Фунгус

* * *


Когда на другой день градоначальник Вельи нанес визит Эусеби Эстрибилю, коротавшему в соседнем городке последние месяцы своей жизни, тот, разумеется, ничего не знал об этих событиях.

Это было единственное место, где можно было сфотографироваться, нигде ближе подобных услуг не оказывали. Когда кто-нибудь из немногочисленных жителей сего населенного пункта изъявлял желание лицезреть свой портрет, он направлялся к цирюльнику. У того имелась старая-престарая камера Зана-Маринетти 65-го года, напоминавшая огромный аккордеон на треноге; для магниевой вспышки приходилось пользоваться специальной трубкой. Сложность заключалась в том, что цирюльник наотрез отказался помочь отцу Майлис. Правда, он сказал гостю, что в местной гостинице проживает фотограф из Барселоны, настоящий современный художник.

Городской голова столкнулся с Эусеби в холле пансиона, когда тот отправлялся на свою обычную прогулку. Фотограф сначала никак не мог понять, почему этот толстенький человечек в белом костюме так настойчиво уговаривает его сделать какую-то фотографию, предлагая за работу огромную сумму – тысячу песет. Эусеби отказался наотрез: никакие материальные блага ему уже не были потребны. В отчаянии незнакомец упрашивал, умолял, убеждал и, наконец, даже прикрикнул на него и вцепился ему в воротник. Все впустую. Эусеби вырвался, вышел из пансиона и зашагал на поиски своей идеальной фотографии. Однако, повернув за угол, он вспомнил, что забыл дома таблетки «Алленбуриса» и решил за ними вернуться. Незнакомец так и остался в холле: сидел на стуле в полном одиночестве и рыдал, как дитя. Фотографу стало его жаль. Он объяснил гостю, что давно оставил и ремесло, и всю свою прежнюю жизнь. Теперь ему хочется одного: запечатлеть нечто невероятное. Отец Майлис немедленно воспользовался открывшейся лазейкой:

– О, сеньор, – воскликнул он, – у вас есть шанс сделать самую поразительную фотографию всех времен!

Подобные речи были более понятны для фотографа, но он все еще сомневался. Градоначальник обещал ему помочь. Что за странный маленький предмет у него в руках? Неужто фотоаппарат? О нет, этот не подойдет: Хик-Хик желал получить портрет, сделанный при помощи большой и солидной камеры. Они вдвоем отправились к цирюльнику, и отец Майлис купил у него магниевую вспышку и камеру Зана-Маринетти в придачу. Оказавшись на улице, они сразу сели в фаэтон градоначальника и отправились в путь.

Очень скоро Эусеби Эстрибиль пожалел о том, что ему так ловко запудрили мозги. Кто этот экзальтированный или даже полоумный тип, который дает ему столь таинственное поручение? Чей портрет надо сделать? И к чему вся эта спешка? Возничий все время уклонялся от ответа, слова его звучали расплывчато и неясно. При этом он явно спешил и погонял без передышки белого мула, хотя дорога была крутой и каменистой. Через некоторое время Эусеби почувствовал себя плохо и попросил своего нового знакомого остановиться: у него начинался приступ астмы, и он не мог достать из кармана таблетки, потому что повозку беспрерывно трясло. На протяжении их пути Пиренейские горы стали свидетелями смешной и трагикомичной сцены: отец Майлис, желавший как можно скорее добраться до места, не замечал страданий Эусеби, которому с каждой минутой становилось труднее дышать. Когда возничий наконец притормозил, пассажир его уже посинел. Еще чуть-чуть – и ему конец. Возмущенный фотограф выбрался из фаэтона; он ненавидел самого себя за то, что позволил так нагло себя обмануть, и пожелал немедленно вернуться назад, даже если ему придется идти пешком. Однако один-единственный вопрос городского головы заставил его отказаться от этого намерения:

– Так вы хотите снять фотографию века или не хотите?





* * *


Перемены стали заметны, как только они спустились в долину. Здесь было гораздо прохладнее, словно сменилось время года, и царило безмолвие. Было лето, но птицы молчали, и в полуденный час, когда солнце стоит в зените, не было слышно цикад: их пронзительные рулады не нарушали тишины.

Фаэтон доехал до Вельи. В воздухе городка была разлита неизбывная печаль. Все дома стояли пустые. Эусеби спросил о причине непонятного исхода всех жителей, но отец Майлис ничего ему не ответил. Он выпряг мула и отвел его в стойло, а потом проводил фотографа до последних домов города. Там градоначальник взвалил ему на плечи тяжелую камеру цирюльника, треногу и трубку для магниевой вспышки и сказал:

– А теперь идите по этой дороге.

Фотограф попытался возразить, но попутчик жестом показал ему: «Ступай вперед», – тогда Эусеби сдался и дальше пошел один. Сделав несколько шагов, он остановился и обернулся: градоначальник все еще стоял у обочины с притворной улыбкой на губах и махал ему рукой. Фотограф двинулся дальше, но вскоре опять обернулся – его странного знакомого на дороге уже не было.

Он сам не верил в то, что с ним случилось. Вокруг расстилалась темная, сырая и мрачная долина. Лишайники размером с добрую яичницу покрывали не только деревья, но и обочины. Кругом не было ни души. Громоздкая старая камера, тренога и трубка для магниевой вспышки давили на плечи. Он шел груженый, как мул, а на поясе у него крепилась маленькая камера «Кодак № 1». Выходя из гостиницы, Эусеби не успел надеть пальто, а с гор между тем спускалась прохлада, и ветерок продувал его, проникая в проймы жилета. Единственным оправданием подобного безрассудства могла служить его болезнь: человеку, которому грозит неминуемая смерть, не имеет смысла осторожничать.

Извилистая дорога поднималась в горы. По обе ее стороны тянулся густой и корявый лес. Воздух замер, только ветки колыхались, словно убеждая путника повернуть назад. Эусеби слышал лишь собственные шаги по каменистой почве дороги. Тяжелые темные тучи стального оттенка покрывали небо. Они висели прямо над его головой, словно пористый потолок. Фотограф почувствовал, что ему трудно дышать, но причиной тому был не стрихнин, а ужас.

Отец Майлис не сказал ему, сколько времени надо идти, а уже начинало смеркаться. Будучи городским жителем, Эусеби не знал, что ночь в Пиренеях опускается на землю внезапно: стоит солнцу скрыться за горными хребтами, и свет немедленно тухнет, словно кто-то задул фитиль. И это должно было произойти с минуты на минуту. За следующим поворотом Эусеби увидел, что дальше дорога поднималась круто вверх. Он остановился в сомнениях: ему вовсе не хотелось оказаться в полном одиночестве в темных горах, а о том, чтобы заночевать здесь под открытым небом, не могло быть и речи. Фотограф положил в рот таблетку «Алленбуриса» и стал думать, стоит ли поискать укрытие или лучше вернуться назад. Однако когда он поднял глаза, то вдали, в конце дороги заметил какой-то крупный и неподвижный предмет. Эусеби не сомневался в том, что раньше, когда он открывал коробочку с таблетками, там ничего не было. В сумерках очертания предмета казались расплывчатыми, и фотограф стал осторожно к нему приближаться, чтобы разглядеть получше.

Это оказалось весьма странное сооружение, оставленное кем-то посередине дороги. Ничего подобного Эусеби раньше не видел и, только подойдя совсем близко, понял, что перед ним паланкин для одного человека: кабина, сплетенная из прутьев и веток, крепилась на двух горизонтальных жердях. Должно быть, ее создал какой-то деревенский умелец. Сверху ее покрывал ковер, сотканный из зеленых, ярко-зеленых листьев. Фотограф заглянул в окошко, проделанное в зеленом покрове, но ничего интересного внутри не увидел. В кабине имелось сидение: деревянное деревенское кресло, приплетенное ветками к стенкам паланкина. Когда же бедняга обернулся, его взору предстала невероятная картина. Они стояли прямо за его спиной.

