Это просто цирк какой-то!

Как же я обрадовалась! Я увижу маленькую Анечку, да и Володя останется с нами еще на какое-то время, не уедет в свою далекую Москву – специфика работы циркового конвейера не позволяла даже примерно загадывать, когда мы увидимся с моим печальным великаном в следующий раз. Быть может, только в его следующем отпуске, который будет неизвестно когда.

– Тю-ю, тогда и мы остаемся здесь, да, Сашка? Ты не против, шеф? Тут в октябре уже первые мандарины будут, я должен увидеть, как они становятся оранжевыми прямо на ветках, – Витька Ковобой и Якубов, очевидно, еще не все окрестности облазили. Да и зачем им, холостым и свободным, ехать домой – ни у Вити, ни у Саши уже не было в живых родителей.

– Пожалуй, и я задержусь, потрачу на здоровье свое горемычное хоть пару неделек за последние десять лет. Мы с партнерами уже два года без отпуска, пусть и ребята мои отдохнут, пока я тут лечиться буду. – Рите Бакиревой тоже явно не хотелось уезжать из чудесного городка, где мы так славно обжились.

В общем, пока что подбиралась очень славная компания тех, кто остается на зиму, и тех, кто пробудет еще какое-то время после закрытия сезона: Риточка, Фира Моисеевна, которая на зимний период подменяла администратора Аркашу, Витька и Сашка, Агеев, Олег Таймень (Барский, конечно, не мог платить ему зарплату в отсутствие труппы, Главк никогда не утвердил бы такое штатное расписание, но массажист отлично справлялся и сам, ставя на ноги местных страждущих), шапитмейстер Матвей Иванович, старший униформист Федор Михайлович Лауш, наш мастер Михалыч и мы с Вели. Давид Вахтангович оставался с нами по долгу службы – директор Барский давным-давно каким-то образом оформил приказом Главка работу шпрехшталмейстера только в своей передвижке, и сейчас собирался ненадолго отпустить его в один из стационарных цирков, где заболел шпрех – исключительно на время, пока тот человек будет в больнице.

А вот Костя уедет. Я знала это совершенно точно, хотя ни разу нигде ни слова не говорилось о его планах, о том, есть ли у него отпуск, о том, куда он получил разнарядку – артисты труппы уже примерно знали от директора Барского, кому куда ехать после закрытия сезона в передвижке № 13. Юрий Евгеньевич раз в месяц обязательно летал в Главк с отчетами и возвращался с самыми свежими новостями. Сейчас, в октябре, он начал привозить и приказы, в которых значилось, куда потом следует тот или иной номер нашей программы. Чаще всего это были стационарные цирки в крупных городах на юге страны – дирекция умела считать денежки.

Но Костя не получил пока назначения, иначе я уже была бы в курсе. Кто-нибудь из наших непременно обмолвился бы. Только это ничего не меняло. Все равно же уедет. Точка. И лучше не думать на эту тему. Ведь пока он здесь, и целый месяц, а то и больше (если сборы не упадут, пусть не упадут, пожалуйста!) будет здесь, это огромный срок – месяц.

И я решила, что стану радоваться тому, что имею сейчас. У меня же было много всего: старшие, которые меня любили и учили, море, горы вокруг города, догорающее долгое лето, работа, о которой можно только мечтать, мой верный, веселый толстый Вели, а впереди еще и необыкновенная зимняя жизнь при затихшем шапито… И Костя пока еще здесь, рядом.

Ковбой мечтал о мандаринах в зеленой листве, а я почему-то очень хотела увидеть отстраненное, холодное море без людей в нем, пустые пляжи и пальмы под снегом. Должен же тут быть хоть какой-то снег? Что касается мандаринов, то на совершенно не похожих на все, что я видела до Абхазии, на каких-то игрушечных темно-изумрудных деревьях в саду Гунды уже висели крупные сочно-зеленые плоды. Я тайком ходила их трогать и нюхать.

Еще я побывала у Троепольского в вагончике. Совершенно случайно, вообще-то я обходила этот красненький вагончик десятой дорогой – мне казалось, что там алтарь, кромлех, священное место. Он же там спит, иногда ест, там его вещи, книги и все такое, как можно туда просто взять и зайти? Да земля немедленно разверзнется и поглотит за такое святотатство (напоминаю: мне не было еще и семнадцати лет)!

