Это всегда была ты

Мой отчим резко останавливается.

– Айви, – с трудом выговаривает он. А потом качает головой. – Очень хорошо. Это очень хорошо. Замечательно, – повторяет он, и это звучит не дружелюбно, а больше похоже на рычание. Он массирует виски, как будто ему нужно собраться с мыслями. Или успокоиться. Затем он указывает наверх: – Ной, мы продолжим наш разговор завтра, когда ты будешь в подходящем для этого состоянии.

– Отличная идея, папа. По-моему, тебе в голову всегда приходят лучшие идеи. – ухмылка Ноя становится еще шире, делая его похожим на слишком большого щенка, несмотря на все эти татуировки. Ему приходится держаться за перила лестницы, чтобы не упасть. – Давай просто отложим это на завтра. Если у тебя будет на это время. – Ной наклоняется ко мне. – Эй, если у тебя все еще будет настроение после того, как старик возьмет у тебя интервью, зайди в мою комнату, и мы сыграем во что-нибудь.

Неужели он действительно считает меня одним из своих приятелей? И должен ли он так пренебрежительно говорить о своем отце, который находится с нами в одной комнате и все прекрасно слышит?

– Посмотрим.

Я озадаченно смотрю ему вслед, когда парень неуклюже поднимается по лестнице мимо меня. Ладно, ну и сколько он выпил? Наверняка речь об очень крепком алкоголе, при этом ему, как и мне, еще нет двадцати одного. Неудивительно, что они с отцом поссорились, ведь Ною едва удается волочить за собой ноги. И неудивительно, что Ричард выглядит таким вымотанным. И как-то иначе. Отчим изменился, и не только из-за тщательно подстриженной густой бороды, которая теперь скрывала нижнюю половину его лица. Не только из-за очков с темной оправой, которые он раньше всегда надевал только для чтения. Вся его осанка изменилась. Он похудел, и от пузика-от-сладкой-жизни, которое моя мама всегда гладила с улыбкой, осталось не так много. Он сбрасывает пиджак и расстегивает первую пуговицу рубашки. У него усталый взгляд. Такой же усталый, как и у меня.

– Может, мы тоже поговорим завтра? – спрашиваю я. Несмотря на то что сама совершенно измучена, я больше думаю о нем, потому что Ричард выглядит так, как будто ему срочно нужно поспать. Или выпить немного бурбона, который я обнаружила в гостиной. Если так подумать, мне бы сейчас тоже не помешало немного бурбона.

– Конечно. – Ричард подходит ко мне и хватает за плечи. Его прикосновение оказывает лишь легкое давление. – Ты нормально добралась? Хиллари подготовила твою комнату? Тебе еще что-нибудь нужно?

От него доносится терпкий аромат, который мне не знаком и который делает его неприступным, несмотря на дружеский жест.

– Спасибо, у меня все в порядке.

– Хорошо. – он опускает руки. Из-за его бороды я не могу понять, улыбается ли он, но потом вокруг его глаз образуется несколько морщинок. – Я даже не могу поверить, что ты действительно стоишь передо мной. Ты так повзрослела. Кажется, Нью-Йорк хорошо на тебя влияет.

Я чувствую давление в грудной клетке, как будто железный кулак обхватывает мое сердце. Ричард это серьезно, или он говорит это только для того, чтобы почувствовать себя лучше? Неужели он действительно думал, что отсутствие возможности вернуться домой в течение многих лет – лучший вариант для меня? Что это хорошо на меня повлияет? Я не знаю, что сказать. Мне так много хочется сказать, и я чувствую, как невысказанные слова разрывают меня части. И я понимаю, что не могу с ними справиться. Как и с примирительным видом Ричарда и с тем, как Ашер оболгал меня.

За этот день слишком много всего произошло. Мне трудно набрать воздуха, и каждый вдох – это маленькая борьба, в которой я должна одержать победу, чтобы не сломаться. Или не накричать на него. Левой рукой я цепляюсь за перила лестницы, правую сжимаю в кулак.

Похоже, Ричард погружен в раздумья. Он смотрит в одну точку позади меня, а затем удовлетворенно улыбается.

– Мы можем обсудить все позже. Я хочу, чтобы твои братья тоже присутствовали при этом. До тех пор чувствуй себя как дома. Должно быть, для тебя было большим сюрпризом так внезапно получить весточку от меня. Прости.

За что мне его прощать? За это внезапное письмо? За то, что я должна чувствовать себя как дома, хотя мой дом больше не здесь? Или за последние четыре года моей жизни? Меня терзают сомнения. С одной стороны, я чувствую необходимость обрушить на него весь свой гнев и все свои вопросы, но с другой – мне бы хотелось броситься в его объятия, потому что у меня остался только он. Потому что такой отчим, как Ричард Блейкли, лучше, чем отсутствие отца. Я снова разжимаю кулак и медленно выдыхаю.

– У тебя наверняка есть свои причины для этого приглашения.

При этом это было не приглашение, а скорее повестка в суд, если вспомнить безличную формулировку письма.

– Да, они есть. Завтра вечером за совместным ужином мы поговорим об этом. – Ричард сдвигает очки вверх, массирует большим и указательным пальцами переносицу и задумчиво смотрит на меня. – Мне нравится твоя прическа, Айви. Твоя мать тоже часто собирала так волосы.

Невольно я ощупываю свой небрежный пучок.

– Знаю, – буркнула я. Хотя это даже не так. Многого я совсем не помню. Мне нужно взглянуть на ее фотографию, чтобы четко представить ее лицо, а мамин голос и вовсе давно забылся. Более того, гораздо вероятнее, что я сейчас выгляжу как пугало.

Я полностью сосредотачиваюсь на своем дыхании, а затем – когда мне вдруг кое-что приходит в голову – давление на моей грудной клетке разом ослабевает. Если Ричард говорит о моей матери таким ласковым тоном, то тогда он определенно вызвал меня сюда не для того, чтобы окончательно вычеркнуть из своей жизни. Только теперь я понимаю, как сильно я втайне боялась этого. Я даже думаю, что он рад меня видеть, просто ему не так-то легко это показать. Скорее всего после всего, что произошло в прошлом, мы оба просто сильно смущены.

Я сглатываю.

– А мне нравятся твои очки.

Мне хотелось так много ему сказать, а теперь я говорю об очках?

На лице мужчины появляется облегченное выражение.

– Это замечательный способ стать немного добрее друг к другу, не так ли? Мы говорим комплименты до тех пор, пока оба не растаем.

Он улыбается и от этого кажется менее отстраненным.

Мои губы вздрагивают, но я не в силах сдержать улыбку.

– Борода – это что – то новенькое, я права? Она мне тоже нравится.

Мужчина тихо смеется, и это так сильно напоминает мне прежнего Ричарда, что ситуация смущает меня. До смерти моей матери он был таким же. Человек принципов, но более радушный и менее строгий. Человек, который всегда хотел только лучшего для своей семьи.

– У нас появилась новая серия средств для ухода за бородой, и в конце концов кто-то должен послужить примером и доказать эффективность продуктов.

– Тебе действительно очень идет. Теперь ты выглядишь как-то… достойно. Почти грациозно.

Теперь улыбаюсь я. Мне вдруг приходит на ум, что общаться с Ричардом не так уж сложно, если говорить о безобидных вещах. Если вычеркнуть все прошлое и думать только о том, что есть сейчас. В любом случае важные вещи – это те, которые вы не произносите вслух.

– Поверь, я ни капельки не достойный. Ты только что сама в этом убедилась. У меня сложные отношения с Ноем. Он видит во мне старого придурка.

Я не знаю, что на это сказать, но радуюсь, что мы говорим не обо мне. Ной кажется мне в данный момент более безобидной темой.

– Возможно, тебе стоит испробовать метод комплиментов и на нем. Со мной он, во всяком случае, сработал.


– Значит ли это, что ты сможешь спать сегодня в своей старой комнате без обиды на меня?

– Я… – мой голос становится тише. – Я… не сержусь на тебя.

– Тебе не нужно лгать мне. Даже такие старые придурки, как я, сразу это замечают. Я знаю, что ты злишься на меня уже четыре года. И даже если я хотел бы, чтобы между нами все было иначе, то все равно принимаю твое нежелание, потому что я в ответе за свои решения. Для меня твоя безопасность всегда была превыше всего.

Моя безопасность? Под этим он подразумевает мое переселение в интернат? Я вздрагиваю, когда Ричард протягивает руку и проводит ладонью по моей голове. Его прикосновения неожиданно нежные, а взгляд устремлен вдаль.

– Хорошо, что ты здесь, Кэтрин. Нам нужно так много наверстать.

Я застываю. Не столько из – за ласкового жеста Ричарда, сколько из-за того, что он назвал меня Кэтрин. Он, по-видимому, переутомился. И поэтому оговорился. Но одного слова достаточно, чтобы вернуть меня в реальность. Только что отчим был так добр и сердечен по отношению ко мне, что я даже могла бы поверить в то, что, возможно, даже скучала по нему. Я чуть было не подумала, что ему действительно есть до меня хоть какое-то дело. Но на это нельзя полагаться. Так было и четыре года назад. И это сводит меня с ума.

– Извини, пожалуйста, – говорю я дрожащим голосом. – Сегодня утром я встала очень рано. Ты ведь только вчера прислал мне сообщение, и… сейчас уже очень поздно.

Я не понижаю голос, и мои слова вырастают в комнате, как громоздкий предмет мебели, на который внезапно натыкаешься в темноте. Уже слишком поздно для всего. Не только на сегодня, но и на всю жизнь. Я борюсь со страхом быть отвергнутой в очередной раз. Страхом, который медленно, но неуклонно разрастается в моей груди. Я крепко сжимаю губы.

Ричард качает головой, а затем поднимает обе руки, чтобы пальцами помассировать виски. Он издает приглушенный стон, словно у него вдруг закружилась голова.

– Ты права, – он тихо бормочет извинения, прежде чем отвернуться от меня. – Наверное, это было действительно что-то кратковременное.

И на этом он оставляет меня стоять в коридоре одну.





* * *


Я лежу на кровати и долго смотрю в темноту, не понимая, что же там произошло.

Хорошо, что ты здесь, Кэтрин.

У меня бегут мурашки по коже. Возможно, это из-за прохладного воздуха, который врывается сюда и колышет шторы, несмотря на их тяжесть. Но я не уверена.

Кэтрин. Так звали мою маму. Ричард просто оговорился, но все его поведение после случившегося кажется мне странным. Он утратил свою строгость, свою непреклонность, а этого я никак не ожидала. То, как он говорил со мной – так чарующе, так ласково он вел себя только по отношению к моей маме. Я все еще чувствую его прикосновение к моей голове.

Мои мысли никак не могут успокоиться, хотя до сих пор я думала, что могу заснуть стоя. Я ворочаюсь в постели в течение нескольких часов. В какой-то момент – уже после полуночи – я снова встаю и в темноте сажусь за стол к Хедвигу. Обри все еще не ответила мне, и я волнуюсь. Либо все в порядке, либо все прошло так паршиво, что она отключила телефон. Потому что, хоть Обри и моя лучшая подруга и всегда прислушивается ко мне, ей, напротив, трудно говорить о себе и своих чувствах, особенно если это действительно важно.



Айви: Надеюсь, ты в порядке.



Я посылаю ей храпящий эмодзи и «Спи сладко» с поцелуем, затем освещаю мобильным телефоном поверхность письменного стола передо мной. Мне нужно как-то отвлечься, и ничто не подходит для этого лучше, чем привычное ощущение бумаги под пальцами и равномерное движение кисти вверх и вниз по буквам.

Я люблю рисовать картинки из слов, визуализировать целые предложения, используя разные шрифты и размеры. Вот я рисую тонкие линии, а затем вновь широкие полосы. Я беру свою кисть и неловко держу светящийся телефон над бумагой, прежде чем записать фразу, которая приходит на ум первой при мыслях об этом дне.

Кистью я размазываю немного краски вокруг слов и еще некоторое время бессмысленно вожу кистью на следующей странице. Захлопнув ежедневник, я поглаживаю Хедвига по обложке. После этого я наконец-то смогу уснуть.





* * *


Я просыпаюсь с первыми лучами солнца. Я забыла закрыть окно и проснулась вся в мурашках. Несмотря на то что матрас очень мягкий и я чувствовала себя в полной безопасности благодаря запирающейся двери комнаты, мое тело болит так, словно ночью его переехал грузовик. Каждая мышца ноет, а в горле першит, но всему виной скорее всего кондиционер в самолете.

Я улыбаюсь, наполовину мрачно, наполовину отстраненно, когда мой взгляд падает на Хедвига, и я думаю о леттеринге, который нарисовала еще ночью. Я попытаюсь разглядеть подарок и в этом проклятом дне на острове. Но сначала мне нужен свежий воздух. К сожалению, я не думала о том, чтобы упаковать свою обувь для бега. Но кружок по острову я все же осилю и в своих потрепанных кедах.





Я натягиваю пару удобных шорт и футболку без рукавов. На улице, конечно, еще свежо, но я достаточно быстро потею во время бега. Чтобы никто в доме не обратил на меня внимания, я иду на кухню, распахиваю там дверь террасы в сад и тихонько проскальзываю наружу. На траве блестит роса, и как только я ступаю на лужайку за домом, моя обувь тут же намокает. Черт, об этом я не подумала. Я шевелю пальцами ног, стараясь игнорировать неприятное ощущение. Но теперь по моим рукам снова бегут мурашки.

Делаю глубокий вдох. Запах моря и соленый запах водорослей мгновенно пробуждают во мне тысячи воспоминаний. Воспоминания о парусном спорте, о поездках на озеро Уиннипесоки, о кемпинге под открытым небом, о хлебе, жаренном на открытом огне, о свежей клюкве и, к сожалению, об Ашере, который бросает мне в спальный мешок горсть божьих коровок. Ладно, мне нравятся божьи коровки, и он действительно мог бы придумать что-нибудь похуже, но это же не значит, что мне хотелось делить с ними постель.

Сегодня утром между деревьями все еще нависает легкий туман, и я бегу в сторону дороги, где слева появляется бледно-розовая беседка. Отсюда видно материк, и в непосредственной близости от реки Пискатаква виднеется множество небольших островов. Вода переливается зеленью водорослей, отражая первые лучи солнца, блеснувшие мне в лицо.

Добравшись до огороженного пастбища для лошадей, я ускоряюсь и замечаю, что снова могу дышать свободнее, и теплая кровь циркулирует по моему телу. Мне не хватало этого в Нью-Йорке. Бег по кампусу не идет ни в какое сравнение с этим. Кроме того, я люблю тишину и мысль о том, что все люди на острове, кроме меня, еще спят.

Ворота открыты – это я сразу замечаю. Даже ограждение пастбища выглядит так, будто оно видело лучшие времена, – просторное, широкое и без животных. Вчера, когда Харпер рассказала о своей работе на лето, я подумала, что Блейкли все еще держат лошадей. Но с тех пор, по-видимому, все изменилось. Раньше Ашер и Ной много катались на лошадях, но это было до того, как их стали интересовать только женщины, мотоциклы и черт знает что еще. Я никогда не была одной из тех девушек, которые не представляют своей жизни без этой рутинной заботы о лошадях – еще один пункт в моем списке несоответствия Блейкли, – но теперь я понимаю, что при воспоминании о мягкой лошадиной морде в ладони по моей грудной клетке распространяется тепло.