Генетическая ошибка

– Нет, нет. Все хорошо. Просто… сердце что-то кольнуло.

– Надо врача, – еще больше взволновалась Марина. – Давайте вызову «Скорую».

– Не надо. – Нонна поспешно замахала руками. – Все уже прошло. Поеду я домой.

– Как домой? – удивилась Марина. – А Сережа? Вы ж его не дождались.

– Что мне Сережа? Я вот с тобой проговорила, как с дочкой. Спасибо тебе. А Сереженьку я в следующий раз повидаю. – Нонна быстро оделась и ушла.

Всю дорогу до дома ее колбасило так, что действительно разболелось сердце. Она должна остановить Марину, помешать ей произвести на свет больное потомство. Избавить сына от ужасной опасности. Не нужна ему такая жена! Пусть у нее хоть тысяча других достоинств, страшный ген все перевешивает.

Нонна за всю свою жизнь так и не получила образования, и ей невдомек было, что в современном мире существуют врачи-генетики, которые могут высчитать вероятность существования различных пороков у плода. Да и как обратишься к генетикам, если родная мать не сказала дочери о том, какая опасность может подстерегать ее на пути к деторождению? Нет, легче всего, да и верней, сделать так, чтобы Марина перестала быть женой Сергея. Но как?

Нонна зашла в свою квартиру, выпила корвалолу, таблеток от давления и принялась думать тяжкую думу. Сын невестку любит. Если ему все рассказать – вряд ли он бросит ее. Скорей всего, не поверит матери, а Вера и не признается, что сын у нее родился больным. Стало быть, простыми уговорами тут не ограничиться. Нужно что-то придумать, что-то такое, что надежно разлучило бы Марину с Сергеем.

Сначала Нонна думала скомпрометировать невестку в глазах сына. Нанять человека, чтоб ухаживал за ней. Сделать фотки, показать Сергею. Глядишь, приревнует, вспылит, да и выгонит неверную жену. Однако Нонна быстро отмела этот вариант. Она была уверена, что Марина не клюнет ни на чьи ухаживания. Вокруг нее и так было много мужчин, она купалась в их внимании, но в ее сердце существовал только муж. Да и не факт, что терзаемый ревностью Сергей сразу захочет расстаться с Мариной, вдруг это лишь подбросит дров в костер его страсти к ней, заставит бороться за любимую, а не прогонять ее вон?

Но что же тогда делать? Как быть? Счет идет на дни – Марина вовсю ходит по врачам, те говорят, что она абсолютно здорова. Вот-вот она гордо продемонстрирует мужу тест с двумя полосками. И тогда Нонна умрет от горя.

Она ломала голову всю неделю, но так ничего и не смогла придумать. Организм реагировал на стресс. Нонна стала сама не своя, мучилась бессонницей, потеряла аппетит. Ее одолевали давление и сердечные приступы. Сергей и Марина волновались, вызывали матери врачей. Те кололи уколы, прописывали таблетки, но ничего не помогало.

Веру Нонна видеть не могла. Когда ее в очередной раз позвали в гости, где семейство должно было собраться полным составом, она отказалась, сославшись на скверное самочувствие. Ночами вместо сна ей виделся уродливый младенец без рук и ног. Нонна была на грани безумия, еще чуть-чуть – и попадет в психушку.

Она почти перестала ходить на работу, брала один больничный за другим, и в один прекрасный день ей позвонили от имени начальства и предупредили, что если она не приступит к своим обязанностям, то ее ждет увольнение. Нонна работой дорожила – близко от дома, неплохое подспорье к мизерной пенсии, да и тоскливо сидеть одной в четырех стенах день-деньской. Пришлось скрутить себя в бараний рог и бежать в диспансер.

Она мыла полы в коридоре, а мысли ее все блуждали вокруг неразрешимой проблемы. Внезапно дверь кабинета распахнулась прямо перед ее носом, и к ней навстречу вышел высокий, худой мужчина. Он прошел прямо по мокрому линолеуму, только что протертому Нонной. Та не выдержала:

– Смотри, куда топаешь! Я же не могу за каждым мыть.

