Генетическая ошибка

Я сел за аккуратный столик, покрытый красивой клеенкой, сплошь в больших красных яблоках.

– Могу предложить макароны. Сосисок больше нет. – Анна немного нервно усмехнулась и достала с полки три тарелки.

– Нет-нет, я уже ужинал, спасибо, – остановил я ее. – Если только чаю.

Она поставила передо мной стеклянную чашку.

– Сахар на столе.

– Благодарю.

– Так зачем вы пришли? – Она смотрела на меня с тщательно скрываемым раздражением.

Ее можно было понять. Ей нужно было накормить сына, поесть самой, сделать какие-то хозяйственные дела, например, запустить стирку, проверить у Павлика уроки. Ей явно было не до визитов.

– Не волнуйтесь, Анна Николаевна, я всего на два слова. Пару вопросов о вашем муже.

– Пару вопросов… – эхом повторила она и стала накладывать в тарелку макароны. – Столько их уже задали. Неужели что-то еще не ясно?

Мне стало жутко стыдно. Я вдруг представил себе, как живет Марина Красникова. Я никогда не был у нее в квартире, но в этот момент воображение услужливо и ярко нарисовало мне чудесное уютное гнездышко, отделанное по последней моде. На кухне запах пирогов и дорогого кофе. В спальне милая подсветка и аромат французских духов. Да-да, именно так должна жить такая девушка, как Марина. А здесь со всех сторон на меня наступали вопиющая нищета и убогость. Мне захотелось немедленно встать и уйти отсюда, дать покой хозяйке дома. В самом деле, следствие почти окончено, все непонятные и спорные вопросы прояснены, и надо быть последним подонком и сволочью, чтобы беспокоить несчастную женщину в надежде накопать еще какие-то улики и детали.

И все же я сказал:

– Анна Николаевна, я еще раз должен спросить у вас: как вы думаете, ваш муж не мог слишком сильно страдать от своей болезни? Настолько сильно, что… что ему не хотелось больше жить.

Вопрос выглядел, мягко говоря, очень и очень жестоким. Анна уставилась на меня недоуменным взглядом.

– Да вы что! Вы же не хуже моего знаете, что экспертиза не установила самоубийство! Максим верил в Бога, он любил нас. Он никогда бы не пошел на такое! Никогда. – В голосе ее послышались слезы.

В дверь просунулось испуганное лицо Павлика.

– Мам, ты что? Что случилось? Почему ты плачешь?

– Вот, Паша, лейтенант Ковалев не доверяет экспертизе. Думает, что папа не просто так под машину попал, а нарочно… – Она спохватилась, закрыла рот рукой.

Глаза мальчика округлилось, в них отразились ужас и страдание. Я не мог больше этого выносить.

– Простите меня. – Я встал, не допив чай, и быстро пошел в прихожую.

Обуваясь, я слышал, как тихо разговаривают в кухне Анна и ее сын. Она успокаивала мальчика, шептала что-то ласковое. Я потихоньку вышел из квартиры и закрыл дверь. Уши у меня горели, как у нашкодившего школяра, но я чувствовал себя удовлетворенным.

Я сделал все, что должен был, все, что мог, чтобы поставить точку в этом деле. Через две недели суд. И Марину Красникову ждет тюремный срок. Пусть небольшой, но реальный. Впрочем, я уверен, таких, как она, ничто не сломает, даже тюрьма. Ведь она из породы тех несгибаемых, веснушчатых девчонок, которые в нужный момент становятся семижильными, несмотря на кажущуюся хрупкость. Стало быть, ничего страшного в том, что случится, нет. Ничего…





14




Едва я подъехал к дому, как к моей машине подошел незнакомый мужчина.

– Здравствуйте, – поздоровался он в раскрытое окошко. – Я муж Марины Красниковой. Меня зовут Сергей. Сергей Леонидович.

– Очень приятно. – Я вылез из своего старенького «Форда» и захлопнул дверцу. – Владимир Петрович.

Он протянул мне руку, но я сделал вид, что не заметил этого, и направился к подъезду. Красников шел следом за мной. У двери подъезда он остановился.

– Я бы хотел переговорить с вами с глазу на глаз.

– Поздновато для бесед, не находите? – Я выразительно взглянул на часы.

– Простите. Работа. Только недавно освободился.

Я понял, что он не отстанет. Так же мне было ясно, для чего он пожаловал. Он был не один такой, чей-то муж, отец, брат, которые надеялись отмазать от ответственности своих жен, дочерей, сестер. Они регулярно появлялись то у меня в кабинете, то в моей квартире. Неизвестно, как они узнавали адрес и телефон, но узнавали. Им казалось, что деньги решают все. В самом деле – несколько сотен для бедного полицейского неплохая сумма. За нее можно запросто развалить дело, определенным образом поработать со свидетелями, переписать показания. Они вылетали от меня, как вылетает пробка из бутылки шампанского. С гневом, недоумением и проклятиями. На работе к этому привыкли и только посмеивались – очередной «летун» от Ковалева.

Я зашел в подъезд. Красников не отставал от меня ни на шаг. Молча мы сели в лифт. Я отпер дверь. Он с любопытством заглянул внутрь, точно надеясь увидеть там медвежью берлогу. При виде чистенько отремонтированной квартирки на лице его отразилось удивление:

– Можно, я войду?

– Заходите.


Мы вошли в прихожую. Он не стал разуваться, сразу потопал в гостиную, по-хозяйски уселся на диван.

– Что вы хотели? – Я сел рядом с ним на стул.

Перед глазами у меня стояло серое, одутловатое лицо Анны Гальпериной. Что стоило этому надменному индюку продать свою машину и отдать ей деньги? Ей бы они очень пригодились.

– Владимир Петрович, я пришел поговорить с вами о своей жене.

– Понимаю. – Я кивнул. – Что вы хотите узнать? Следствие по ее делу подходит к концу. На суде ее скорее всего признают виновной. Дадут срок. Небольшой.

– Вот насчет этого я и хотел поговорить. – Он жестом фокусника извлек из внутреннего кармана пиджака аккуратный белый конверт и протянул его мне.

Ну так и есть. Решили действовать наверняка – в самом деле, зачем давать деньги Гальпериным, не проще ли на них же подкупить следователя? И все будет шито-крыто. Я смотрел на Марининого мужа. Там, в темноте, на улице, я не мог как следует его разглядеть. Но здесь, в комнате, при ярком свете люстры, он был у меня как на ладони. Высокий, плечистый, с гордым, породистым профилем и слегка надменным ртом. Они с Мариной отлично смотрелись рядом – оба красивые, холеные, подтянутые, со вкусом одетые и причесанные.

Поскольку я молчал, он повторил:

– Возьмите, это вам.

– За что?

– Ну как, за что? Вы же понимаете. – Он сделал попытку пристроить конверт прямо мне в руки. Однако я не шевельнулся.

– Пожалуйста, Владимир Петрович. Моя жена должна остаться на свободе.

Весь его вид выражал уверенность в том, что он поступает правильно. Что только так и можно поступать в данном случае.

– Как Марина Владимировна может остаться на свободе, если по ее вине погиб человек?

Он сморщился, как будто съел незрелую сливу. Нетерпеливо закинул одну длинную ногу на другую.

– Давайте мы сейчас не будем обсуждать, кто и как погиб. Я не за этим сюда пришел.

– Понимаю. Вы пришли дать взятку должностному лицу. Верно?

Интересно было наблюдать за его лицом. За тем, как с него клочьями слезают уверенность и надменность. Именно клочьями, как расползаются на небе облака от сильного ветра. Они сползали, обнажая бессильную ярость и страх. Он понял, наконец, что я откровенно издеваюсь над ним, понял и почувствовал себя идиотом.

– Ну зачем вы так… – Голос его, лишенный повелительной интонации, превратился в петушиный юношеский тенорок. – Зачем так буквально. Я же от чистого сердца…

– От чистого сердца нужно было идти к жене Гальперина. Давно нужно было идти. Она кормит детей одними макаронами и считает сосиски. А мне ваши деньги ни к чему.

Я встал, давая понять, что разговор окончен. Он тоже поднялся. Он был на голову выше меня, но в этот момент казался гораздо ниже, может быть, потому, что сильно сутулился. Судорожным, неловким движением он сунул конверт обратно за пазуху.

– Вы еще пожалеете! Я найду на вас управу! Я пожалуюсь вашему начальству!

Все это он произносил сиплым и злым полушепотом, боком пробираясь к двери.

– Зря ругаетесь, – спокойно бросил я ему вслед. – Я ведь могу новое дело завести. О даче взятки.

Дверь оглушительно хлопнула мне в лицо. Я представил себе, как Красников нервным, широким шагом пересекает двор, садится за руль своего автомобиля, отчаянно крутит стартер, на скорости с визгом выезжает из двора и звонит Марине.

Она, наверное, сидит дома и ждет его. Волнуется. Ведь он обещал, что все устроит наилучшим образом. Она верит ему. Верит, что он самый умный и сильный и всегда знает, как правильно поступить. Сама-то она понимает, что виновата. Я это отлично разглядел. В глубине души она себя казнит гораздо больше, нежели это сделаю я или суд. Он, Красников, ворвется в квартиру, как ураган, будет кричать, обзывать меня самыми бранными словами. Она станет его успокаивать, говорить, чтобы он не нервничал, усадит за стол, накормит вкусным ужином, и он скиснет и потухнет. Потом они лягут спать, и он совсем успокоится, будет вдыхать нежный аромат ее прекрасного молодого тела, трогать его со всех сторон, наслаждаться…

Я так ясно нарисовал себе эту картинку Марининого вечера, словно видел ее на самом деле…

Смешно. Какое мне дело до этих Красниковых? Таких, как они, пруд пруди. Сытые, надменные, считающие себя хозяевами жизни. А кто-то, как Гальперины, ютится в однушке, под ЛЭП, болеет и погибает под колесами их автомобилей. Кто защитит их, если не я?

Я не спеша прошел в кухню, включил чайник, затем снял рубашку и брюки и отправился в душ.





15




– Это какой-то законченный идиот! Ему нравится издеваться над людьми, унижать их. – Сергей сидел за столом, обхватив руками голову. Глаза его сверкали гневом. – И он совершенный ортодокс! Совершенный!

– Да, Алексей Михайлович именно так его и называл, – грустно проговорила Марина. – Он знал, что все бесполезно.

– Да что он мог знать, твой Алексей Михайлович? – взорвался Сергей. – Что ты заладила: знал, знал. Тоже мне, пророк Магомет.

Марина вскинула на него печальные и удивленные глаза.