Это небо

Он троллит меня, что ли?

Мы давно не общались, но он все равно считает, что может звать меня малышкой? Со вздохом я оглядываюсь и понимаю, что идея была очень-очень плохой.

— Малышка?

Наверное, Рен заметил, как я изменилась в лице. Я натягиваю фальшивую улыбку.

— По-твоему, звать меня малышкой — это смешно? — резко спрашиваю я.

Рен ставит чашку и встречается со мной взглядом. Он молчит.

— Тебя реально волнует, как у меня дела? — продолжаю я тем же пронзительным голосом. — Мы будем чесать языками и с любовью вспоминать прошлое? В этом задумка, да?

— Джемма, если ты дашь мне об…

— Надеюсь, ты не собирался объясняться, — перебиваю я, зажмуриваюсь и качаю головой. Челка щекочет ресницы. — Ты мне изменил. Ни одно объяснение не поможет об этом забыть. Слышать не хочу, что я все не так поняла и в действительности ты делал прием Геймлиха. Я достойна лучшего.

Женщина, сидящая в ближайшем кресле, начинает заинтересовываться нашим разговором. Она то и дело бросает взгляд в нашу сторону и достает телефон. Осмелюсь предположить, что она просматривает фотографии Рена и пытается сообразить, угадала она, кто мы такие, или нет. Супер.

— Я и не надеюсь, что ты забудешь. Я просто хочу поговорить…

Он затихает, повисает странная тишина, когда каждый ждет, что другой заговорит. Рен запускает пальцы в волосы.

— Это, конечно, не оправдание, но студия очень на меня наседала.

— Что это значит? — Я не добавляю: «И какое это имеет отношение ко мне?»

— Это значит, что сериал меня измотал, соблазн быть молодой голливудской звездой стал невыносимым. — Он складывает руки на столе. — Но в глубине души ты знаешь, что я не такой. Я не хочу быть таким.

— Похоже, ты все-таки пытаешься объясниться.

— Ты должна знать…

Я его перебиваю, потому что мне неловко засовывать пальцы в уши и высовывать язык:

— Ну вот опять. Я не хочу ничего знать о том, что тебе довелось пережить. Ты обидел и унизил меня. Точка.

— Джемма, если ты хотя бы послушаешь, ты поймешь…

— Хватит! — выплевываю я. — Нечего тут понимать. Чего ты хотел добиться своим приездом?

Он закрывает глаза и глубоко вздыхает, словно я истеричный ребенок, а он мне потакает.

— Случай с официанткой — это ужасная ошибка. Больше этого не повторится.

— Со мной точно не повторится.

— Я совершил ошибку, — кивает он, игнорируя мою злость. — Кошмарную ошибку.

— Мне до фонаря! — всплескиваю я руками. — Какая теперь разница? Ты же… встречаешься со своей партнершей, нет?

— Фото со Сьеррой было сделано, — хмурится он, — когда мы снимали сцену. Журналы, как обычно, все напутали.

Я вздыхаю и закрываю глаза.

— Слушай, я знаю, что сама об этом заговорила, но это вообще неважно. По мне, так трахайся с официанткой, спи со Сьеррой Симмс, или Кэти Перри, или Кейт Уинслет, или любой лохушкой.

Рен разочарованно надувает щеки и опускается на спинку кресла. С минуту он таращит на меня зеленые глаза, скользит взглядом по лицу в поисках ответов.

— Опомнись, что ты говоришь?

— Не хочу ничего слушать, сказала же. Все кончено.

— Ладно, я не буду объяснять любви всей своей жизни, почему я облажался, но ничего не кончено. Не думай, что я сдамся и откажусь от наших отношений. Я хочу двигаться вперед, но у нас ничего не получится, пока ты не отпустишь прошлое.

Эту речь сочинил один из сценаристов «Воя»? Эти реплики должны внушить мне чувство ничтожности и стыда?

Мудрые слова — это хорошо, когда их произносят мудрые люди, а когда ими разбрасывается эгоистичный придурок, это всего лишь слова.

— Ты не понимаешь, как все устроено. Нельзя спеть песенку под гитару, заявить о бессмертной любви и надеяться, что я уступлю, как какая-то неадекватная бестолочь. Мне все равно, сдашься ты или нет. Я поставила точку, а остальное меня не волнует.

Тишина. Рен возмущенно на меня глазеет. Он фыркает, потом берет бутылку с медом и поливает круассаны.

— Слушай, — говорит он уже без нежности в голосе, — я знаю, что обидел тебя. Я понимаю, что тебе мешало внимание, но я приехал поговорить о том, что принесет пользу нам обоим. Раньше ты никогда не поступала безрассудно, и мне хочется верить, что, несмотря на наше прошлое, ты останешься объективной.


— Безрассудно? — ахаю я. Он всегда был таким? Уже и не помню. — По-твоему, я веду себя безрассудно? После всего, что я пережила по твоей вине, я могла бы сжечь твои шмотки, и в этом не было бы ни капли безрассудства.

— Завязывай истерить.

Истерить?

— Шутишь, что ли?

Он закатывает глаза и ставит бутылку. Золотистая струйка стекает с морды медведя на лапу.

— Ты не улавливаешь сути нашего разговора. У нас есть шанс.

Пульс ускоряется, к лицу приливает обжигающая волна гнева.

— Какой еще шанс?

— Эта ситуация открыла мне глаза. — Он опять опускается на спинку кресла. Только теперь он машет руками и оглядывает кофейню, словно ищет вдохновение. — Ты в курсе, как упорно я трудился, чтобы получить роль в «Вое». Не скажу, что меня не устраивает режиссура сериала, но сомневаюсь, что меня ведут по верному пути.

Я смотрю на него с подозрением.

— Ясно.

— Джемма, — упорствует он, — сериал отличный.

— Но? — говорю я, чувствуя, что это еще не все.

— Но я не хочу на этом останавливаться. Хочу стать уважаемым человеком. Не просто телезвездой, а тем, кто снимается в кассовых фильмах. До этого рукой подать, но мне нужен был толчок. Момент, если угодно. — В зеленых глазах вспыхивает возбуждение. — До того как ролик завирусился, СМИ в лучшем случае обращали внимание на мои стрижки. А вот в последнее время журналисты приходят к студии, где мы снимаем, ставят палатки у дома. Это потрясающе! Люди исходят слюной в надежде узнать больше. Они в буквальном смысле роются в мусоре, чтобы выяснить, что я ел на завтрак, — довольно хмыкает он.

Накатывает тошнота. На что он намекает?

— Что ты… что ты хочешь сказать?

— Я говорю о том, что момент настал. А мы с тобой стоим на обрыве.

— На обрыве, — повторяю я.

— Именно. — Он улыбается, радуется, что я поняла. — Мы с агентом много общались с консультантами и пиарщиками, и общее мнение таково, что в Голливуде нет такого понятия, как плохая реклама, если только ты не сайентолог или педофил.

Кожу покалывает от жара, челка прилипает к лицу.

— Рен, ты серьезно?

— Конечно, серьезно. Ты хоть представляешь, сколько работников индустрии продали бы душу дьяволу в обмен на то внимание, которое мы получали с момента расставания?

— Я не… — меня мутит, словно я выпила галлон кипящего растительного масла, — что ты предлагаешь?

— Деловое соглашение. Жаль, конечно, что добиться твоего прощения не выйдет, но у нас и так все может получиться.

Я качаю головой.

— Нельзя…

— Можно, — говорит он, не поняв меня. — Ты многим близка по духу, поэтому люди тебя любят. Ты нужна нам, Джемма! Поверь, это не высшая математика. Я закатил сцену в бургерной, записал сопливую серенаду, и нам тут же предложили собственное реалити-шоу.

Сердце колотится о ребра. В голове стучит, мозг словно превратился в кашу. Не знаю, с чего начать.

— Хочешь сказать, — глубоко вздыхаю я, — ты инсценировал арест?

— Нет, — говорит он, откусив от круассана, — арест был настоящим. — Он жует. Глотает. — Чтобы произвести впечатление на таблоиды, без этого было не обойтись. Но, малышка… — он опять жует, крошки прилипли к подбородку, на губах блестит мед, — ты серьезно поверила, что я психану из-за кетчупа?

По спине прокатывается волна отвращения.

— А песня? Ты правда записывал и постил ролик по пьяни? Тебе хоть чуть-чуть не все равно или эмоции тоже фальшивые?

Маленькой белой салфеткой он вытирает рот.

— Джемма, ты меня не слышишь.

Я наклоняюсь так, что кончики волос касаются столешницы.

— В смысле? Я слышу ровно то, что ты говоришь.

Он делает успокаивающий жест, нервно оглядывается через плечо. Уже поздно. На нас обратила внимание вся кофейня.