Герои умирают
Часть 103 из 112 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Но он опускает подбородок, и удар приходится ему в губы – совсем легкий удар, даже кровь не пошла, – но зато его сапоги скользят на мокром песке и он опрокидывается на спину. Нет смысла даже пытаться воспользоваться преимуществом: навредить ему я не смогу, а вот он, с его мускулатурой, вывернется из любого захвата. Так что я разворачиваюсь и бросаюсь бежать со всей быстротой, какую могу выжать из своих измученных ног.
– Эй, Кейн! – раздается за моей спиной возглас, полный издевки. – А ведь раньше ты так хорошо бегал, всегда меня перегонял!
Еще чуть-чуть, и он начнет наступать мне на пятки. Я уже слышу неотвратимый топот его сапог, но и мне осталось всего ничего до цели, до того места, которое я разглядел сверху, во время своей рискованной разведки. Его монастырская выучка спасет мне жизнь – опуская меч, он резко выдыхает со звуком, отдаленно похожим на «ки-йа». Я ухожу в кувырок. Косаль с шипением рассекает воздух на том месте, где только что была моя шея, а я встаю на ноги, держа в руках сеть.
Берн останавливается и с улыбкой склоняет голову набок:
– И что ты собираешься с этим делать, хотелось бы знать?
– Узнаёшь, Берн? – вопросом на вопрос отвечаю я. – Ради этой штуки расстались с жизнью четверо твоих ребят.
– И что с того?
Из ножен в подмышке я вытаскиваю длинный боевой нож, заточенный наподобие стамески.
– А то, что я специально сберег ее, чтобы убить ею тебя.
Он фыркает. Над его головой вспыхивает молния, гремит гром.
Ну давай начинай.
И я не заставляю себя ждать.
Набрасывать сеть ему на голову, как я сделал с Ма’элКотом, бессмысленно: Берн слишком опытный боец, прирожденный воин, его на такой мякине не проведешь. Но я решаю обратить его непревзойденную реакцию против него самого: я взмахиваю над его головой сетью, точно кнутом.
Он небрежно отмахивается от нее Косалем, и вот тут-то и кроется ошибка: он слишком недавно носит этот меч, все его реакции еще заточены под те клинки, которыми он владел раньше. Вот и теперь он не разворачивает меч плашмя, а ловит сетку прямо на лезвие, которое мгновенно разрезает ее на две половины, и одна из них шлепается ему на лицо. Те полсекунды, когда он непроизвольно прикрывает глаза, я использую, чтобы броситься на него с ножом.
Он прекрасно знает, как я дерусь. Знает, что я всегда мечу в сердце, – именно поэтому теперь я выбираю другую тактику, ведь он наверняка сосредоточил там свою Защиту. Я наношу удар снизу и вгоняю целый фут стали ему в пах, а сквозь него в бедренный сустав.
Рукоятка вибрирует у меня в ладони, когда клинок скребет кость. Берн резко выдыхает, а затем издает короткий тихий стон, словно любовник в постели. Я втыкаю нож еще глубже в сустав. Его невероятно сильные мышцы сокращаются вокруг раны, чтобы помешать продвижению ножа внутрь, но я изо всех сил налегаю на рукоятку и жму. Лезвие ломается, и я остаюсь с бесполезным огрызком стали в руке.
Побледнев как смерть, он смотрит на меня с изумлением: не может поверить, что я сумел так серьезно ранить его.
Я отбрасываю от себя рукоять с обломком лезвия, нашариваю в тунике другой боевой нож и еще один, метательный, в ножнах между лопатками.
И тут мне в голову летит Косаль.
Я отскакиваю в сторону, но, уже падая, чувствую удар по сапогу: половина каблука, а с ним и изрядный кусок моей собственной пятки отрезаны всего за долю секунды. Я судорожно встаю, а Берн уже надвигается на меня, на каждом шагу рыча от боли.
Я не верю своим глазам – он стоит, идет, а потом еще и переходит на бег…
Остается только броситься на землю и кувырком откатиться в сторону. Господи, господи, ведь это был мой коронный удар. Любой нормальный человек уже умер бы от одной боли, и все закончилось бы…
– Беги, Кейн, – хрипит он, почти потеряв голос от мучительной боли. – Мне еще хватит сил догнать тебя. И убить. Так что давай беги.
И я ему верю. Несмотря на нож, застрявший у него в костях и при каждом движении кромсающий хрящевую ткань сустава, причиняя при этом не знаю какую боль, он даже не сбавил шага.
Значит, встречи лицом к лицу не миновать.
Я жду его, не сходя с места.
Косаль очень тяжел, и даже волшебная мускулатура Берна не в состоянии полностью компенсировать это; замахиваясь таким мечом, человек невольно смещает центр тяжести, и это не зависит от того, силен он физически или нет. Поэтому Берн не делает выпад вперед на этот раз – хотя, может быть, нож в суставе все же мешает ему.
Вместо этого он скользящим движением выдвигает одну ногу вперед и, не отклоняя корпуса от вертикали, рисует мечом в воздухе полукруг.
– Та боевая девка, подружка Паллас, – начинает он, всеми силами стараясь сохранять небрежный тон, – дралась лучше, чем ты.
Я пожимаю плечами:
– Она одна стоила нас двоих, Берн.
– К тому же хорошенькая была. Ты как, успел ее трахнуть?
Пусть кретин думает, что его уловка сработала: я возмущенно повышаю голос:
– Ты, сукин сын, как ты…
Больше я ничего не успеваю сказать: он налетает на меня, как бык. Но он думает, что застигает меня врасплох, а на самом деле это я заставил его потерять бдительность. Я проскальзываю под гудящим смертельным клинком и оказываюсь лицом к лицу с Берном, зажав в каждой руке по ножу, лезвия которых прижаты к внутренним сторонам моих запястий. Есть пара приемов, которым не учат в монастырской школе. Кали – один из них.
Я вдруг оказываюсь так близко к нему, как будто собираюсь его поцеловать. Он силится отойти от меня на шаг, чтобы взмахнуть мечом, но я прижимаюсь к нему, точно в танце, и делаю каждый шаг вместе с ним. При этом одним ножом я удерживаю его запястье, а вторым пилю ему шею. Правда, он вовремя передвигает Защиту себе на шею, но второй нож успевает глубоко порезать ему руку.
Он рычит мне прямо в лицо, но, надо отдать ему должное, он всегда быстро ориентируется в ситуации. Как только я пробую повторить тот же фокус, только на этот раз с лицом и сердцем, которое выбираю в качестве цели смертельного удара, он тут же бросает Косаль и принимает мои удары на запястья. Целую вечность мы стоим лицом к лицу, а наши руки летают вокруг нас в смертельной схватке; брызжет кровь, но не моя, однако он все равно оказывается быстрее и правым хуком бьет меня в голову так, что только искры летят из глаз, потом коленом бьет меня с боку в торс и ломает пару ребер – слышно, как те глухо трещат у меня внутри, – и, наконец, хватает меня обеими руками за голову так, что вот-вот свернет мне шею. Он слишком силен, я не могу его удержать, но рядом валяется Косаль, я нашариваю его рукоять и тут же ощущаю вибрацию и покалывание в ладони. У меня хватает сил только чиркнуть мечом по ступне Берна, и тот мгновенно остается без пальцев, но в следующий миг я лечу в одну сторону, а Косаль – в другую.
Кувыркнувшись пару раз в воздухе, я с размаху падаю на землю.
Берн отшвырнул меня, как ребенок отшвыривает надоевшую игрушку.
Я с трудом встаю, отплевываясь кровью – осколки сломанных ребер, видимо, задели мне легкое, – но Берн не идет за мной. Он снова берется за меч, разворачивается и, хромая, направляется туда, где висит Паллас.
Она светит над нами, словно звезда в ночи, только эта ночь прошита огненными стрелами молний и фонтанами энергии, которые бьют сразу отовсюду и летят в любом направлении. Берн – забери его гнилое сердце, Тишалл, – когда-то успел повзрослеть настолько, что теперь с легкостью расставляет приоритеты.
Если ее не станет, то и от меня не будет больше проку.
Он слишком силен, слишком хорош для меня. Что бы я ни делал, ему как будто все нипочем.
Мне не одолеть его даже в лучшие мои дни.
Что ж, остался последний трюк, старинный, из времен моего детства, когда я еще не стал Кейном. Я подсмотрел его в пиратском видео, которое как-то показал мне отец. Правда, я так надеялся, что мне не придется его использовать.
А, да какая разница, мне уже и сейчас терять особо нечего, я почти труп.
С огромным трудом я встаю на ноги. Они как чужие, где-то далеко внизу. Яд с кинжала Тоа-Сителя продолжает распространяться по телу, так что я уже почти не чувствую ног. Вытаскиваю два моих последних кинжала, небольшие, с клинками в форме листа, они были припрятаны у меня в голенище, и проверяю, крепко ли я их держу. Ничего, не выпадут. Один я поворачиваю клинком вперед, а другой – назад, так чтобы его было не видно из-за руки.
Только бы это сработало.
Мне приходится сильно податься корпусом вперед, чтобы сдвинуть себя с места, – ноги совершенно чужие. Однако тот, кто владеет ими сейчас, позволяет им работать в привычном режиме, так что они удерживают меня в вертикальном положении. Когда я наклоняюсь вперед так, что вот-вот упаду, они переходят на неуклюжий, вихляющийся бег.
Несмотря на рвущий уши грохот битвы у нас над головой, он все же слышит удары моих сапог по песку. В последнюю секунду он разворачивается, выставив вперед Косаль, и острие меча входит мне в живот легко, как горячий нож в масло.
Он пробивает мне стенку живота пониже пупка и продолжает движение вперед, пока острие не выходит у меня из середины спины.
Мне не то чтобы больно, просто очень неудобно, а еще от вибрации ломит зубы.
Он меня убил.
Мы смотрим друг на друга в упор. От удивления у него отвисает челюсть: сколько лет он мечтал об этом, и вдруг все произошло так быстро, что он не может поверить.
По его глазам я вижу, что он перебирает в памяти все случаи, когда он предавался мечтам об отмщении, грезам, которые каскадом шли одна за другой. Вот этим-то моментом беззащитности я и пользуюсь: делаю шаг вперед, надеваясь на меч до тех пор, пока его рукоятка не упирается мне в живот, и бью его ножом в солнечное сплетение.
Мой нож входит в него не так легко, как его меч – в меня, но мы стоим, почти обнявшись, вонзив друг в друга клинки.
Я шевелю в ране клинком, пилю им сопротивляющуюся мускулатуру, пытаюсь нащупать биение его сердца. Вдруг нож застревает на месте и не движется ни туда ни сюда – значит он сместил сюда свою Защиту. Наши взгляды опять встречаются, теперь уже в последний раз – он знает, что сейчас умрет.
И тут я взмахиваю другой рукой, в которой зажат второй нож, клинком назад, и обрушиваю его на затылок Берна.
Металл пробивает кость и погружается в мозг. Кость трещит, когда я верчу ножом в ране, отнимая у Берна его жизнь, его память, его надежды, мечты, похотливые желания и радости, превращая их все в кашу.
Еще секунду назад он был человеком. Теперь он – кусок мяса, и больше ничего.
Он выкатывает глаза и содрогается в конвульсиях. Его рука отпускает Косаль, противная вибрация прекращается, и Берн мешком падает у моих ног.
Я стою посередине арены, из меня торчит меч. Мне хочется отойти в сторону, хотя бы на пару шагов, лишь бы не упасть прямо на Берна, но ноги больше не слушаются меня. Не знаю, от яда это или оттого, что Косаль перебил мне позвоночник.
Мои колени подгибаются, и я начинаю опускаться на песок.
Скорее, все-таки позвоночник – та противная вибрация во всем теле явно свидетельствовала о том, что меч задел кость.
Падая, я раскидываю руки, чтобы лечь лицом вверх. Полтора фута Косаля выталкиваются из моего живота наружу, когда я спиной ударяюсь о песок.
Звезда Паллас все еще светит надо мной, значит все в порядке.
Пусть я умру, главное, чтобы даже в последний миг мои глаза видели ее свет.
23
Экран на стене комнаты техподдержки разрывался от грохота транслируемого боя, но в самом помещении царило полное молчание.
Кольберг пытался сдержать бившую его дрожь, но не мог. Все его тело тряслось и зудело с ног до головы, глаз судорожно дергался.
– Господи боже мой, господи, – шептал он снова и снова, – он сделал это. Он все-таки смог.
Кто-то из техников прошептал:
– Эй, Кейн! – раздается за моей спиной возглас, полный издевки. – А ведь раньше ты так хорошо бегал, всегда меня перегонял!
Еще чуть-чуть, и он начнет наступать мне на пятки. Я уже слышу неотвратимый топот его сапог, но и мне осталось всего ничего до цели, до того места, которое я разглядел сверху, во время своей рискованной разведки. Его монастырская выучка спасет мне жизнь – опуская меч, он резко выдыхает со звуком, отдаленно похожим на «ки-йа». Я ухожу в кувырок. Косаль с шипением рассекает воздух на том месте, где только что была моя шея, а я встаю на ноги, держа в руках сеть.
Берн останавливается и с улыбкой склоняет голову набок:
– И что ты собираешься с этим делать, хотелось бы знать?
– Узнаёшь, Берн? – вопросом на вопрос отвечаю я. – Ради этой штуки расстались с жизнью четверо твоих ребят.
– И что с того?
Из ножен в подмышке я вытаскиваю длинный боевой нож, заточенный наподобие стамески.
– А то, что я специально сберег ее, чтобы убить ею тебя.
Он фыркает. Над его головой вспыхивает молния, гремит гром.
Ну давай начинай.
И я не заставляю себя ждать.
Набрасывать сеть ему на голову, как я сделал с Ма’элКотом, бессмысленно: Берн слишком опытный боец, прирожденный воин, его на такой мякине не проведешь. Но я решаю обратить его непревзойденную реакцию против него самого: я взмахиваю над его головой сетью, точно кнутом.
Он небрежно отмахивается от нее Косалем, и вот тут-то и кроется ошибка: он слишком недавно носит этот меч, все его реакции еще заточены под те клинки, которыми он владел раньше. Вот и теперь он не разворачивает меч плашмя, а ловит сетку прямо на лезвие, которое мгновенно разрезает ее на две половины, и одна из них шлепается ему на лицо. Те полсекунды, когда он непроизвольно прикрывает глаза, я использую, чтобы броситься на него с ножом.
Он прекрасно знает, как я дерусь. Знает, что я всегда мечу в сердце, – именно поэтому теперь я выбираю другую тактику, ведь он наверняка сосредоточил там свою Защиту. Я наношу удар снизу и вгоняю целый фут стали ему в пах, а сквозь него в бедренный сустав.
Рукоятка вибрирует у меня в ладони, когда клинок скребет кость. Берн резко выдыхает, а затем издает короткий тихий стон, словно любовник в постели. Я втыкаю нож еще глубже в сустав. Его невероятно сильные мышцы сокращаются вокруг раны, чтобы помешать продвижению ножа внутрь, но я изо всех сил налегаю на рукоятку и жму. Лезвие ломается, и я остаюсь с бесполезным огрызком стали в руке.
Побледнев как смерть, он смотрит на меня с изумлением: не может поверить, что я сумел так серьезно ранить его.
Я отбрасываю от себя рукоять с обломком лезвия, нашариваю в тунике другой боевой нож и еще один, метательный, в ножнах между лопатками.
И тут мне в голову летит Косаль.
Я отскакиваю в сторону, но, уже падая, чувствую удар по сапогу: половина каблука, а с ним и изрядный кусок моей собственной пятки отрезаны всего за долю секунды. Я судорожно встаю, а Берн уже надвигается на меня, на каждом шагу рыча от боли.
Я не верю своим глазам – он стоит, идет, а потом еще и переходит на бег…
Остается только броситься на землю и кувырком откатиться в сторону. Господи, господи, ведь это был мой коронный удар. Любой нормальный человек уже умер бы от одной боли, и все закончилось бы…
– Беги, Кейн, – хрипит он, почти потеряв голос от мучительной боли. – Мне еще хватит сил догнать тебя. И убить. Так что давай беги.
И я ему верю. Несмотря на нож, застрявший у него в костях и при каждом движении кромсающий хрящевую ткань сустава, причиняя при этом не знаю какую боль, он даже не сбавил шага.
Значит, встречи лицом к лицу не миновать.
Я жду его, не сходя с места.
Косаль очень тяжел, и даже волшебная мускулатура Берна не в состоянии полностью компенсировать это; замахиваясь таким мечом, человек невольно смещает центр тяжести, и это не зависит от того, силен он физически или нет. Поэтому Берн не делает выпад вперед на этот раз – хотя, может быть, нож в суставе все же мешает ему.
Вместо этого он скользящим движением выдвигает одну ногу вперед и, не отклоняя корпуса от вертикали, рисует мечом в воздухе полукруг.
– Та боевая девка, подружка Паллас, – начинает он, всеми силами стараясь сохранять небрежный тон, – дралась лучше, чем ты.
Я пожимаю плечами:
– Она одна стоила нас двоих, Берн.
– К тому же хорошенькая была. Ты как, успел ее трахнуть?
Пусть кретин думает, что его уловка сработала: я возмущенно повышаю голос:
– Ты, сукин сын, как ты…
Больше я ничего не успеваю сказать: он налетает на меня, как бык. Но он думает, что застигает меня врасплох, а на самом деле это я заставил его потерять бдительность. Я проскальзываю под гудящим смертельным клинком и оказываюсь лицом к лицу с Берном, зажав в каждой руке по ножу, лезвия которых прижаты к внутренним сторонам моих запястий. Есть пара приемов, которым не учат в монастырской школе. Кали – один из них.
Я вдруг оказываюсь так близко к нему, как будто собираюсь его поцеловать. Он силится отойти от меня на шаг, чтобы взмахнуть мечом, но я прижимаюсь к нему, точно в танце, и делаю каждый шаг вместе с ним. При этом одним ножом я удерживаю его запястье, а вторым пилю ему шею. Правда, он вовремя передвигает Защиту себе на шею, но второй нож успевает глубоко порезать ему руку.
Он рычит мне прямо в лицо, но, надо отдать ему должное, он всегда быстро ориентируется в ситуации. Как только я пробую повторить тот же фокус, только на этот раз с лицом и сердцем, которое выбираю в качестве цели смертельного удара, он тут же бросает Косаль и принимает мои удары на запястья. Целую вечность мы стоим лицом к лицу, а наши руки летают вокруг нас в смертельной схватке; брызжет кровь, но не моя, однако он все равно оказывается быстрее и правым хуком бьет меня в голову так, что только искры летят из глаз, потом коленом бьет меня с боку в торс и ломает пару ребер – слышно, как те глухо трещат у меня внутри, – и, наконец, хватает меня обеими руками за голову так, что вот-вот свернет мне шею. Он слишком силен, я не могу его удержать, но рядом валяется Косаль, я нашариваю его рукоять и тут же ощущаю вибрацию и покалывание в ладони. У меня хватает сил только чиркнуть мечом по ступне Берна, и тот мгновенно остается без пальцев, но в следующий миг я лечу в одну сторону, а Косаль – в другую.
Кувыркнувшись пару раз в воздухе, я с размаху падаю на землю.
Берн отшвырнул меня, как ребенок отшвыривает надоевшую игрушку.
Я с трудом встаю, отплевываясь кровью – осколки сломанных ребер, видимо, задели мне легкое, – но Берн не идет за мной. Он снова берется за меч, разворачивается и, хромая, направляется туда, где висит Паллас.
Она светит над нами, словно звезда в ночи, только эта ночь прошита огненными стрелами молний и фонтанами энергии, которые бьют сразу отовсюду и летят в любом направлении. Берн – забери его гнилое сердце, Тишалл, – когда-то успел повзрослеть настолько, что теперь с легкостью расставляет приоритеты.
Если ее не станет, то и от меня не будет больше проку.
Он слишком силен, слишком хорош для меня. Что бы я ни делал, ему как будто все нипочем.
Мне не одолеть его даже в лучшие мои дни.
Что ж, остался последний трюк, старинный, из времен моего детства, когда я еще не стал Кейном. Я подсмотрел его в пиратском видео, которое как-то показал мне отец. Правда, я так надеялся, что мне не придется его использовать.
А, да какая разница, мне уже и сейчас терять особо нечего, я почти труп.
С огромным трудом я встаю на ноги. Они как чужие, где-то далеко внизу. Яд с кинжала Тоа-Сителя продолжает распространяться по телу, так что я уже почти не чувствую ног. Вытаскиваю два моих последних кинжала, небольшие, с клинками в форме листа, они были припрятаны у меня в голенище, и проверяю, крепко ли я их держу. Ничего, не выпадут. Один я поворачиваю клинком вперед, а другой – назад, так чтобы его было не видно из-за руки.
Только бы это сработало.
Мне приходится сильно податься корпусом вперед, чтобы сдвинуть себя с места, – ноги совершенно чужие. Однако тот, кто владеет ими сейчас, позволяет им работать в привычном режиме, так что они удерживают меня в вертикальном положении. Когда я наклоняюсь вперед так, что вот-вот упаду, они переходят на неуклюжий, вихляющийся бег.
Несмотря на рвущий уши грохот битвы у нас над головой, он все же слышит удары моих сапог по песку. В последнюю секунду он разворачивается, выставив вперед Косаль, и острие меча входит мне в живот легко, как горячий нож в масло.
Он пробивает мне стенку живота пониже пупка и продолжает движение вперед, пока острие не выходит у меня из середины спины.
Мне не то чтобы больно, просто очень неудобно, а еще от вибрации ломит зубы.
Он меня убил.
Мы смотрим друг на друга в упор. От удивления у него отвисает челюсть: сколько лет он мечтал об этом, и вдруг все произошло так быстро, что он не может поверить.
По его глазам я вижу, что он перебирает в памяти все случаи, когда он предавался мечтам об отмщении, грезам, которые каскадом шли одна за другой. Вот этим-то моментом беззащитности я и пользуюсь: делаю шаг вперед, надеваясь на меч до тех пор, пока его рукоятка не упирается мне в живот, и бью его ножом в солнечное сплетение.
Мой нож входит в него не так легко, как его меч – в меня, но мы стоим, почти обнявшись, вонзив друг в друга клинки.
Я шевелю в ране клинком, пилю им сопротивляющуюся мускулатуру, пытаюсь нащупать биение его сердца. Вдруг нож застревает на месте и не движется ни туда ни сюда – значит он сместил сюда свою Защиту. Наши взгляды опять встречаются, теперь уже в последний раз – он знает, что сейчас умрет.
И тут я взмахиваю другой рукой, в которой зажат второй нож, клинком назад, и обрушиваю его на затылок Берна.
Металл пробивает кость и погружается в мозг. Кость трещит, когда я верчу ножом в ране, отнимая у Берна его жизнь, его память, его надежды, мечты, похотливые желания и радости, превращая их все в кашу.
Еще секунду назад он был человеком. Теперь он – кусок мяса, и больше ничего.
Он выкатывает глаза и содрогается в конвульсиях. Его рука отпускает Косаль, противная вибрация прекращается, и Берн мешком падает у моих ног.
Я стою посередине арены, из меня торчит меч. Мне хочется отойти в сторону, хотя бы на пару шагов, лишь бы не упасть прямо на Берна, но ноги больше не слушаются меня. Не знаю, от яда это или оттого, что Косаль перебил мне позвоночник.
Мои колени подгибаются, и я начинаю опускаться на песок.
Скорее, все-таки позвоночник – та противная вибрация во всем теле явно свидетельствовала о том, что меч задел кость.
Падая, я раскидываю руки, чтобы лечь лицом вверх. Полтора фута Косаля выталкиваются из моего живота наружу, когда я спиной ударяюсь о песок.
Звезда Паллас все еще светит надо мной, значит все в порядке.
Пусть я умру, главное, чтобы даже в последний миг мои глаза видели ее свет.
23
Экран на стене комнаты техподдержки разрывался от грохота транслируемого боя, но в самом помещении царило полное молчание.
Кольберг пытался сдержать бившую его дрожь, но не мог. Все его тело тряслось и зудело с ног до головы, глаз судорожно дергался.
– Господи боже мой, господи, – шептал он снова и снова, – он сделал это. Он все-таки смог.
Кто-то из техников прошептал: