Герцог и я

– Но, Саймон… Я…

Он притянул ее к себе, и она ощутила, как он возбужден.

– Саймон, – прошептала она, – ведь ты спишь.

Она была крайне удивлена, что мужчина может желать женщину даже во сне.

Он что-то промычал вместо ответа, но не ослабил объятий и не предпринял никаких попыток овладеть ею.

Все же она освободилась из его рук и теперь могла смотреть на него со стороны. Ей подумалось, что ему сейчас мучительно неудобно в тесной одежде, оттого он дышит так прерывисто, с хрипами.

Легкими прикосновениями она принялась расстегивать пуговицы на его рубашке, увидела гладкую смуглую кожу.

Он слегка вздрагивал, беспокойно дышал, и к ней внезапно пришло странное чувство своего всевластия над ним: вот он лежит, такой красивый, сильный, умный, – и она может делать с ним все, что хочет.

Но чего же она хочет? Только одного – его любви, полной и безраздельной, любви, в которую не вмешиваются никакие посторонние силы и ощущения. Никакие, кроме одного: желания быть вместе.

Она всмотрелась в его лицо. Несомненно, он еще спит, и она может по-прежнему чувствовать себя всемогущей и делать то, что ей заблагорассудится.

Быстрым движением она расстегнула его брюки, увидела то, что продолжало рваться из них, протянула руку и ощутила в ней жар и пульсацию его крови.

– Дафна, – чуть слышно проговорил он, приоткрывая глаза. – О господи, какое блаженство, когда ты здесь… Вот так…

– Ш-ш, тише, – шепнула она. – Я сама… Позволь мне… Лежи спокойно.

С этими словами она скинула с себя одежду и потом принялась делать то, чему он уже успел научить ее за две недели их близости, – помогать ему возбудиться больше, еще больше.

Он лежал на спине, вытянувшись, раскинув руки, сжав кулаки. Глаза его оставались закрытыми, но она понимала, что он уже не спит.

Понимала и другое: она остро нуждается в нем, вожделеет, желает ощутить его внутри себя, чтобы он дал ей то, что может дать мужчина женщине… Иначе… иначе она не выдержит…

– Ох, Дафна, – стонал он все громче, его голова моталась из стороны в сторону на подушке. – Как ты нужна мне! Сейчас… сию минуту…

Он попробовал приподняться, но она уперлась обеими руками ему в плечи и помешала.

А затем, приняв на себя, как ей казалось, его роль, оказалась наверху и сама направила его орган в свое увлажненное желанием лоно.

Глубже, еще глубже вбирала она его в себя и, достигнув предела, запрокинула голову, подав тело вперед, сильнее ухватившись за его плечи.

Ей почудилось, что она сейчас умрет от блаженства. Никогда до этого не чувствовала она себя до такой степени женщиной. Настоящей, счастливой женщиной.

Тело ее поднималось и опускалось, извивалось от наслаждения. Руки оставили его плечи, она выгнула спину, ласкала пальцами свой живот, груди.

Саймон уже давно открыл глаза и, с удивлением взирая на нее, спросил:

– Где… где ты научилась этому?

Она ответила ему диковатой, не характерной для нее улыбкой и выговорила:

– Я… я не знаю.

– Еще… еще… – стонал он. – Не отворачивай лица. Я хочу видеть тебя… всю…

Она не знала, чего он хочет от нее, что еще должна… может она сделать, но инстинкт сам говорил за нее.

Она пыталась вращать бедрами, сжимала и разжимала их, откидывалась назад и снова наклонялась к нему – так, что ее груди почти касались его лица. Она сжимала их ладонями, теребила пальцами соски…

Он метался под ней, движения становились более порывистыми, дыхание участилось. Она знала, что обычно он старался, делал все, что мог, чтобы она первая достигла высшей точки, и уж потом позволял себе это сам. Но сейчас чувствовала, понимала, что он опередит ее. Она тоже находилась недалеко от вершины блаженства, но он был уже не в состоянии сдерживаться.

– О господи! – Она не узнала его голоса. – Я… я не могу…

Он с мольбой посмотрел на жену и сделал попытку вырваться из-под нее, но она крепко обхватила руками его бедра и прижалась к нему.

На сей раз она испытает это… как все другие женщины, у которых есть мужья… которые не лишают их того, что задумано для них природой…

Саймон слишком поздно осознал, что произошло, однако ничего поделать не мог: его тело вышло из подчинения, и никакая сила не могла уже остановить извержение страсти.

Закрыв глаза, стиснув зубы, он лежал, чувствуя, как постепенно слабеет напряжение их тел, как ослабевают нежные, но сильные руки, обнимавшие его. Она еще не отпускала его из своего лона, и он вдруг с предельной ясностью осознал, что она нарочно поступила так, с заранее обдуманным намерением. Специально все подстроила: в то время когда он спал, когда еще не вполне отошел после выпитого виски, когда ослабел от всего этого… от страсти. Да, конечно! Она просто не дала ему возможности излить семя так, как он делал всегда!

Он раскрыл глаза, увидел ее лицо и на нем – он был уверен – торжествующее выражение.

– Как ты могла?.. – тихо проговорил он.


Она не ответила, но он знал – просто ей нечего сказать теперь, когда она взяла над ним верх.

Он резко освободился из-под ее тела и повторил, на этот раз гораздо громче:

– Как ты посмела? Ты в-ведь з-знала, что я…

Она съежилась на краю кровати, обхватив руками колени, прижавшись к ним грудью. В воспаленном воображении ему казалось, что и эту позу она приняла не без умысла: чтобы не пролилось ни единой капли того, что она так желала заполучить против его воли.

Еще несколько резких движений, и он поднялся с постели и встал возле нее. Потом приоткрыл рот, чтобы произнести осуждающие слова, сказать, что она предала его, что по ее вине он нарушил клятву, данную самому себе… Но ему сдавило горло, язык, казалось, распух до невероятных размеров – и, к своему ужасу, он не смог произнести ни одного слова.

– Т-т-т… – вот все, что вырвалось из его рта.

Дафна со страхом смотрела на него и прошептала:

– Саймон…

Ему был невыносим ее взгляд: он ощущал в нем не раскаяние, не беспокойство за него, но просто сострадание к неполноценному человеку. Просто жалость, граничащую с брезгливостью. Это было непереносимо.

Боже! Он снова ощутил себя тем семилетним несчастным мальчиком, на которого с презрением взирали отцовские глаза, кто не мог, как ни тщился, выговорить ни одного связного слова.

– Тебе плохо? – спросила она. – Трудно дышать?

– Н-н-н… – было его ответом.

Это все, что он мог выговорить вместо фразы «не надо меня жалеть». И опять ощутил на себе пренебрежительный взгляд отца, услышал его злые слова.

– Саймон! – Дафна тоже соскочила с кровати, подбежала к нему. – Успокойся, скажи… скажи хоть что-нибудь!

Она робко притронулась к нему, но он отбросил ее руку.

– Не прикасайся ко мне!

Она отшатнулась и проговорила с печальной усмешкой:

– Слава богу, у тебя еще остались для меня какие-то слова.

Саймон проклинал себя за несдержанность, за то, что голос не подчиняется ему в нужные минуты, а в ненужные произносит не то, что следует; ненавидел сейчас Дафну за то, что она в отличие от него не потеряла способности контролировать себя, свои слова и действия.

А еще его не оставляло чувство удивления: разве не чудо, что за считанные мгновения Дафна сумела лишить его способности говорить и затем вернула ему этот дар? Не хватает еще, чтобы она этим пользовалась как средством давления! Нет, он не позволит! Он вырвется из-под ее влияния! Уйдет… уедет отсюда! К черту!..

– П-п-почему т-т-ты… – прошипел он, поворачиваясь к ней уже на пути к двери, – с-с-сделала эт-то?..

– Что я сделала? – в отчаянии крикнула Дафна, плотнее заворачиваясь в простыню. – Что?.. Ты ведь тоже хотел… Разве нет?.. Ты ответил мне согласием…

– Т-ты… эт-то… – продолжал он беспомощно выталкивать слова, для большей ясности указывая пальцем себе на горло и на низ живота. – Эт-то…

И, будучи не в состоянии больше переносить свою унизительную беспомощность, выбежал из комнаты.



Несколько часов спустя Дафне передали записку следующего содержания:



«Неотложные дела в другом поместье требуют моего срочного присутствия. Надеюсь, ты поставишь меня в известность о том, чем окончилась твоя попытка…

Если тебе что-то понадобится, обращайся к моему управляющему, он получил соответствующие распоряжения.

Саймон».



Небольшой листок бумаги выскользнул из рук Дафны и медленно опустился на пол. Из груди вырвались рыдания, и она прижала ладонь к губам.

Он оставил ее. Бросил. Она понимала: супруг рассержен, взбешен, – и была готова к тому, что он не захочет простить ее. Но она и подумать не могла, что Саймон может уехать.

Даже когда он выбежал из комнаты, хлопнув дверью, она не теряла надежды, что со временем их разногласия – если можно это так назвать – исчезнут. Конечно, она была наивна, но кто запрещает надеяться. Она полагала, что ее любовь к нему сможет излечить его от болезни души, изгнать из нее ненависть к отцу.

Как неразумна она была. Как уверена в своих силах. В силе любви. И как глупо с ее стороны было надеяться на благополучный исход.

Воспитанная в кругу семьи, она, конечно, не знала жизни, а действительность оказалась значительно сложнее, чем ей представлялось. И грубее.

Дафна никогда не воображала, что все блага жизни будут преподнесены ей на золотом блюде, но полагала, что, если она научится управлять своими помыслами, сумеет относиться к другим так, как желала бы, чтобы относились к ней – о чем и толкует Евангелие, – если сумеет все это, то будет в какой-то мере вознаграждена.

Не теперь, но, возможно, в будущем.