Чудовища. Шесть, семь или восемь. Вечерние сумерки опускались на их тела с широкими и плоскими головами, которые делали их похожими на крабов. Туловища были цилиндрическими, а гибкие руки напоминали паучьи лапы, но у монстров их было не восемь, а несколько сотен разной длины и толщины. Не удержавшись, Эусеби вскрикнул и уронил на землю камеру, треногу и даже коробочку с «Алленбурисом». А потом бросился бежать прочь от дороги, в глубь леса. Он мчался, как сумасшедший, сам не зная куда. Ветки хлестали его по лицу, бедняга спотыкался, падал и снова поднимался, чтобы оказаться как можно дальше от этих созданий. Но от лесных обитателей нельзя скрыться в лесной чаще. Тут и там на фоне темных деревьев обезумевший от страха беглец замечал желтые глаза, натыкался на склизкие стволы, которые оказывались вовсе не деревьями, а туловищами монстров. От этих столкновений его одежда пропиталась густой и пахучей слизью. Несчастный менял направление несколько раз и наконец упал и растянулся на земле.

И тут прямо у себя под носом Эусеби увидел коробочку с таблетками: это означало, что он вернулся на дорогу. С той минуты, когда ему пришло в голову кинуться в лес, чудовища окружали его, вынуждая двигаться в нужную сторону. Тут к нему подошел один из монстров – самый маленький, с головой тускло-оранжевого цвета. Несмотря на крошечный рост, он казался самым ужасным. Его глаза не знали милосердия, как слепой не ведает света. Нижняя челюсть выпячивалась вперед. Эусеби подумал, что пришел его смертный час, и невольно закрыл голову руками. Но маленький монстр схватил его сотнями своих длинных изогнутых пальцев и бросил внутрь паланкина, словно мешок угля.





* * *


Эусеби очутился в узкой и темной кабинке. Сидя внутри, он не понимал, в какую сторону они движутся. Ему показалось, что путешествие длится целую вечность: охватившая его тревога превращала минуты в часы. Куда, в самом деле, его несут? Когда паланкин остановился и фотограф смог наконец из него выйти, он испытал еще большее замешательство: к ночной тьме прибавился мрак замкнутого пространства. Маленькое чудовище упиралось в его бедра и подталкивало вперед. Куда они попали? «Похоже на громадную пещеру», – сказал себе Эусеби. Когда глаза привыкли к сумеркам, он увидел, что в стенах пещеры проделаны углубления, в которых стояли свечи: одни догорали, другие, казалось, только что зажгли. Их огоньки помогали ему разглядеть сеть узких и темных каменных коридоров. А потом он посмотрел вверх.

Над головой простирался свод, тысячи лестниц соединяли тысячи площадок, воздушных лабиринтов и колонн, вырубленных в скалах между двумя соседними ярусами. И всюду шныряли чудовища с крабьими головами: проносились мимо, поднимались и спускались по лестницам, не обращая на него ни малейшего внимания. Эусеби стало казаться, что его посадили в гигантский улей, как вдруг в мерцающем свете свечей показалась человеческая фигура – это была женщина.

Фотограф опешил: как оказалась здесь женщина?! Она выглядела спокойной и невозмутимой; должно быть, компания чудищ и жизнь в темноте вошли у нее в привычку. Высокая, в черном платье. Во мраке ее рыжевато-золотистые волосы казались языками пламени. Прическа была безукоризненной, только у правой щеки выбивались две или три пряди. Более всего поражало выражение лица – грустное и отрешенное. Любой почувствовал бы сострадание, увидев эти глаза, лишенные внутреннего блеска. В них отражалась безжизненная жизнь, пребывание в мире, оставлявшем меньше надежд на спасение, чем чистилище. «Как печальна эта дама», – сказал себе Эусеби.

Он не отваживался заговорить с незнакомкой в этой странной обстановке. Женщина внимательно осмотрела его с ног до головы и сказала, словно обращаясь к кому-то за его спиной:

– Вы, должно быть, фотограф.

Но, когда Эусеби собрался было пробормотать что-то в ответ, незнакомка его перебила:

– Идите за мной, – сухо сказала она.

Он повиновался. Через некоторое время женщина остановилась.

– Мне кажется, я неплохо разбираюсь в людях, и вы из тех, кто всегда готов упасть к ногам дамы.

Почему она завела этот неуместный разговор? «К ногам дамы». Эусеби опустил глаза. Его спутница остановилась в коридоре, пол которого покрывал песок и мелкие ржаво-красные камешки. На стенах было больше свечей, чем на всем пути, пройденном ими раньше. Женщина выбрала это освещенное место, чтобы оставить на полу надпись, как на школьной доске. Носком своего ботинка она вывела: «Они нас понимают» – и пошла дальше.

Значит, чудовища понимают их речь, но не умеют читать. Эусеби обернулся: маленький монстр шел следом за ними и, действительно, не обратил ни малейшего внимания на каракули, оставшиеся на красноватом песке. Сделав несколько шагов, Печальная Дама снова остановилась и заговорила о всяких пустяках. Фотограф воспользовался этой минутой и носком ботинка написал на земле: «Вы в плену?» Она ответила: «Да» – и добавила: «Известите французскую армию».

Эусеби хотел продолжить разговор, но маленький монстр потерял терпение и стал подталкивать его, заставляя двигаться вперед, а дальше пол коридора был каменным. Они не могли ни остановиться, ни обменяться посланиями.


Коридор привел их в пещеру внутри горы, узкое пространство с влажными стенами, похожее на трюм корабля. Все трое вошли – своими размерами помещение могло сравниться с усыпальницей Христа. У одной из стен располагалась прямоугольная каменная лежанка, покрытая тонким матрасом. На ней притулился какой-то человек и дремал. «Дорогой, – сказала Печальная Дама, оповещая об их прибытии, – фотограф уже здесь». Услышав эти слова, незнакомец приподнялся на локтях. Эусеби чуть не грохнулся в обморок: это был он.

Он, Зловещий Каркун.

Невероятно, но факт. Сомнений не оставалось. Это был он: его пузцо, черная борода, затуманенный взгляд – и облако винного перегара, которое повсюду сопровождало этого типа… Что он здесь делает?

«Обитель природы. Природа – наша обитель». Каждый раз, когда Хик-Хик устраивался на диване в студии Наполео Аударда, перед его глазами оказывался плакат, на котором железнодорожные рельсы уходят к горным вершинам. Решив скрыться из города, он поддался бессознательному порыву, точно так же, как Эусеби Эстрибиль: отправиться куда-нибудь далеко, очень далеко, в те края, куда доставит поезд, изображенный на плакате. На самом деле они сели в один и тот же поезд, который столько раз видели в студии. Фотограф ехал первым классом, а Хик-Хик – зайцем. Когда железнодорожные рельсы закончилась, Эусеби снял комнату, а его враг отправился бродить по горам.

Все это случилось много месяцев назад, теперь уже было неважно, как и почему события развивались именно таким образом. Факт налицо: Эусеби видел перед собой человека, которого прогнал с дивана в своей студии. Теперь ему крышка. Единственным лучиком надежды для фотографа мог служить только отрешенный вид Зловещего Каркуна, который, казалось, пребывал в оцепенении и даже не посмотрел в его сторону. И на женщину он тоже не обращал внимания. Отношения этих двоих, этой странной пары, представлялись совершенно нереальными. Их слова казались вымученными, и друг друга они не слушали. Эусеби подумал, что, если бы привидения существовали, они, наверное, вели бы подобные разговоры, похожие скорее на параллельные монологи. Каркун отхлебнул немного вина из бутылки и устремил на фотографа пристальный взгляд; в его черных глазках блеснула искра сознания.

– Мы знакомы? – спросил он.

У Эусеби задрожали колени, он вцепился в свой штатив, чтобы не упасть, и пролепетал неубедительно:

– Нет, сеньор.

Каркун посмотрел на него еще пристальнее и заявил:

– По тебе сразу видать, что ты реакционер.

К счастью, Печальная Дама вступилась за Эусеби:

– Никакой это не реакционер, я тебе уже говорила: он фотограф.

Заспанный хозяин комнаты в ответ только пробормотал:

– Ах, да, наконец.

И они втроем зашагали по бесконечным переходам в недрах горы. По дороге Зловещий Каркун все время препирался с Печальной Дамой, но к Эусеби их спор не имел ни малейшего отношения, они рассуждали о плевательнице.

Он визжал, точно разъяренная горилла, а она бесстрашно и твердо отстаивала свое мнение, повторяя: «Хватит уже плевательниц!» Вокруг спорящей пары стали собираться чудовища. Возбужденная пререканиями людей толпа монстров заколыхалась в безумном танце. Их становилось все больше, а впереди оказался самый низкорослый из всех; он то и дело переводил взгляд с женщины на мужчину и обратно, словно ожидая какого-то приказа. Но спор затягивался, а распоряжений не последовало, и потерявшие терпение чудовища принялись вымещать свое раздражение на маленьком собрате, хлеща его языками, словно плетьми. Удары были такими яростными, что некоторые из них даже отсекали куски его конечностей. Эусеби проглотил таблетку «Алленбуриса», вытер платком пот со лба и сказал себе: «Боже, куда я попал?»

Спорящая пара ушла далеко вперед, Эусеби отстал. Он думал только о том, чтобы не потеряться в этом лабиринте подземных переходов, но поспевать за Зловещим Каркуном и Печальной Дамой было непросто: предаваясь своей распре, они, казалось, совершенно забыли о его существовании. Фотограф боялся отстать от хозяев пещеры и бежал за ними наперегонки с толпой чудовищ, которые следовали за парой, как железные опилки за магнитом. Все обогнали его – и люди, и монстры. Сам не понимая, как это случилось, Эусеби очутился одновременно в глупейшем и ужасающем положении. Ему приходилось тащить треногу, старомодную и громоздкую камеру цирюльника, аппарат «Кодак № 1» и пиджак. Тяжелая ноша мешала двигаться быстро, и очень скоро странная пара, сопровождаемая толпой чудовищ, скрылась за поворотом и исчезла в каких-то закоулках. Эусеби окончательно потерял их из вида.

Оказавшись в полном одиночестве в подземной части горы, напоминавшей катакомбы, он не мог поверить в происходящее. Хорошо еще, что огоньки свечей, расставленных в выемках стен, позволяли видеть дорогу. По обе стороны галереи виднелись проемы, ведущие в узкие горизонтальные кельи, где было черным-черно, как в глубоком колодце. Эусеби шагал по коридору, и холодные волны сквозняка хлестали его по щекам. Он остался один – или почти один: время от времени на пути встречались чудовища, которые, однако, не обращали на него никакого внимания. Фунгусы пробегали мимо по стенам и по потолку с невероятной скоростью, как огромные тараканы.

Фотограф уже не различал их вдали – ни женщину, ни мужчину. Как это ни удивительно, одиночество и мрачная обстановка пещеры пугали его гораздо больше, чем монстры. Куда подевались его странные клиенты? Их не было видно, слышались только голоса, которые разносило по недрам горы гулкое эхо. Отзвуки слов звучали приглушенно, неразборчиво, но пара явно продолжала спорить: он говорил раздраженно и сердито, она отвечала обиженно и дерзко. Предметом раздора оставалась плевательница. Именно это слово слышалось снова и снова: плевательница. Эусеби закричал: «Сеньор, сеньора!» – но ему ответило только эхо. При этом он по-прежнему слышал их перепалку, упреки и оскорбления. Но где они? Голоса могли доносится откуда угодно, даже из горной породы. Эта сцена наводила фотографа на мысль о любовниках, которые провели вместе тысячу лет, о двух существах, объединенных когда-то любовной страстью. Безжалостное время не пожалело их чувства, и теперь им оставалась только горечь воспоминаний о былом счастье. Оболочка любви, такая же пустая, как эта Пустая гора.

Вдруг кто-то с силой толкнул Эусеби в спину. Это был маленький монстр с ржаво-оранжевой кожей. Фотограф оказался в одной из боковых келий, узкой и не слишком глубокой. Хотя вход не был зарешечен, он сразу понял, что выйти ему не удастся: низкорослое чудовище расхаживало взад и вперед по коридору, словно несло караул. Когда монстр показывался в проеме, в слабом свете свечей отчетливо выделялась его голова, похожая на шляпку гриба. До Эусеби теперь доносился лишь приглушенный далекий грохот, словно тысячи молотов и кирок одновременно долбили камень, хотя до этого он нигде не заметил ни кирки, ни молотка. Бедняга не знал, что ему предпринять. Неизвестно, сколько прошло времени, как вдруг в открытый дверной проем заглянул Зловещий Каркун.

– Это вам, – буркнул он, поставил на пол чашку с горячим вином и удалился.





XX

Последний снимок и смерть Эусеби Эстрибиля




В ту ночь Эусеби Эстрибиль, заключенный в пещере в недрах горы, имел возможность многое обдумать. Во-первых, что означало поведение Зловещего Каркуна и его алкогольное подношение? Зачем он это сделал? Из простой любезности или с целью вручить ему последний подарок подобно тому, как осужденным на смерть предлагают сигарету? Однако очень скоро мысли его приобрели более возвышенный характер. «Чего мне, собственно, бояться? – сказал себе фотограф. – Что бы ни случилось, я все равно умру». В его распоряжении по-прежнему был «Кодак», маленький и неприметный фотоаппарат, и в нем оставалось еще два кадра. Два снимка и уникальная возможность: эта гора вдохновляла куда больше, чем смехотворные декорации студии Наполео Аударда. Если ему не удастся сделать фотографию века здесь, в недрах горы, то нигде больше ему такого шанса не представится. Если он не сфотографирует ее обитателей, никто этого не сделает. А если не сейчас, то когда? Этот снимок должен быть сделан. Эусеби задумался о них, о Зловещем Каркуне и Печальной Даме. Никогда прежде не приходилось ему видеть столь трагичной и унылой четы. Наблюдая за ними, можно было заметить, что некогда они, очевидно, любили друг друга, но теперь от любви осталось увядшее воспоминание, словно с того дня, когда она иссякла, прошла тысяча лет, а бывшие любовники все еще влачат свое существование, запертые в каменном саркофаге. Да, Эусеби ничего не знал о судьбе этих любовников и не представлял, что пережили они после первого объятия или вслед за последним. Что с ними случилось? Фотограф понимал только, что в глазах обоих – и мужчины, и женщины – сквозила самая глубокая печаль, которую способно испытывать человеческое существо, потому что они разлюбили друг друга. Чудовища, конечно же, имели к их истории какое-то отношение; однако для Эусеби монстры являлись лишь декорацией разыгравшейся здесь драмы. Какими бы удивительными ни были эти порождения ада, истинный интерес для художника представляла странная пара. Итогом его земного существования станет создание самой необычной фотографии: он запечатлеет картину трагедии любви, и в этом портрете будет заключаться смысл всей его жизни.

С той минуты, как Эусеби принял это решение, полагаясь исключительно на камеру «Кодак» и собственные силы, он думал только о технической стороне дела. Его беспокоило одно: освещение. У него имелась магниевая вспышка цирюльника; поднять трубку вверх, нажать на спуск – и полыхнет яркий свет: снимок готов. Последующие шаги виделись ему достаточно сложными, хотя и вполне предсказуемыми. Он умирает. Как при этом вынести камеру из недр горы и кому-нибудь ее передать? И как выполнить поручение Печальной Дамы и известить французскую армию? Его окружали тысячи чудовищ, а Зловещий Каркун был человеком непредсказуемым. Да и сам он доживал последние дни. Несмотря на это, Эусеби сказал себе: «Сделай все, что можешь, и не думай о невыполнимом».

Время в его келье будто замерло: час проходил за часом, а никто не появлялся. Лишь иногда в дверном проеме виднелся силуэт маленького чудовища. Но неожиданно фотограф услышал голос: «Наконец-то рассвело». Это Зловещий Каркун явился за ним в сопровождении отряда монстров. Эусеби воспринял его слова как смертный приговор, но он ошибался. Каркун добавил:

– Ты же не собирался фотографировать меня ночью, правда, товарищ?

Пленник поднялся на ноги, разгладил ладонью жилетку, оглядел чудовищ и их предводителя и осмелился спросить:

– Но, сеньор, разве день чем-то отличается здесь от ночи?

Каркун отпрянул, словно кто-то ударил его в нос кулаком, растерянно заморгал, а потом спросил, резко меняя тему разговора:

– Вы уверены в том, что мы раньше никогда не встречались?

– Нет, никогда.

– Правда?

– Конечно, – не слишком уверенно подтвердил Эусеби. К счастью для фотографа, в этот момент появилась Печальная Дама, которая вступилась за него: