Фунгус

Майлис родила сына и назвала его Альбаном, что на языке долины означало «белый», а еще – «чистый». Когда мальчик подрос, стало ясно, что с головой у него не все в порядке. К шести годам он выучился говорить только два слова: «Люблю тебя», а с нижней губы у него всегда свисала ниточка слюны. Но мать это не волновало: там, в горах, она не чувствовала себя несчастной. Конечно, спускаться каждый раз в Велью, чтобы преподавать в школе, было морокой, зато она жила на лоне природы, которую так любила, в обществе Альбана и своих иностранных грамматик, выстроившихся на полке. Лучшего места для жизни она и представить себе не могла.

До тех пор, пока не появился этот человек.





* * *


Поначалу Майлис испытывала к Хик-Хику с его грязными ногтями, жирными космами, старым котелком и потертым пальто смутную враждебность. Он казался ей существом странным и малоприятным. Например, когда она спрашивала его, каким образом он попал в эти отдаленные горы, он отвечал, что виной всему диван. Неужто диван? Да, именно так. Капиталистический строй лишил его дивана, его собственного дивана. Так он ей отвечал.

Однако имел этот человек и два несомненных плюса. Во-первых, Хик-Хик был полной противоположностью отцу Майлис. «Я здесь хозяин, отец и градоначальник, я – Власть». Прежде ей не доводилось встречать человека, который бы с таким упорством противился установленному порядку, как Хик-Хик. На самом деле, новый знакомый был самым неподходящим человеком в мире, чтобы управлять королевством, долиной или хотя бы осталем. Он и свою-то жизнь не сумел устроить. Майлис видела в нем свободную личность, что для такой женщины, как она, было безусловным преимуществом. И рано или поздно между ними должна была возникнуть взаимная сердечная склонность. Вероятно, они бы уже упали в объятия друг друга, однако зимой 1888 года Хик-Хик бесследно исчез. Его исчезновение разочаровало Майлис и навело на грустные мысли, однако она стойко выдержала удар, как свойственно было всем жителям долины.

И вот весной он нежданно-негаданно появился снова. Хик-Хик наведался к ней в осталь, да не один, а в сопровождении четырех чудовищ.

Майлис не знала, что и подумать. Эти существа будто бы явились из потустороннего мира, из какого-то иного измерения, недоступного человеческому разуму. Но более всего ужасали не сами чудовища, а то, как они влияли на Хик-Хика. Он не понимал или не желал понять, до какой степени поглощают и ограничивают его эти создания – так рыба в бочке считает себя свободной, потому что кругом вода.

Когда странные посетители удалились, Майлис почувствовала, что не просто испугалась: ее одолевало разочарование, а от любви не осталось и следа. Старик рассуждал более здраво:

– Нам повезло, они не вошли в дом, – повторял он. – Если менайрон заявится в осталь, он не покинет его, пока не сдохнет.

Майлис хотелось вместе со Стариком и сыном вернуться в долину, в Велью, чтобы найти там защиту и приют. Но Старик воспротивился:

– С чего ты взяла, что пустынная горная дорога более безопасна, чем надежный осталь? За его пределами может случиться любое несчастье. Это риск и для тебя, и для ребенка.

Но Майлис считала, что обязана срочно предупредить своих сограждан из долины. За Старика и за Альбана она не боялась: появление чудовищ было всего лишь досадным недоразумением. Она поняла это сразу и, когда Хик-Хик собрался уходить, выбежала из дома, чтобы с ним поговорить. Он ответил ей: «Раньше у меня не было ничего, зато сейчас у меня есть фунгусы». Человек, рассуждавший таким образом, опасности не представлял: он просто запутался. И все-таки она решила отправиться в Велью и рассказать о фунгусах местным властям. Таков был ее долг.

К счастью, по пути Майлис не обнаружила и следа фунгусов. Оказавшись в Велье, больше всех чудовищ в мире она боялась встречи с градоначальником – своим отцом. После появления Альбана на свет они не виделись, с тех пор миновало шесть лет. Отец и дочь старательно избегали друг друга.

Отцовский дом стоял в самом центре города. Майлис постучала, и дверь ей открыл сам градоначальник. Он посмотрел на дочь безразлично; в его взгляде не было ни сердечного тепла, ни холодного презрения. Шесть лет – долгий срок. У отца наметилась лысина, черты дочери заострились, вокруг глаз появились морщинки. Они не стали обсуждать свои отношения, дочь лишь рассказала отцу о нападении на осталь, а после спросила, что он намерен делать.

– Ничего, – ответил градоначальник. – А что, по-твоему, я могу предпринять?

Майлис рассердилась. Отец был таким же, как прежде, ее слова не значили для него ровным счетом ничего.