Худой обернулся и рассеянно поглядел на Нонну:

– Вы это мне?

Лицо его было изжелта-бледным, на голове отрастал короткий седой ежик. «После химии», – машинально отметила про себя Нонна, а вслух сказала чуть более вежливей: – Вам, кому ж еще.

– Прошу прощения, – извинился худой. – Я не заметил, что пол мокрый.

Он помолчал, дожидаясь от Нонны каких-то ответных слов, и, не дождавшись, пошел по коридору к выходу. Когда до поворота в лифтовой холл оставалось не больше метра, мужчина вдруг покачнулся и стал оседать на пол.

– Эй, вы чего? – Нонна бросила швабру и кинулась к нему. Подхватила под руки и поразилась тому, какой он легкий. Словно из него выкачали всю плоть и остались только оболочка да кости. Она осторожно усадила его на пол, оперла голову о стену. – Что, плохо?

Мужчина кивнул. Полуприкрытые веки без ресниц тихо трепетали. Губы были лиловыми и сухими.

– Я вызову доктора. – Нонна поднялась было на ноги, но худой вдруг удержал ее, ухватив за руку холодными тонкими пальцами.

– Не надо… доктора. Я только от него. Он не поможет… никто не поможет… – Он прерывисто вздохнул.

Нонна послушно остановилась.

– Посидите со мной, – попросил худой. – Чуть-чуть. Просто посидите, подержите меня за руку. Пожалуйста. – Он открыл глаза и посмотрел на Нонну с мольбой. Глаза у него были чем-то похожи на Мотины – такие же зеленовато-серые, большие, добрые. Нонна кивнула и присела на корточки, хоть это было довольно нелегко с ее комплекцией. – Как вас зовут?

– Нонна. Нонна Терентьевна.

– А меня Максим. Максим Гальперин. Я тут уже пятый год. Хожу, хожу, а толку нет. Проклятая опухоль все возвращается и возвращается. И травили ее, и облучали, все напрасно. Вот так. А когда-то я был очень даже ничего. И профессия у меня отличная, редкая.

– Какая? – почему-то полушепотом спросила Нонна.

– Я скрипичный мастер. Скрипки делаю. Вернее, делал. Сейчас на это нет сил. Все время по больницам, растерял постепенно всех заказчиков.

Нонна слушала молча. Она совсем не представляла себе, чем занимается скрипичный мастер. Скрипку она видела пару раз в жизни, классической музыкой не интересовалась. Тем не менее худой был ей в высшей степени симпатичен. Она взглянула на часы: без пяти семь. Диспансер через пять минут закрывается.

– Пойдемте ко мне в каптерку, – решительно произнесла Нонна и протянула мужчину за рукав. – Я вас чаем сладким напою. Вам полегче станет. А то как до дому доберетесь?

Худой, казалось, только и ждал этих слов, сразу согласно закивал. Нонна интуитивно поняла, что ему хочется выговориться, и чтобы кто-то посторонний выслушал его или хотя бы просто молча посочувствовал.

Она помогла ему подняться, они не спеша прошли по опустевшему коридору. Нонна привела Максима в подсобку, вскипятила чайник, положила в чашку две ложки сахару, достала с подоконника шоколадный батончик. Он пил чай, обжигаясь, ел батончик, на его бескровном лице вспыхнули два багровых пятна румянца. Нонна молча сидела рядом.

– Ну как? Получше?

– Еще как получше. – Максим улыбнулся сухими губами. – Спасибо вам! Вы моя спасительница.

– Ну уж и скажете тоже, – хмыкнула Нонна, но ей было приятно. – Женаты? – спросила она его. Он кивнул. – И детишки есть?


– Двое. Дочка и сын. Дочь в институте учится, сын еще школьник.

– Как у вас с женой?

Максим усмехнулся:

– Анна отличная супруга. Она прошла со мной все круги ада. Никогда не пожаловалась на усталость, ни в чем меня не упрекнула.

– Молодец какая, – похвалила Нонна.

– Конечно, молодец. Герой. – Максим тяжело вздохнул и замолчал.

– Может, чаю еще? – тихо предложила Нонна.

– Давайте чаю. – Максим посмотрел на нее, в глазах его была тоска. – Нонна… можно я без отчества?

Она поспешно кивнула.

– Нонночка, если бы вы знали, как мы устали. Как я устал. Меня все равно не станет – год, другой, даже третий, и конец. Медицина сейчас творит чудеса, капельницы и лекарства позволят мне немного дольше продержаться на плаву, но и они бессильны.

– Не надо думать об этом, – постаралась утешить его Нонна.

– О чем об этом? – Максим вдруг искренне рассмеялся. – О смерти? Вы думаете, я боюсь смерти? О нет, смею вас заверить. Смерть в моем случае – облегчение, конец многолетним мукам. Меня страшит другое. Аня и дети. За эти годы я высосал из семейной копилки все сбережения. Мы банкроты. У нас нет ничего – ни нормального жилья, ни дачи, ни приличного автомобиля. Счета в банке тоже нет. Что останется им, когда я умру? Дочка уже сейчас вынуждена работать официанткой в мерзкой забегаловке, где к ней пристают директор и посетители кавказской национальности. Я не могу ее защитить, я, отец, каждый день вижу, как она плачет, тихо, тайком, спрятавшись в своем уголке. У нее нет красивой одежды, маникюр она делает себе сама, волосы тоже укладывает сама. Ее сверстницы ездят на курорты и сидят в кафе, а она ночами пишет курсовые им за гроши. Сына в школе гнобят за отсутствие модного смартфона. Аня… она превратилась в старуху. А ей только 45! Она должна быть ягодкой, а выглядит как печеная груша. И в этом виноват я. Пройдет время, и они вспомнят обо мне. Вспомнят недобрым словом. Как человека, который не смог поднять свою семью.

– Глупости вы говорите, Максим, – твердо проговорила Нонна. – Они будут вспоминать вас с теплотой и любовью. При чем тут деньги и обеспечение?

– Нонночка, деньги важны в этом мире. Поверьте мне, я представитель романтической профессии. Когда-то скрипки пели в моих руках, я считал, что это настоящее счастье – создавать чудо, способное заставить людей плакать и смеяться. Но мне платили за это деньги. Большие деньги. Я не знал, что такое нужда. А когда узнал, понял, что романтика романтикой, но кушать хочется ежедневно. Эх, Нонна, не повезло мне. У меня весь род такой, невезучий.

– Как это? – удивилась Нонна.

– Вот так. Дед крепко выпивал и однажды пьяный замерз насмерть в ста метрах от своего дома. Мать мучилась с молодости гипертонией и умерла от инсульта, не дожив до сорока. Отец… нет, отец жив. Но мы с ним всю жизнь не общаемся.

– Почему?

– Когда мать умерла, он был сам не свой. Пить не пил, но чудил сильно. Лихачил, гонял на большой скорости на своем «жигуленке». Как-то сбил насмерть пешехода. Его, разумеется, посадили. В тюрьме он сошелся с бывалыми зэками, и пошло-поехало. Только он освободился, тут же сел за какое-то другое преступление, то ли воровство, то ли мелкий грабеж. Мы с братом его не видели. Нас растила тетка, суровая дама, ласкового слова лишнего не скажет. Такая вот история с географией… – Максим взглянул на Нонну вопросительно, мол, как ей понравился его рассказ о семье.

Но Нонна его не слышала. У нее в ушах звучала одна фраза: «Сбил пешехода насмерть. Его посадили». Она представила себе Марину за рулем ее новенького автомобиля. Вечно крутится-вертится, любуется на себя в зеркало, то губки подкрасит, то волосы подправит. И стрекочет по телефону, как сорока. Что, если…

Ее прошиб пот. Стало так душно, что закружилась голова.

– С вами все в порядке? – Максим глядел на нее с тревогой. – Вы очень покраснели. Не давление ли?

– Оно самое, – пропыхтела сквозь зубы Нонна. – Нам пора идти, а то сейчас корпус закроют.

– Да-да, конечно, – спохватился Гальперин. – Простите ради бога. Мне так хорошо тут с вами сидеть. Я давно не чувствовал себя так спокойно и комфортно. Дома Аня все больше молчит, конечно, ей не до разговоров, она чуть живая после двух работ приходит, а еще готовка, уборка, стирка и так далее. А с вами, Нонна, я себя хоть немного человеком почувствовал.

Они закрыли подсобку и вышли на улицу. Темнело, один за другим зажигались фонари. Гальперин с наслаждением вдохнул влажный весенний воздух и тут же зашелся сухим надсадным кашлем. Нонна с испугом смотрела, как он содрогается, складываясь пополам. На лбу у него вспухла синяя вена, губы стали черными. Наконец он откашлялся и обессиленный прислонился к плечу Нонны.

– Уфф… хоть бы все это кончилось поскорее.

В глазах его было страдание. Нонна промолчала, взяла его под руку и медленно повела к ограде. Она проводила его до самого дома, благо жил он совсем близко к диспансеру.

– Спасибо вам, – еще раз поблагодарил ее Гальперин.

– Не за что.

Они немного постояли молча. Он не спешил уходить и как будто колебался, желая что-то еще сказать. Наконец решился:

– Нонна, а если я еще зайду к вам на чай?

Ей только этого и надо было.

– Конечно, заходите. Я буду рада.

– Я приду! – Он улыбнулся и пошел к подъезду.

Нонну всю трясло. Картина, которая стояла перед ее глазами, была настолько ужасна и страшна, что она поражалась сама себе, как в ее голову могло прийти такое. Она, эта картина, была до предела яркой, детализированной, словно реальной. Бампер Марининого «Пежо», измазанный дорожной пылью, серый асфальт в крови, лежащее под колесами распластанное тело мужчины и глаза Марины, в которых бились испуг и отчаяние. Нонна попыталась прогнать это видение прочь, но оно не уходило, а только делалось еще ярче. Она стиснула кулаки в карманах пальто и медленно побрела домой.

Неделю Нонна старалась прийти в себя и выбросить из головы преступные мысли. Но вместо этого невольно разрабатывала план, благодаря которому Марина попадет за решетку. Она поможет несчастному Гальперину, прекратит его страдания, а взамен обеспечит его семью.

Это был маленький Ноннин секрет, о котором она не говорила никому, даже сыну. Та самая тетка, которая растила ее до совершеннолетия и с которой все эти годы Нонна не поддерживала никаких отношений, умерла год назад. Муж ее, Ноннин дядя, умер еще раньше. Каково же было удивление Нонны, когда ей позвонили и сообщили, что она является единственной наследницей однокомнатной квартиры в одном из спальных районов. Детей у тетки не было, однако Нонна была уверена, что кто-то давно уже подсуетился и квартиру прибрал к рукам. Но нет – ей снова повезло, как тогда с Мотиной матерью.

Нонна втихаря оформила документы на квартиру, думая в скором будущем сделать сыну и невестке царский подарок, однако до поры до времени молчала, как партизан. И вот теперь квартира должна была пойти в дело. Цена ей была около семи-восьми миллионов, именно во столько Нонна оценила добровольную гибель Гальперина под колесами Марининой машины.

Теперь оставалось ждать, когда Гальперин явится к ней в подсобку на чай. И он пришел. Принес коробочку конфет и трогательный желтый тюльпан. Выглядел он хуже некуда, лицо из желтого сделалось зеленоватым, под глазами сгустились свинцовые тени. Нонна накрыла скромный импровизированный стол: чай, конфеты, пару творожных сырков, бывших у нее в заначке, да большое зеленое яблоко, порезанное на дольки. Максим пил чай, по обыкновению, обжигая язык, хрумкал яблоком и снова говорил, говорил. Жаловался на несправедливую судьбу, рассказывал, как страдают дочь и сын, как терпеливая Аня стала срываться и кричать на него, что он загубил ей жизнь.