Это просто цирк какой-то!

Марик оказался редким умницей: уже после свадьбы, осторожно выспросив у жены все подробности и детали встречи, он нашел в Москве тот дом на Пушке, расспросил всезнающих старушек во дворе, позвонил в некую дверь и познакомился со своим двойником. А потом пригласил его с женой и новорожденной дочкой погостить в Ялту, где жили Света с сыном и приехавшие навестить сына отец и мама Марка. Он не хотел, чтоб тень того кошмара даже и краешком омрачала память Светки и их будущую совместную жизнь.





31. Древние боги и сокровенные желания




Как только купол починили, жизнь вошла в привычную колею, артисты вышли на манеж и страсти утихли. Все объяснения были получены, ни в чем не повинный Марк ответил на вопросы наших, а мы с Костей просохли от благодарных Светкиных слез (еще бы, только мы вдвоем усомнились в вине Марика!), я решилась рассказать Троепольскому о просьбе странного человека с посохом, которая по тону больше напоминала распоряжение – о каком-то там святилище и о дарах, которые нам следует туда доставить. Название места, правда, не смогла воспроизвести.

Как ни странно, Костя отреагировал очень заинтересованно. Без тени улыбки. Попросил повторить. Задумался, потом сказал, что на свете есть множество вещей, которые невозможно объяснить законами нашего научно-коммунистического мировоззрения. И предложил порасспрашивать местных стариков.

Рыночек на пустыре, с которым соседствовало наше цирковое хозяйство, продолжал функционировать и в конце сентября, несмотря на сильно поредевшее количество палаток цирковых гостей, отдыхавших дикарями. Людям, приходившим вечером на представление, было удобно покупать там фрукты, всякое печеное, свернутые в трубочку листы пастилы, вареную кукурузу, чурчхелу и все такое. Хозяйкам подспорье, нам – дополнительная, бесплатная для цирка услуга зрителям. Всем хорошо.

Среди хозяек, стоявших за импровизированными прилавками, была одна замечательная женщина, всегда приветливая, веселая и радушная – тетя Гунда. Думаю, что в молодости абхазка Гунда была настоящей красавицей, да такой, что люди оборачивались. И в свои «за шестьдесят» она сохранила стать, стройность, блеск в больших черных глазах и отличные зубы.

Фира Моисеевна, Рита Бакирева, Алдона, Давид Вахтангович и Агеев предпочитали именно у нее брать овощи, домашние компоты, чудесный сыр в кругах, мясо, копченное над живым огнем очага в пацхе[53], огромные листы душистой пастилы и огненную аджику в маленьких баночках. К этой замечательной Гунде мы с Костей и направились, благо жила она буквально через три дома от шапито, и нам уже приходилось бывать у нее.

Гунда как раз снимала вязанки перцев, которые вялились на солнце под крышей пацхи – собиралась делать аджику. Услышав вопрос, отложила перец, вымыла руки и пригласила нас за стол, стоявший под огромным деревом хурмы:

– Присаживайся, сынок. И ты, внучка, садись, мой рассказ не на минуту будет, успеем перекусить. Сейчас компот из фейхоа достану, твоя, детка, бабушка (она решила, что Фира Моисеевна доводится мне бабушкой, что уже было недалеко от истины) всегда именно этот компот у меня берет.

На столе очень быстро появилась еда, а не какие-то там закуски: хачапур, лобио, жареная форель, копченый сыр и божественный компот из фейхоа – он пах цветочными духами и радостью. Женщина села в плетеное кресло, налила себе кофе и рассказала нам вот что:

– Тебе, девочка, очень повезло. На набережной с тобой заговорил жрец. Многие всю жизнь живут, состарятся уже, а жреца так и не увидят ни разу.

– В каком смысле – жрец? Жрец кого? Богов?

Воспитанная комсомолом, я не поверила своим ушам: тут же не Древняя Греция, ха-ха-ха!

Костя больно наступил мне на ногу под столом и сделал такие глаза, что я заткнулась на полуслове. Гунда понимающе улыбнулась:

– Ничего, она молоденькая совсем, откуда может знать? Наши дети тоже узнаю́т о древней вере своего народа не в школе. Что поделать, время такое, боги ушли от людей. А когда-то давно было так: абхазы верили в Верховного Бога – Анцуа, Создателя Мира.