И тут Костя, идя на репетицию, забыл баночку со специальной присыпкой для тапочек. Их кожаную подошву натирают чем-то вроде талька – тогда кожа не скользит на педалях моноцикла и на поверхности реквизита, который сделан из легкого металла, сцепка лучше.

Конечно же, я сидела неподалеку на барьере и старательно перематывала изоленту на больших кольцах – у меня до сих пор отлично получается придумывать поводы быть рядом, еще тогда я хорошо научилась. Якубов, что-то чинивший в блоках под куполом, крикнул сверху:

– Лор, будь другом, принеси масленку, тут совсем лебедка забилась пылью, смазать нужно, а масленка у Агеева в ящике.

– Ну, если ты все равно идешь в ту сторону, то загляни ко мне, там на кофре стоит зеленая банка, квадратная такая, захвати ее, пожалуйста, – добавил Костя.

Ха. Если бы он попросил меня принести пресловутый цветочек аленький, я б тут же стартанула за пять морей. И горе Чудищу, если б оно попыталось тот цветочек не дать – заодно я принесла бы Косте его шкуру.

Масленка с машинным маслом нашлась мгновенно, и вот я уже открываю дверь вагончика Троепольского («Стой, сердце, стой!»). Дом очень многое может рассказать о хозяине. Если внимательно смотреть, то дом расскажет даже то, что человек предпочел бы скрыть. Бывают дома, в которые хочется возвращаться опять и опять, несмотря на тесноту, беспорядок, стопки книг повсюду, попадающуюся местами пыль, на детей, собак и кошек, путающихся под ногами, на разномастные чашки, незатейливое угощение – в них тепло и светло, в этих домах, в них ты свой. А бывают дома чистые и приличные, упорядоченные и ухоженные, переступив порог которых ты понимаешь: ты здесь лишний, здесь чужой и чуждый мир, обитатели которого тебя сейчас просто терпят. И пусть хозяева улыбаются и машут, потом ты будешь обходить их жилище по широкой дуге, как Гримпенскую трясину.

У Кости царил упорядоченный хаос. В маленьком пространстве вагончика он ухитрился создать целый мир: на полках, которые в два ряда висели по всем стенам, толпились какие-то фигурки – особенно хорош был сиреневый единорог с большими глазами и золотым рогом, смешные разноцветные игрушки, множество книг (торопясь, я разглядела только огромные словари да толстые тома «Ножи мира» и «Оружие мира»). На столике лежала стопка: Юрий Визбор, «Я сердце оставил в синих горах», сонеты Шекспира и двухтомник О. Генри – все они были и в нашей домашней библиотеке, все читаны не один раз, я очень обрадовалась совпадению вкусов. Свободное пространство стен занимали смешные и страшные маски из каких-то явно южных стран, а над кроватью висел большой портрет красивой женщины, нарисованный прозрачной акварелью.

Костина жена на рисунке обнимала длинную, похожую на лохматую гусеницу, собаку с короткими ногами и темными стоячими ушами, и смеялась, чуть запрокинув голову. У нее были зеленые глаза и светлые волосы, собранные в длинный хвост. И она выглядела очень счастливой. И очень живой.

Место для портрета было выбрано так, чтоб лежащий на кровати мог смотреть на него. Смотреть каждый вечер. Там и светильник был прикреплен, не у изголовья, а у рисунка…

Как я взяла с кофра банку, как вышла из вагончика, как отдавала Косте и Сашке принесенное и каким образом оказалась сидящей на берегу моря с Вели на поводке – неизвестно. Но в тот вечер я впервые узнала, что испытывает человек, которому вынесли приговор. Неважно кто – доктора, судьи, какие-нибудь враги, или он сам себе его вынес. Тогда мне казалось, что этот приговор – смертный. Организм отреагировал должным образом и оперативненько собрался откинуть копыта: долго просидев на пляже и окончательно уяснив абсолютное и бесповоротное отсутствие даже одного процента возможности стать для Кости не просто «нашей Лорочкой», я вернулась в цирковой городок, аккуратно закрыла за собой калитку и рухнула без сознания прямо на руки Агееву, который как раз шел меня искать. Очнулась уже в своей кровати, но в каком-то тумане, а к вечеру выдала температуру под сорок.

У меня ничего не болело, я ни на что не жаловалась, просто лежала тряпочкой и не могла даже пить. Представление Давид Вахтангович на следующий день отработал без меня, а вечером тетя Тая Лурье уже привезла знаменитого местного доктора, друга ее мужа. Седовласый доктор протиснулся между Агеевым, Фирой Моисеевной, Олегом Тайменем и Ритой, которые прочно заняли позиции около моей кровати, по очереди отлучаясь только на время работы и репетиций, и приступил к расспросам, но мне нечего было ему сказать. Да и сил совсем не осталось даже на простые ответы, наверное, их сожрал жар. Доктор сделал несколько инъекций, и директор Барский увел его. Уплывая в какое-то серое горячечное марево, я слышала удаляющийся голос Юрия Евгеньевича:

– Доктор, сделайте что-нибудь, девочка горит вторые сутки… любые деньги, любые лекарства, доктор, мы все достанем! Сообщить ее матери? Зачем?? Да чем и где она могла заразиться, я вас умоляю? Вчера днем была совершенно здорова же…

Ночью Олег Таймень по капельке вливал в мой пересохший рот какую-то жидкость, и мне казалось: именно горькая эта влага, чья-то рука, державшая мое запястье, и горячий собачий язык, что лизал мои щеки и лоб, не дают окончательно провалиться сквозь кровать куда-то вниз – я плавно падала туда все это время.

Говорят, под утро начался бред, но я этого не помню. Зато отлично помню и по сей день, как та женщина с портрета вошла и села на пуфик около кровати. Кроме нее, в комнатке почему-то никого больше не было, и я удивилась: как же она смогла их всех разогнать? То, что Костина погибшая жена сидит в полуметре от меня, удивления не вызвало. Она смотрела на меня, грустно улыбаясь, губы не шевелились, но я ясно услышала:

– Он много думает о тебе, девочка. И очень хотел бы забрать тебя с собой, но не сможет. У тебя другая судьба, тебя ждут в другом месте. Подожди немного, и все поймешь.

А потом как будто выключили свет – я спала без видений и снов почти сутки и проснулась ранним утром с нормальной температурой. На том самом пуфике сидя спала Светка, у открытой двери вагончика дремал Вели – войти, не разбудив его, было невозможно. На столике нежно мерцал здоровенный букет перламутровых бежевых роз, а рядом с ним стоял большеглазый сиреневый единорог.

Как, как он узнал про единорога?

Дулицкая-Павловская, конечно, была настоящей подругой. Не стала ни радостно вопить, будя всех вокруг, ни расспрашивать, что это было, – просто обняла и поинтересовалась, смогу ли я дотащиться до душевой. Помогла встать, оглядела всю и вытащила из-под кровати весы. Присвистнула – за три дня я лишилась двенадцати килограммов. Зеркало небрежно закрыла собой, сделала вид, что не расслышала просьбы отойти. Ведя меня в душ, несколько натужно балагурила:

– Сегодня ночью Агеев сдал Марку дежурство у твоего, так сказать, хм… одра и сразу пошел к Троепольскому. Мы с Велькой как раз с прогулки возвращались, шли мимо Костиного вагончика, тихо было очень. Я расслышала первую фразу, Лор. Вовка спросил: «Что ты ей сказал?» – а потом закрыл за собой дверь. Ой, не так резво, погоди, прислонись вот тут, тебя мотает же… дурочка какая… Сейчас я водичку сделаю потеплее, а ты пока снимай это все, я потом простирну. Олег не дал тебя переодеть, сказал, что нельзя трогать. Господи, одни кости остались, что ж такое-то!

Я видела, что она испугана. Наверное, пока я лежала, картина не выглядела такой душераздирающей, зато теперь… К тому же милосердная моя подруга не учла, что в душевой тоже висит отличное большое зеркало. Сейчас оттуда на меня смотрело взъерошенное полупрозрачное существо с большой головой и острыми плечами – тут и я слегка испугалась тоже, расплакалась и все Светке рассказала про портрет, но промолчала о визите мертвой Костиной жены. Подруга точно приняла бы меня за психопатку, а у меня как раз все встало на свои места: Косте я небезразлична, а что он там сможет или не сможет, поглядим. Я была готова ждать.

Все-таки она была на восемь лет старше, гораздо опытнее и уже отхлебнула горьковатой женской мудрости. Совсем недавно из-за удивительного, невозможного совпадения Света чуть не отменила собственную свадьбу, едва удержалась на грани отчаяния и теперь, став счастливой женой любящего мужа, была полна сострадания. Она смогла сказать словами то, для чего у меня не было определения: в сердце Кости не могло найтись ни кусочка свободного места, потому что там жила она, ушедшая молодой, любимой и безупречной. Совершенной. Все живые проигрывают ей всухую. Точка. Именно так я и думала, сидя на берегу, но теперь-то кое-что изменилось…

– Ты отлично держалась все эти месяцы. Я уверена, что среди наших только Фира Моисеевна и Агеев в теме, остальные даже не догадываются, что всехняя любимица, хорошая девочка Лорочка чуть не померла от нервной горячки на почве несчастной любви. Потому что за время пути собака могла подрасти. И подросла как-то незаметно, да-с. Настолько подросла, что выбрала лучшего из всех возможных. Кстати, не удивлюсь, если и объект не в курсе, что он – объект. То есть, был не в курсе, пока Вовка к нему не пошел выяснять отношения. Имей в виду: розы и игрушку Костя принес уже после их разговора. Смотрел на тебя от двери, долго там стоял, а ты уже спокойно спала, не металась больше, температура упала как раз.

Тут меня снова качнуло в отчаяние. Лучше б я умер вчера, как говорил герой известного анекдота! Будь у меня чуть больше сил, я обязательно попыталась бы побыстрее убраться из цирка, придумав благовидный предлог, и гори оно все огнем! Костя, единственный во всем коллективе ни разу не назвавший меня «деткой», «малышкой», «маленькой» или даже «дочкой» (дочкой – это все больше рабочие нашего шапито так меня называли), теперь, конечно, уверен, что я и есть глупая «детка», да еще и психованная, падающая в обморок из-за мужчины почти вдвое старше себя, любящего свою жену. А жена мне могла просто привидеться в горячке, кстати. Какой позор… Как бы исчезнуть незаметно?

Но меня шатало от слабости, очень хотелось пить и просто зверски – есть, потому позорное бегство я решила пока отложить.

Не успела Светка, усадив меня на пуфик, перестелить постель, как началось. Мигом набежала толпа, все радовались, тискали меня, тащили бульоны, колбасу, сладости, каши, даже пирог с мясом девушка из номера Риты Бакиревой принесла, здоровенный кусман. Он так благоухал! Я бы, конечно, налопалась с голодухи, но тут на пороге возник наш приходящий цирковой доктор, выгнал всех, велел унести еду и начать с чашки бульона с сухариками.

А потом пришел Агеев. Молча сгреб в охапку, посидел так немножко и глухо сказал куда-то мне в макушку:

– Никогда больше, слышишь? Никогда! Ни один мужчина не стоит этого. И ни одна женщина.

Я запомнила, но, конечно, не поверила моему печальному великану. Юность никогда не соглашается с чужим опытом, особенно с горьким опытом.


Костя? На Костю я наткнулась, когда, проснувшись под вечер, попыталась спуститься по трем ступенькам деревянной лестницы из вагончика и добрести до одного укромного местечка рядом с душем – бульон Фиры Моисеевны и бесконечные отвары, которыми поил меня Олег Яковлевич, настоятельно требовали выхода. Костя сидел на ящике около моего вагончика, уже в костюме для работы и в гриме – представление шло как обычно. Без меня.

– Опппачки… ну-ка, иди сюда, скелетик. – Я не успела и мяукнуть, как он подхватил все, что от меня осталось, на руки и понес по маршруту. Еще три дня назад я умерла бы от счастья, а сейчас просто прислонила голову к его плечу и почему-то чуть мгновенно не уснула, вместо того чтоб трепетать. Жаль, путь был короток, но и обратно в постель он тоже меня отнес. И носил, неизменно оказываясь у двери, когда я выбиралась из кровати, все три дня, которые понадобились моему организму на восстановление.

Несколько раз за день моя голова лежала на его плече, я дремала в течение тех секунд, за которые Костя медленно доходил до душа или туалета. Теперь я знаю, почему так быстро вернулись ко мне силы, дурацкий кукольный румянец и восемь из потерянных двенадцати килограммов. Он делился со мной своей энергией, своим спокойным теплом и еще чем-то, чему нет названия, но оно бесценно. И делился щедро.

Никто не обращал на нас с Троепольским внимания. Цирк жил своей жизнью, здесь не принято было лезть с расспросами или делать скоропалительные выводы. Все были рады, что я поправилась (в прямом и переносном смысле), и на четвертый день смогла приступить к работе.

Я отсутствовала всего неделю, а людей в зрительном зале стало меньше, в рядах, всегда плотно забитых народом, уже появились свободные места. Дневные представления по субботам и воскресеньям директор Барский приказом отменил – деток тоже поубавилось. Заканчивался теплый октябрь.





35. Где зимуют шапито?




Агеев попросил у Барского вторник, присоединил его к выходному – понедельнику и улетел в Москву, чтоб привезти дочку Анечку. Они с Олегом подготовили все для лечения девочки термальными водами: договорились с местными детскими хирургами-ортопедами, неврологами и травматологами, разработали график поездок к источнику, нашли транспорт. Вернее, свою машину дал всемогущий Гурам Гвазава, его все равно ведь возил персональный водитель, могучий чеченец Али.

И вообще, нам здорово подфартило: тетя Тая Лурье весьма кстати экстренно собралась к мужу, который тосковал-тосковал в одной очень жаркой стране, да и прилетел за женой, чтоб забрать ее минимум на полгода. Огромная квартира с окнами, выходящими прямо на набережную, оставалась пустовать, и прекрасная подруга моей мамы перед отлетом принесла нам пять комплектов только что сделанных ключей:

– Четыре комнаты и здоровенная кухня. Владейте. Это гораздо лучше, чем ставить обогреватели в вагончиках, когда все-таки наступит осень. Зима тут тоже, представьте, бывает, хоть и с плюсовой температурой. Володиной девочке гораздо удобнее будет в теплой квартире с ванной и горячей водой. А то знаю я вас, поселите ребенка в спартанских условиях, оглашенные. Да, и собаку заберите, ему уже тесновато в вагончике.

Мы всем коллективом счастливцев немедленно пошли оглядеть неожиданное счастье, и некоторые (Ковбой, я, Якубов), жители провинций, никогда не видевшие потолков под пять метров, обалдели: большая квадратная прихожая, коридор, ведущий к кухне, по которому Рита Бакирева могла бы спокойно прокатиться в своем ренском колесе, пятнадцатиметровая кухня-столовая и четыре раздельных комнаты. Балкон, увитый виноградом, и два окна выходят на море, остальные три – на сквер. А еще большая ванна, газовая колонка и горячая вода постоянно.

Ковбой улегся на диван, который стоял в столовой и абсолютно терялся в ее габаритах:

– Вот тут жить буду. У меня вся родительская двушка-хрущевка целых двадцать пять метров, а тут одна эта комната – пятнадцать, хоромы!

Якубов сказал, что поставит себе раскладушку здесь же, у окна, и обещал всем варить кофе по утрам. Остальные комнаты достались Фире Моисеевне, Володе с дочкой (прилетит – обрадуется, мы же интенсивно искали для них с Анечкой жилье), нам с Вели и Риточке Бакиревой. До цирка от нашего замечательного дома идти каких-то четыреста метров – опять везение, потому что Олегу Тайменю будет удобно ходить к девочке.

Володя вернулся из Москвы на следующий день после отъезда тети Таи, и Альгис Путрюс сразу отвез их с дочерью на квартиру, где Фира Моисеевна хлопотала с ужином. Вовка оставил Анечку на ее попечении и примчался в цирк как раз к началу репетиции своего номера – двое суток вне манежа надо было компенсировать усиленной нагрузкой, и он выложился так, что вечернее выступление прошло как по маслу. Всю неделю с маленькой Анечкой днем занимался Олег Яковлевич, начавший сеансы массажа незамедлительно, а вечерами в дом на набережной мчались отработавшие свои номера артистки, сменяя друг друга, чтоб с ребенком все время кто-то был. А потом вообще все прекрасно устроилось: присутствия Фиры Моисеевны как старшего контролера больше не требовалось, зрителей становилось все меньше, и остальные женщины отлично справлялись без своей начальницы, которая теперь все вечера проводила дома с дочкой Агеева.

Кудрявая, очень хорошенькая и смышленая Анечка оказалась просто чудесной девочкой, покладистой, доброй и веселой. Мне, как самой юной и мало повидавшей, поначалу было тяжело смотреть на тоненькие неподвижные ножки и искривленную спинку малышки, но Анечка так естественно вела себя, так верила в исцеление и так мечтала о том, как придет в цирк и вручит папочке цветы, что и я расслабилась и перестала внутренне корчиться от сострадания и жалости. Мы подружились.

А в понедельник, не откладывая в долгий ящик, все поехали на источник. Кресло-каталку Анечки закрепили на багажнике Костиного мотоцикла, Олег Таймень взял девочку на руки и сел на заднее сиденье, я отлично поместилась там же, Рита Бакирева заняла место рядом с Володей, и процессия отправилась в путь, на восток.

Небольшое мегрельское село Киндги обнаружилось среди огромных эвкалиптов на самом берегу моря. Издалека мы увидели мощные столбы пара, поднимающиеся к небу – это и был источник, целое озеро прозрачной воды, почти кипятка, возникшее из недр земли. Слегка пахло сероводородом, стекая по широким трубам, опущенным в озеро, горячая вода мощными струями падала в большой котлован. Там местные жители поставили широкие деревянные лавки – по одной под каждой трубой – и просто в грунте выкопали два бассейна-купальни для целебных ванн. Очевидно, местные давно уже принимали тут процедуры – стены котлована были укреплены и увиты плющом, повсюду выросли деревья, и даже маленькое кафе имелось, там можно было заказать кофе, чай, пирожок или хачапури. Все это хозяйство было никак не огорожено и абсолютно бесплатно для любого желающего.

Костин мотоцикл произвел обычный фурор, собрав вокруг себя немногочисленных посетителей источника, так что мы спокойно, не привлекая ненужных взглядов, пересадили Анечку в кресло и направились вниз. Олег Яковлевич велел Агееву взять дочку на руки и для начала опуститься с ней в теплую воду купальни. Через десять минут (все строго по часам) массажист выбрал струю нужной температуры, уложил Анечку на лавку и в течение еще десяти минут аккуратно разминал ей ножки и спинку. Мы с Костей и Ритой тоже отлично провели время под горячими струями.

Сначала Бакирева с некоторой опаской подставляла падающей воде то многострадальные ноги, то спину, но потом расслабилась и, кажется, задремала на лавке. А я украдкой разглядывала Костю, стоявшего в потоке воды в трех метрах от меня. На пляже он обычно стремительно нырял в море, заплывал далеко, превращаясь в точку, а выйдя из воды, сразу надевал футболку. И теперь я поняла, почему: по широкой спине наискосок змеился огромный шрам, предплечье и бедро с правой стороны я хорошо рассмотрела (осмелела, предчувствуя скорую разлуку, а ведь все эти месяцы ни разу не позволяла себе таращиться на солнце в упор), им тоже основательно досталось на той войне, которая отняла у Троепольского жену… я опять усилием воли заставила себя не думать, а просто радоваться тому, что есть сейчас.

После волшебной воды источника тело стало каким-то невесомым, мысли – ясными, а настроение сделалось приподнятым. У меня ничего никогда не болело, а вот все остальные сразу отметили уменьшение хронических болей в переломанных костях и решили ездить на источник ежедневно. Да и Анечка отлично спала ночью и проснулась с улыбкой – даже первая процедура пошла впрок малышке, которая страдала от ночных приступов болей в спине.

И стали мы ездить в Киндги каждый день. Иногда нас сопровождал Якубов, иногда – Костя, иногда – Витька Ковбой. Рита не пропустила ни одного дня, ей стало настолько лучше, что и заветная фляжечка с коньячком в качестве болеутоляющего появлялась все реже.

Через две недели директор Барский получил приказ из Главка: передвижной цирк-шапито № 13 заканчивает гастроли и становится на зимнюю консервацию. Теперь только в начале мая снова оживет цирковой городок, приедут другие артисты, будет сформирована новая программа, а мой первый коллектив уже очень скоро разбросает по городам и весям кочевая судьба цирковых…

Тогда я еще не знала, что со Светой и Марком мне суждено дружить до самого их отъезда из страны, что Володя Агеев и его Анечка останутся в моей жизни надолго, что и Олег Таймень сыграет в ней довольно важную роль, что Давид Вахтангович таки лишится партнерши по конферансу, собственными руками выпихнув меня в манеж уже в качестве артистки, что многие из людей, с которыми предстояло сейчас проститься, будут появляться в моей жизни, меняя ее так или иначе. И даже третье мое возвращение в цирк спустя много лет случится исключительно из-за человека, который вон там, за конюшней, проветривает и чистит кофры – ему скоро в дорогу…

День закрытия выдался солнечный и теплый. Вообще-то, даже местные удивлялись: уже средина ноября, а дождей нет, и погода совершенно июньская, и купающихся много еще на пляжах.

Уже с полудня начали приезжать городские чиновники, ставшие нашему коллективу настоящими друзьями. Они привозили щедрые дары прекрасной абхазской земли: виноград, апельсины, мандарины, киви, фейхоа стояли в ящиках буквально везде, вино в канистрах и небольших бочках ждало своего часа, прозрачная огненная чача в огромных пятилитровых бутылях покоилась в холодильниках, потеснив мясо для собак. К вечеру уже и горячие лаваши в белоснежных тряпицах оглушительно пахли за кулисами, и очередная свиная туша от председателя одного из колхозов в горах, куда наши артисты ездили с шефской программой, была разделана на шашлык для прощального застолья.

– Сколько раз мы закрывались в разных городах, а не припомню, чтоб так грустно было расставаться с шапито, с городом, с людьми, – печально курит во дворе Андрей Угольников. Игорь Угольников согласно кивает. И вздыхает.

– А мы-то остаемся, отдохнем, вдумчиво насладимся этими горами и морем, наконец-то разглядим все вокруг, – радуется Витька Ковбой, тут же пришивающий крючок к колету.

За сезон я ни разу не видела столько цветов сразу. Ни одна артистка не ушла с манежа с пустыми руками, ни один артист. После парада-эпилога[58], которым артисты прощались со зрителем, манеж завалили букетами. И нам с Давидом Вахтанговичем перепало по охапке чудесных астр и хризантем, и директору Барскому вручили розы, когда шпрех пригласил его на манеж. Правда, и закрытие труппа отработала просто великолепно, на бешеном кураже и драйве – всем очень хотелось показать, насколько мы благодарны городу за эти месяцы дружбы, тепла и гостеприимства.





Все заканчивается когда-то. Закончилось и последнее представление этого сезона в передвижке № 13. Артисты убрали в кофры костюмы, сняли грим, принарядились и собрались за столами во дворе цирка – погода снова улыбнулась нам, было очень тепло и совсем безветренно. Все сидели какие-то торжественные и немножко грустные. Даже важные гости из администрации, подняв (и выпив) благодарственные тосты за коллектив, директора Барского и дружбу навеки, пообещав всемерную помощь в обустройстве зимовки для шапито и остающихся сотрудников, откланялись печальные, что грузинам и абхазам почти не свойственно.

– Да, тысячи закрытий было, тысячу раз прощались мы с друзьями, с цирками, с городами и странами, но так не щемило в душе никогда и нигде. Юра, ты обратил внимание, что за полгода работы этой труппы ни разу даже малейшей склоки не возникло в коллективе? Когда такое было-то? У нас же все трепетные и нежные, артисты же, вспыхивают и взрываются мгновенно, а тут прямо ангелы подобрались какие-то. – Давид Вахтангович и Юрий Евгеньевич курят, прихлебывая вино, и отечески оглядывают застолье. Оба очень довольны.

А я еле сдерживаю слезы – огромный и очень важный кусок моей жизни пока еще медленно, но все ускоряясь, уплывает в прошлое. А тут еще Веня, трубач из оркестра, опять выводит светлую и грустную мелодию, и саксофонист подхватывает ее… Почему-то я ощущаю снова неприкаянное сиротство и надвигающуюся пустоту.

Все, что еще в мае казалось мне важным и нужным, отсюда, из этого теплого ноябрьского дня, выглядит зряшным, пустяковым и надуманным: какое-то там раннее замужество, семья в 18 лет (зачем??), будущие детки, неизбежные дачные сотки, школьные подружки с их полудетскими разговорами и смешными проблемами, те, кого я считала друзьями, не зная, что такое настоящая дружба, собственно дружба, которую я принимала за любовь, пустяковые обиды, планы, казавшиеся серьезными, – все это поменяло цвет и стало микроскопическим. Девочка стремительно повзрослела, увидев и испытав настоящее: труд – до кровавых мозолей, радость от сопричастности – до солнца в голове, любовь – до потери сознания, восторг – до благоговения перед силой и мужеством человеческих существ, счастье – оттого, что ты важен и нужен взрослым людям, необыкновенным, чудесным людям цирка.