– Прошло шесть лет! – гневно воскликнула она. – И ничего не изменилось: что бы я ни сказала, тебя это не волнует.

– Ты за этим пришла? – Он тоже повысил голос. – Свести счеты?

– Нет, – воскликнула Майлис. – Речь не о нас с тобой. В горах появились опасные твари, грозящие опасностью всей долине, а главный здесь – ты. Так сделай же что-нибудь!

– Ты и вправду считаешь, что я с ними справлюсь?

Но затем, к великому удивлению Майлис, отец предложил ей остаться на ночь. Правда, сделал он это будто бы с неохотой, но все-таки сказал:

– Оставайся. Куда ты пойдешь в такой поздний час? Сама говоришь, что всюду рыскают менайроны. – И, боясь взглянуть дочери в глаза, добавил: – В твоей комнате все осталось как прежде. Я велел слуге класть в шкаф кусочек розмаринового мыла, чтобы там оставался твой запах.

Слова отца ее тронули. Кусочек розмаринового мыла говорил ей о многом. Несмотря ни на что, градоначальник ее не забыл, не исключил из своей жизни.

Майлис осталась в отчем доме на несколько дней. Обоим хотелось побыть вместе. Возможно, это поможет им помириться. В конце концов, он ее отец. Альбану в остале Старика ничего не грозило: интуиция школьной учительницы подсказывала, что Хик-Хик не станет нападать на их дом. Однако материнское сердце тревожилось, и Майлис из предосторожности попросила двух охотников, которые отправлялись из Вельи в горы, об одолжении: заглянуть в осталь и проверить, все ли в порядке. На всякий случай она попросила их быть осторожными, очень острожными.

Как раз в эти дни стали пропадать патрули. Горы проглатывали людей в черных лакированных треуголках и зеленых мундирах. Они исчезали, гвардейцы и лошади словно испарялись в лесах. Это вынудило Майлис остаться в Велье: по распоряжению гражданской гвардии никто не должен был покидать пределы городка. А дальше стало еще хуже. Пришли войска, которые заняли Велью, словно стая саранчи. Их мундиры пахли вареной капустой, кислым потом и плесневелой кожей. Так в ее жизни появился Антонио Ордоньес.

Стоило им познакомиться, как указательный палец Майлис объявил войну идеальному пробору Антонио. Она заглянула прямо ему в душу, и его капризная и злонамеренная натура ей не понравилась. С одной стороны, Ордоньес проявлял себя как человек тонкий и чувствительный, с другой же – был беспощаден. В сокрытии пороков он видел высочайшую добродетель и думал, что имеет право удовлетворять любое свое желание. За время пребывания в Велье он приказал расстрелять двоих солдат, обвинив в недостойном поведении по отношению к жителям, хотя проступки их были незначительны. И сделал он это не из желания защитить мирное население, которое его вовсе не интересовало, а лишь для укрепления собственной власти.

Тем не менее в присутствии Ордоньеса отношения между отцом и дочерью улучшились. Прежде градоначальник чувствовал себя безраздельным правителем Вельи, когда же его сменил этот военный, он стал более человечным. Дом заняли офицеры, отец и дочь спали в одной постели: вместе было не так страшно, да и осторожность никогда не бывает излишней. Ночью, прежде чем потушить масляный светильник, они разговаривали; никогда раньше у них не было таких доверительных отношений. Однажды ночью Майлис спросила отца:

– Почему ты так любишь приказывать и всем распоряжаться?

Тот пожал плечами:

– Нет этому никакой причины. Люблю, и все тут.

Майлис подобное объяснение не устраивало.

– Знаешь, что сказал Юлий Цезарь? – добавил градоначальник. – «Лучше быть первым в галльской деревне, чем вторым в Риме»[11]. Я не выбирал, каким мне быть, я таким родился. Ты – блондинка, Альбан – дурачок, а мне необходимо командовать. Все люди разные.

Майлис посочувствовала отцу: на своем примере градоначальник показывал, что власть – это болезнь. Разве можно осуждать больных?






* * *


На следующий день войско отправилось сражаться с фунгусами. Отец и дочь знали, что обречены: когда Ордоньес вернется, он отомстит за обиду. Им оставалось только любоваться пейзажем с балкона, опираясь на коричневую балюстраду, и ожидать своей участи. Спасаться бегством не представлялось возможным: Ордоньес оставил в Велье двух гвардейцев сторожить двери их дома. Подчинившись судьбе, отец и дочь курили на балконе.

Докурив сигарету, Майлис совершила неожиданный поступок: обняла градоначальника. В конце концов, он был ее отцом, а другого случая, быть может, не представится. Он был тронут этим искренним порывом и в ответ тоже ее обнял, как вдруг она услышала его слова:

– Боже правый!

Когда обнялись, отец оказался лицом к горам, а она – спиной. Обернувшись, Майлис увидела, в чем дело.

С ближайшего горного склона сплошным пестрым ковром стекали сотни каких-то существ, двигаясь по направлению к Велье. И это был вовсе не полк Ордоньеса, а бесчисленная стая чудовищ.

С такого расстояния фигурки казались крошечными, словно к городу двигалось войско насекомых с приплюснутыми головками и длинными, будто кнуты, языками. Монстры ревели, их ужасающий рев отличался от любых звуков, какие издают человеческие рты или звериные пасти. Церковный колокол забил набат, люди высыпали на улицы, выглянули из окон, вышли на балконы – и увидели фунгусов. Они поняли, что чудовища несут гибель, и хотели спастись бегством или, по крайней мере, попытаться покинуть Велью. Люди метались по улицам. Испуганные мужчины и женщины хватали родных и искали выход из города со стороны, противоположной той, откуда наступали фунгусы. Майлис посмотрела с балкона вниз и обнаружила, что жандармов, стороживших дом, и след простыл. У порога остались только блестящие треуголки и мушкетоны, которые те побросали, чтобы бежать налегке.

Отец и дочь поняли, что полк не вернется и Ордоньес тоже. Увидев, что градоначальник направился в дом, Майлис поинтересовалась, что он собирается делать.

– Надо одеться поприличнее, в любом случае я был и остаюсь градоначальником, – ответил он.

А Майлис не могла отвести глаз от толпы захватчиков; на голове одного из фунгусов, самого крупного, она заметила человеческую фигуру. Это был он, Хик-Хик.

Хик-Хик! Его появление вызвало в душе Майлис прилив глубокой печали. Этот человек, в глазах которого некогда угадывалось желание, превратился в подобие Аттилы и теперь скакал впереди адского полчища, повелевая тысячами когтей-шипов. Отныне он возглавлял сотни монстров-убийц, которые с ревом неслись на своих ногах с множеством пальцев, готовые искоренить всякое присутствие людей в долине, где издавна обосновались. Сомнений не оставалось: Хик-Хик перешел все границы разумного и допустимого и превратился во врага рода человеческого. Майлис почувствовала досаду, отвращение и негодование. Он ее предал.

С балкона она видела, как толпа росла, двигаясь в сторону, противоположную той, откуда наступали монстры. К несчастью, все жители города приняли одно и то же решение, и повозки перекрыли главную улицу. В отчаянии люди кричали, умоляя пропустить их вперед. Времени не оставалось: фунгусы надвигались с необычайной быстротой. Они уже спускались по тропе, которая вела к дороге, пересекавшей долину. Стоит им преодолеть этот участок пути, и они окажутся в Велье, и тогда всему конец. Майлис задумалась, куда запропастился отец, и вдруг увидела его в самом неожиданном месте.

Он шагал один навстречу чудовищам. Его полная фигура выделялась на фоне дороги: белый пиджак, белая жилетка и белые брюки. Этот костюм он надевал только в особо важных случаях. Никакого оружия при нем не было – только трость из слоновой кости и белый флаг. Он что, спятил? Градоначальник двигался прямиком к фунгусам, которые уже высыпали на дорогу и готовились сплошной массой обрушиться на город, словно океанская волна. Склизкие чудовища, переливавшиеся всеми оттенками лесной чащи, дрожали от возбуждения и завывали, их долговязые туловища плотным строем неслись вперед, точно полчище варваров. Майлис ахнула: она не сомневалась, что сотни фунгусов раздавят отца с тем же безразличием, с каким колесо телеги переезжает скачущую по дороге жабу. Однако она ошиблась. Как ни удивительно, войско монстров остановилось в пяти шагах от градоначальника.

Стоя на балконе, испуганная Майлис с замиранием сердца следила за происходящим, зажимая рот рукой. Ее отец, совсем один, сдерживал целое войско. Фунгусов было так много, и стояли они так плотно друг к другу, что головы их образовывали что-то вроде платформы, на которую и вышел Хик-Хик. Переступая с головы на голову, он вел переговоры с отцом.

Они были слишком далеко, и беседу их Майлис слышать не могла. Она лишь видела вычурную позу Хик-Хика, который стоял, сложив руки на груди и задрав подбородок, как опереточный диктатор. Переговоры длились недолго, а затем, сколь бы невероятно это ни казалось, Хик-Хик со своими фунгусами повернули туда, откуда пришли. Монстры втянули свои страшные языки назад в пасть и не ревели; они удалялись, не оглядываясь на городок, – так покидает берег волна, унося с собой крабов.

Ему удалось! Он остановил орду чудовищ! Никогда еще Майлис так не гордилась своим отцом. Она в спешке выбежала из дома, желая первой его обнять.

Она чуть было не напрыгнула на него, как в детстве, движимая чувством дочерней любви, которая долгие годы скрывалась в ее душе под коркой забвения. Майлис обняла градоначальника, однако на ее порыв тот ответил сдержанно, не решаясь посмотреть ей в глаза:

– Майлис, я должен тебе кое-что сказать.





XV

Хик-Хик теряет единственного фунгуса, которого искренне любил. Майлис для него тоже потеряна из-за парадоксальной ситуации: он похитил возлюбленную, потому что любил ее, а она его разлюбила, потому что он ее похитил




После переговоров с градоначальником Хик-Хик и его фунгусы подались прочь от Вельи. Стройная процессия чудовищ тянулась в полной тишине, и только ее предводитель испытывал радостное возбуждение. И на сей раз причиной тому был не винкауд. Хик-Хик ехал на голове самого крупного фунгуса, напоминавшей круглый диван, прихлебывая время от времени из бутылки и напевая: «Девица в кринице воды набрала и вниз по дорожке с солдатом пошла…»

Пожалуй, сегодняшний день не слишком походил на зарю революции. Но Идеал может и подождать. Всего несколько часов, и он будет вместе с Майлис. Чтобы как-то оправдать свой поступок, Хик-Хик сказал себе: я не похищаю, а освобождаю эту женщину. И даже переиначил текст своей песенки: «Вы знаете имя девицы прекрасной? Ее называют Майлис-Востроглазкой». Да, он пребывал в не свойственном ему расположении духа. Восседая на голове высоченного фунгуса, Хик-Хик заметил, что Коротыш все еще прижимает к груди знамя Великой битвы, и громко поинтересовался у маленького фунгуса, кой черт ему сдалась дурацкая тряпка, пробитая пулями и разорванная в клочья. Не останавливая колонну, он приказал Коротышу приблизиться и влезть на голову его фунгуса, похожую на целую поляну. Тот подчинился и вскарабкался по туловищу гиганта с ловкостью десяти мартышек. Когда Коротыш оказался наверху, Хик-Хик вырвал у него флаг, обвязал им голову маленького фунгуса, словно старушечьим платком, и расхохотался, радуясь новой шутке. Ну и рожа! Безобразная плоская голова с выступающей вперед челюстью, усеянной шипами, да еще в желтом платочке! Он захохотал, хлопая себя по бедрам, затем изрек:

– Такого чудовищно смешного чудовища еще не знала история чудовищ!

Очень скоро они оказались у осталя Майлис. Хик-Хик удивился: он оставил Кривого на страже возле ограды, но на месте его почему-то не оказалось. Повсюду виднелись следы борьбы: трава кое-где вырвана с корнем, каменная изгородь заляпана кровью, черепица попадала с крыши и теперь валялась на земле. Присмотревшись внимательнее, Хик-Хик заметил в высокой траве трупы двоих охотников. У одного изо рта торчал ружейный приклад, тело другого кто-то будто бы распилил пополам. Вот уж поистине зрелище, леденящее кровь! Тут он заметил, что погибших не двое, а трое. Третьим оказался Старик.

Хик-Хик не выдержал и закричал. Старик мертв! В следующий миг его поразила страшная догадка: где Альбан? Где мальчик?

Бедняга ринулся к дверям осталя, за ним устремился Коротыш, позади бежала орда фунгусов, которые ощущали глубокое волнение своего хозяина.

Хик-Хик так спешил, что выбил дверь ударом плеча и вбежал вместе с Коротышом. Оба замерли на пороге.

Кривой стоял к ним спиной. Его единственный глаз смотрел на угли, которые все еще тлели в очаге.

– Что случилось, Кривой? Отвечай, засранец! – закричал с порога взбешенный Хик-Хик.

Он подошел к фунгусу и пнул в бочину, как забулдыгу в кабаке. Но Кривой будто окаменел и не тронулся с места. Наконец чудовище нехотя обернулось.

Пасть фунгуса и вся его морда были залиты кровью – ярко-красной, густой и, что хуже всего, свежей. Алые капли падали на пол. Хик-Хик вспомнил легенду, когда-то рассказанную ему Майлис именно здесь, в этой гостиной. В конце этой страшной истории менайроны сожрали сына хозяина.

Нет, только не это.

Во всем виноват он сам. Фунгусы с логикой не дружили, они не понимали, что означают, например, понятия «внутри» и «снаружи». И Хик-Хик, прекрасно зная об этом, оставил Кривого охранять изгородь. Случиться могло все что угодно. Судя по трупам за оградой, события развивались очень быстро. Хик-Хик попытался представить себе эту сцену.