У Анцуа, сурового, но справедливого, есть семь апаимбаров – ангелов, посланников, представителей Создателя на земле. Все они – высшие существа, неподкупные и очень справедливые, карающие и дарующие прощение. Апаимбары рассказывают Верховному Богу обо всем, что творится на земле людей, а в свободное от докладов время наблюдают за морем, горами, домом, очагом, скотиной, урожаем, зверьем в лесах и рыбой в воде. И за людьми, разумеется.

За старшего у них ангел грома Дыдрыпш, о котором наш народ знает вот что: очень давно, на заре времен, он был человеком, жил среди людей и выделялся среди прочих разве что красотой, прекрасной речью и необыкновенно чистой и доброй душой. Божественная часть Дыдрыпша позволяла ему совершенно точно предсказывать будущее, определять судьбу новорожденного ребенка и лечить людей даже от тяжких ран, полученных на охоте.

Рассказ Гунды был торжественным, даже несколько велеречивым, потому я перескажу его своими словами.

Итак, древние абхазы быстро просекли, кто тут такой безотказный, и стали бессовестно использовать бедного ангела, толпясь у порога его дома с утра до ночи. Совершенно умученный, Дыдрыпш однажды тайком улизнул в горы и там взмолился, вопрошая Анцуа, что делать и как жить дальше? Верховный Бог к тому времени уже понял, что живым от людей с их требованиями ангелу не уйти, и сделал Дыдрыпша невидимым, дав ему в качестве компенсации за неудобства крылатого коня Араша.

Так и живет ангел грома среди людей невидимым и по сей день, а на горе с таким же названием (как раз туда велел нам приехать жрец) много веков назад построено в его честь одно из семи святилищ абхазов – аных.

С тех пор люди не смеют беспокоить ангелов-апаимбаров по пустякам. Нельзя прийти в святилище и попросить, например, машину для сына – это только разгневает ангела. Дыдрыпш не может излечить смертельно больного или помочь бездетной женщине, потому что их судьбы предопределены Верховным Богом, но вот выяснить правду, наказать виновного и оправдать безвинного может.

Посредником между Анцуа, его апаимбарами и людьми является жрец. Настоящий жрец, потомственный, все предки которого по мужской линии тоже были жрецами Анцуа.

Разумеется, партия и правительство (помним, что это было тридцать три года назад, да?) категорически не одобряют жречество. Да и в целом язычество сильно не одобряют. Как и любую другую религию, впрочем. Потому встретить жреца у среднестатистического человека примерно столько же шансов, сколько и наткнуться на улицах субтропического Сухума на прогуливающегося королевского пингвина.

Гунда подробно рассказала, как найти дорогу к горе Дыдрыпш, и дала совет:

– Вам в само святилище заходить нельзя. Да и не нужно это. Просто отдайте подношение первому, кого встретите на горе. На рынке мясо не покупайте, скоро мой сосед бычка резать будет, у него возьмете. Мясо должно быть свежайшее, и чтоб животному не больше года исполнилось. А фрукты и цветы можно любые. Чуть не забыла – щенка с собой не берите, на горе полно волков, могут сожрать, если отойдет в сторонку.

Света и Марк сразу восприняли рассказ о встрече на набережной совершенно серьезно, и когда мы пришли от Гунды, внимательно выслушали Костю. На гору решили ехать непременно, ждали только отмашки. И вот однажды утром женщина принесла тяжеленький сверток с говядиной, сказала, что сосед денег не возьмет – за все, что предназначено на подношение Дыдрыпшу, стыдно и негоже брать даже десять копеек. Можно ехать, сказала Гунда.

В этот раз Костя просто сел за руль – ради такого случая Гурам Гвазава прислал своего водителя на служебной «Волге», и тот отдал Косте ключи. Троепольский решил, что не будет ревом «Кавасаки» нарушать тишину места, которое гостеприимный абхазский народ считает священным. И мы поехали в сторону села Ачандара, около которого поднималась священная гора почти в километр высотой.

Я уже говорила, что красота гор Абхазии кружит голову и заставляет петь сердце, но эта гора была другая. Огромная, поросшая толстыми старыми каштанами, грабами, дубами, она заслонила небо, когда мы оказались у подножья. Проехать наверх было нельзя – только пешеходная тропа скрывалась в зарослях. Мы оставили машину, нисколько не сомневаясь в том, что она будет стоять на том же месте по возвращении, – вряд ли нашелся бы идиот, решившийся на угон служебной машины Гурама Гвазавы, – взяли сумки с мясом и фруктами и пошли. Света несла букет ромашек, которые нарвала в поле за маяком.

Тропинка то шла вдоль склона, то начинала карабкаться вверх, деревья сплетали над ней свои кроны, мы поднимались полтора часа, и мои тренированные друзья заметно сбавили темп, Марк уже давно снял рубашку и шел с голым торсом, Светик несколько раз устраивала перекуры, и только Троепольский продолжал легко шагать вперед. Даже дыхание у него не сбилось.

Мы выпили почти всю воду из фляжек и основательно притомились, но тут тропинка в последний раз вильнула и вывела на небольшую поляну, огороженную по кругу невысоким самодельным забором из цельных тонких древесных стволов, лежащих горизонтально на опорах. Под огромным дубом, где даже в этот яркий полдень было сумрачно, стоял небольшой домик-балаган. Тут же, в тени, мы увидели старый, очень старый стол, сделанный из куска широченной доски, потемневшей от времени, которую положили на огромный пень. Вокруг стояли удобные чурочки-стулья.

Кажется, пришли, потому что дальше дороги видно не было – за балаганом и вообще вокруг поляны сплошной стеной стояли старые деревья, а все пространство между их стволами занимал подлесок и какие-то колючие кусты. Только чуть левее в зелени виднелся просвет. Я разглядела там круги, выложенные из крупных камней, и старинные огромные кувшины внутри этих кругов. Глиняные. Много.

Тропа, по которой мы поднялись, заканчивалась здесь.

Мы переглянулись, и Марк быстренько надел футболку – место как-то очень уж серьезно выглядело. Как приемная прямо.

Старик появился из ниоткуда. И совершенно беззвучно. Только что на поляне никого, кроме нас, не было – и вот он уже идет навстречу. Улыбается:


– Садитесь, гости. Сейчас будем обедать. А то, что принесли, давайте, я к закату отнесу в аныха.

На древнем столе появилась чудесная простая еда: копченый сыр, помидоры, пучок душистого дикого чеснока, копченое мясо, хлеб, кувшин с вином. Марк достал шоколад, ситро, сырокопченую колбасу, сгущенку. Сказал:

– Это вам, уважаемый. Если можно, расскажите нам немного об этом месте.

Наш хозяин, Ахра (он так велел себя называть), отказываться не стал, тепло поблагодарил, отнес гостинцы в балаган и разлил по стаканам вино. Мне сказал:

– Цветы отнеси к тем камням, туда только старикам и юным можно ходить, женщинам, у которых есть дети, уже нельзя, – и махнул рукой в сторону кувшинов и каменных кругов.

Я отнесла. Удивительно, но отойдя на несколько метров от стола, я перестала слышать звуки. Ни разговора, ни пения птиц – у кругов стояла тишина. Не та, что бывает, когда затыкаешь уши пальцами, там хоть ток крови слышно. Здесь же тишина была абсолютной. Мигом оробев, я положила охапку ромашек на большой замшелый кусок светлого гранита и быстренько вернулась к своим.

Старый Ахра рассказал много интересного. В мой насквозь комсомольский мозг это все категорически не вмещалось, но я слушала открыв рот, а когда мы вернулись домой, быстренько записала его рассказ в специальную тайную тетрадку (да, все девочки в то время вели дневники), чтоб потом поведать маме, Фире Моисеевне и Давиду Вахтанговичу. Директор Барский у нас был ветераном войны, секретарем парторганизации цирка, я бы не рискнула делиться с ним, чтоб не нарваться на отеческое, но все-таки высмеивание и нравоучение относительно религии как таковой.

Если перевести плавный рассказ Ахры на современный язык, то получается очень симпатично, как мне кажется. Везде бы так было, как у абхазов, – воздух стал бы чище.

Люди идут на гору, когда хотят добиться справедливости. Причем справедливости высшей – от самого Анцуа, Верховного Бога абхазов.

Ангел-апаимбар Дыдрыпш, который обитает здесь, донесет слова человека до Анцуа, и тот примет решение.

Один человек жестоко обидел другого. Например, украл у него что-либо важное (буйвола, корову, ружье, мешок зерна – то, от чего зависело благополучие, а порой и жизнь семьи), обиженный просит злодея признать свою вину и вернуть украденное. Тот отпирается. Тогда обиженный человек идет к жрецу и излагает свою жалобу. Жрец просит дать ему какое-то время на обдумывание и частичную проверку слов истца, потом оглашает вердикт: да, такое могло быть.

Пострадавший, изрядно к тому времени разогретый своей обидой, решается на крайние меры – на проклятие. Жрец согласен: «Это будет справедливо, твой обидчик заслужил проклятие, нехороший человек», – говорит жрец. Обиженный берет молодого петуха, молодой сыр и чачу, несет это все на гору. И там, в аныха, в святилище абхазов, произносится проклятие.

У вора есть варианты. Он может явиться туда же и сказать: «Не виноват. Клянусь. Если лгу – пусть не покину я этого места!» При этом обидчик, если врет, то серьезно рискует: незримо присутствующий здесь же апаимбар мгновенно покарает клятвопреступника. Ахра говорил, что бывали и смертельные случаи, когда человек после произнесения ложной клятвы падал замертво прямо в святилище.

Или вор не идет никуда, а трусливо отсиживается дома. Или вообще трусливо сбегает. Тогда проклятие падает на его голову и на весь его род. Начинается череда неудач, болезней, нелепых смертей и прочих кар. Родственники или терпят пару поколений, пока хватает терпилки и стыдно признаться, что сильно виновен был предок, или сразу пинками гонят преступника к пострадавшему – валяться в ногах и просить прощения.

Если с момента проклятия прошло уже много времени, то оставшиеся в живых потомки проклятого, измученные несчастьями, идут к потомкам проклявшего, чтоб умолить их о снятии кары. Получив согласие, одеваются во все чистое и праздничное, берут «чистые» продукты: молодого барашка или теленка, хлеб, вино только из винограда, без грамма сахара, и идут всей толпой к жрецу. Там животное ритуально закалывают (мгновенно и безболезненно), мясо отваривают, а печень и сердце жрец накалывает на специальную ритуальную рогульку, сделанную из священного граба с горы Дыдрыпш.

После того как произнесены слова покаяния и прощения, все присутствующие съедают по маленькому кусочку сердца и печени жертвенного животного и садятся за праздничные столы. Оплачивает банкет родня проклятого. Возмещает потери тоже она, и в разы больше: предок украл двух буйволов – потомки отдадут четырех, украл одно ружье – отдадут пять.

И, кстати, оглашать всю вину проклятого вслух придется честно – ангел бдит, и кара за ложь неотвратима.



– И что же, неужели после того, как проклятие снято, прощенным начинает везти со страшной силой? – спросила Светка, которая все это время, кажется, даже не дышала.

– Конечно, обара[54]. Я сам был свидетелем того, как женщина из проклятого рода, тяжко болевшая несколько лет, поднялась с постели на следующие сутки после получения прощения. А еще видел, как обнищавший до крайности род другого проклятого получил от родственника-махаджира, умершего за границей, приличное наследство – через два дня после прощения и очищающих молитв, – говорит Ахра.



Я часто бываю в Абхазии. Это совсем другая страна, в ней от Абхазии моей юности остались только горы, море и невыразимая красота этой маленькой земли. Но до сих пор клятвы, произнесенные в святилище, считаются у абхазов нерушимыми. Если человека обвиняют в преступлении, а он невиновен, то произносится клятва, которая заканчивается такими словами: «А если я лгу, то пусть буду наказан и я, и мой род!» Человеку нечего опасаться – после очистительной клятвы подозрение с него снимается полностью, и никому в голову не придет усомниться в справедливости решения апаимбара. Но если человек виновен и совершает клятвопреступление, то кара ангела в первую очередь падет на самых невинных и беззащитных родственников преступника. Первыми удар примут его дети, жена, мать и только потом – он сам. И я однажды слышала, как звучит самое страшное проклятие абхазов: «Чтоб ты жил и все видел!» Сурово, но справедливо, как мне кажется.



Просидели мы под дубом несколько часов, очнулись, когда солнце почти совсем исчезло за кронами. Старик начал собираться в святилище, мы стали поспешно прощаться, и вдруг он сказал:

– Здесь очень редко бывают русские. Вы первые за много лет. Сейчас каждый из вас может уединиться в разных концах поляны и там, наедине с собой и с Дыдрыпшем, попросить ангела об исполнении желания. Но только одного. И оно должно быть искренним. Идите. И отнеситесь серьезно к тому, что вам даровано.

Конечно же, мы разошлись на все четыре стороны. И все быстро вернулись – очевидно, у каждого из нас его желание было наготове.

Я попросила, чтоб мама подольше оставалась со мной – теперь уже можно сказать об этом. И суровый ангел подарил нам с ней еще целых двадцать лет.





32. Свадьба в манеже




Накануне свадьбы Светки и Марика мы не спали вообще. Оргкомитет мероприятия носился, как потерпевший. Давид Вахтангович договорился насчет столов и стульев в дружественном соседнем кафе, администратор Аркаша и Юрий Евгеньевич обеспечили свадебный стол мясом – с мясокомбината, директор которого, уважаемый Гиви, частенько сиживал в директорской ложе (и все время с разными дамами), прислали отличную тушу свиньи и даже рубщика к ней. Агеев и Костя уже несколько дней свозили из каких-то тайных мест огромные кувшины с вином и бутыли с чачей, свозили и запирали в сарае у Гунды. Гунда готовилась печь хлеб и хачапур на свадебные столы, Ковбой с Якубовым организовали молодых артистов и с утра умотали в ближний колхоз за овощами, а Фира Моисеевна буквально переселилась в ателье, где дошивали свадебное платье невесты, никому не показывая даже кусочка подола – только счастливой Светке.

Батоно Джамал прислал с пастбища двух барашков, корзины с виноградом, свежим сыром и медом, а его жена, бабушка Нино – связку душистых домашних колбас и плетеный ларь с умопомрачительной пахлавой. Братья Угольниковы раздобыли где-то дефицитные воздушные шарики, несколько десятков, и теперь все это разноцветье мокло в горячей воде – считалось, что после кипятка шарики лучше надуваются.

Директор Барский совершил невозможное, каким-то чудом уболтав величественную даму, инспектора ЗАГСа, приехать в цирк и расписать ребят прямо там – праздник должен был начаться после вечернего представления в воскресенье, чтоб уставшая от веселья труппа могла прийти в себя за выходной день. А ЗАГСы в воскресенье не работали. Представляю, какие комплименты расточал матроне велеречивый седовласый обольститель, если она согласилась.

На дневном представлении в день свадьбы все наши работали легко, играючи и как бы с внутренней улыбкой. Мужчины, закончив номер, спешили на конюшню, чтоб помочь Олегу Тайменю (вы еще помните, что он полжизни был таежным охотником?) в разделке туш и подготовке мяса для шашлыка и люля-кебаба, женщины мыли и складывали в тазы зелень и овощи для салатов, шпиговали буженину и относили ее в соседний ресторан – в шапито ведь не было печей и духовок, – чистили лук и тащили его в импровизированный «мясной цех» на конюшне. Все были чем-то заняты, везде царила радостная предпраздничная суета.

У меня тоже было задание: Костя привез охапку разноцветных роз и попросил оборвать лепестки с цветов. Узнав, что они с Якубовым задумали, я прямо взвизгнула от восторга.

Дневное представление закончилось почти в пять, до вечернего оставалось еще два часа. Униформисты привели в порядок ковер, и манеж опустел, отдыхая. И тут настал час Сашки Якубова. Он забрал у меня пластиковое ведро, полное лепестков роз, высыпал их на большой кусок темной органзы (костюмер Полина явно была в сговоре с Троепольским и Чингачгуком) и ушел с получившимся большим узлом в зрительный зал. С ним пошли Викторас Путрюс, воздушный гимнаст, и парень из номера Годовых, коллега нашего жениха Марка. А еще Костя, который попросил меня с ними не ходить. Он сказал: