Это небо

Глава 2



Лэндон

Загорается экран мобильника, пронзительное блеяние оповещает меня о входящей смске.

Отключаю звонок и просматриваю сообщения. Сердце переворачивается. Последнее пришло от Эбби.

«Позвони».

Набираю номер, но потом сбрасываю. Из жизни ее выкинуть нельзя, так пусть хоть подождет часок-другой. Клаудия первая заявила бы, что Эбби заслуживает всего наихудшего. Наверное, Клаудия права.

Рывком открываю ящик и убираю телефон. Запускаю пальцы в волосы и свешиваю голову на грудь. «Так будет всегда?»

Резко выдохнув, осматриваю пустую спальню и останавливаю взгляд на пяти досках, выстроенных вдоль стены рядом со шкафом. Еще одна — шестая — лежит на балконе прямо за входной дверью. На прошлой неделе я сломал квад, попав в сет беспокойных волн на пляже Сан-Онофре. Жалко. В ближайшем будущем заменить не получится. Чаевые в последнее время скудные. Из-за оплаты аренды и помощи Эбби с деньгами туго.

Клаудия утверждает: все наладится, если я пущу в ход обаяние. Какое еще обаяние? Два дня назад она на полном серьезе предложила носить бейджик, чтобы посетители, сопоставив лицо и имя, пожалели меня.

Еще чего. Ни за что.

Из белого пузырька, стоящего рядом с компьютером, вытряхиваю две таблетки. Всего лишь обезболивающее. Провалиться мне на этом месте.

Глотаю таблетки и зажмуриваюсь, а открыв глаза, снова отчетливо вижу экран компьютера. Делаю успокаивающий вдох, пытаясь разложить все по полочкам.

«Правда и ложь».

Вот правда: когда-то я считал, что жизнь сложилась. Ничто в этом мире не способно мне помешать. Считал, что могу получить все что захочу.

Считал, что к двадцати двум годам стану миллионером. Считал, что куплю домик на пляже и крутой красный спорткар. Считал, что найму агента, чтобы он разбирался с контрактами, а толпы фанатов ради автографа окружат меня со всех сторон.

Я считал, что прошлое можно убрать в маленькую коробку, запереть на замок и запихнуть в темный угол. Считал, что уйду не оглядываясь. Считал, что превращусь в важного человека. Считал, что стану храбрым. Неуязвимым.

Как оказалось, я напридумывал всякую белиберду.

Я не важный. Я не храбрый. И уж тем более не неуязвимый.

Я как все. У меня есть тайны. Я обычный человек. Ненавижу спам и пробки на дорогах. Зевающие щенки кажутся мне милыми. Первые десять минут мультика «Вверх» я рыдал.

В лучшем случае я середнячок. Во мне нет изюминки. Мне было дано то же, что и всем остальным.

Один шанс.

Одна жизнь.

И эта жизнь — результат выбора и возможностей. Сделанного выбора и подвернувшихся возможностей. Совершив неудачный выбор и использовав не те возможности, я получил по заслугам.

И остался ни с чем.

Наверное, поэтому уже десять минут я таращусь на белый экран, не имея понятия, с чего начать. Нервно барабаню пальцами по столу. На экране мигает маленький черный курсор, отсчитывая секунды.

Скривив губы, третий раз читаю памятку.

«Напишите правду или ложь. Напишите о надеждах. Напишите о сожалениях, сомнениях, предположениях. Напишите рассказ. Напишите воспоминания. Напишите песню. О себе. О стараниях. Просто пишите и получайте удовольствие!»

Писать и получать удовольствие? Это вряд ли.

Это задание для писательских курсов — нелепого факультатива, куда я ввязался, потому что он подходит по условиям и вписывается в график. Мне удается серфить по утрам и работать по вечерам.

Пока что семестр был легким. Мне приходилось подбирать ассоциации к словам и разбирать неумелые стихи. Я понял, что, если часто кивать и произносить слова вроде «гамма», «сардонический» и «метания», меня оставят в покое.

Но на сегодняшнем занятии профессор — женщина, помешанная на косынках и массивных украшениях, которая говорит с нами, будто со второклашками, — сообщила, что оставшийся месяц учебы мы должны вести дневник.

Идиотский дневник. О чувствах.

В такие моменты приходится себе напоминать, что могло сложиться хуже. После случившегося я мог до конца жизни жарить гамбургеры на жирном гриле. Или развозить китайскую еду, или, что еще страшнее, сидеть в камере, ожидая досрочного освобождения.

Но благодаря студенческой ссуде и чаевым, полученным за работу барменом в «Тете Золе», я живу в двухкомнатной квартире. Я не там, где рассчитывал оказаться, однако по-прежнему гоняю по волнам. Чаще всего этого достаточно.

Клаудия переживает. Она считает, я часто бываю один. Говорит, мне надо с кем-нибудь подружиться и чем-нибудь заняться, будто я восьмилетний мальчуган, с которым никто не сидит за обеденным столом. «Одиночество не идет тебе на пользу, Лэндон».

Она не понимает, что неважно, где я: в лекционном зале в окружении сорока студентов, в ресторане или смотрю дома телевизор. Никакой разницы. Я один. Всегда один.


Один в этом теле.

Один в этой жизни.

Касаюсь клавиатуры. Опускаю пальцы на черные клавиши, а затем печатаю.

«Все меняется, — неторопливо пишу я. — Превращается в дым. Рассеивается в воздухе».

«Желание».

«Любовь».

«Ненависть».

Слова медленно появляются на белом экране.

«Что от меня останется, кроме эха и пустого места?»





Джемма

Утром седьмого дня, что выпадает на пятницу, до меня доходит: я в шаге от того, чтобы позвонить экстрасенсу.

Что-то должно измениться.

Свешиваю ноги с кровати и беру телефон. Ерзая, разминаю затекшие зад и бедра и пишу Джули зловещее сообщение: «Она воскресла».

Сделав длинный вдох, смотрю на клетку.

Уибит водит серыми ушами. Берет кусочек корма и грызет, глядя на меня через прутья.

Ему непривычно видеть меня такой. Наверное, он скучает по вменяемой хозяйке — по той, которая принимает душ и не воняет сахаром и джином. По хозяйке, которая по утрам поет любимые бродвейские песни и обожает романтические книги со счастливым финалом и бескрайними возможностями. Этот человек правда существовал всего неделю назад?

— Намекаешь, что нам пора отсюда выбираться?

Стряхиваю с ног крошки шоколадного печенья и разминаю шею.

Уибит опять шевелит ушами.

Стопроцентно на языке шиншилл это означает «да». Хватаюсь за край кровати и нависаю над клеткой.

— Как ты относишься к цирку?

Уибит внимательно на меня смотрит, а потом прячется в маленьком синем иглу. Видимо, шиншилле надоел мой бред.

Выключаю музыку на ноутбуке, встаю на ватные ноги и, споткнувшись, чуть ли не вваливаюсь в крошечную ванную. Зажигаю верхний свет и осматриваю отражение в зеркале.

Гнездо из волос? Есть.

Опухшие покрасневшие глаза? Есть.

Шоколадная паста на подбородке? Есть.

Голова немного кружится. Держусь за металлическую вешалку для полотенец. Опустив подбородок и сгорбив плечи, включаю воду и силком запихиваю себя в кабину. Несколько минут я просто стою под обжигающими струями, прижавшись лбом и ладонями к холодной плитке. Намыливаюсь гостиничным мылом, наблюдая, как с кожи стекает грязь и спиралью из белых пузырьков испаряется в сливе.

Когда я перестаю напоминать рвотную массу и возвращаю человеческий облик, я выхожу из душевой, заворачиваюсь в тонкое махровое полотенце и оглядываю номер. Всю неделю я не впускала горничную — комната будто пережила стихийное бедствие. На полу грязные вещи и пластиковые контейнеры. Скомканные простыни свисают на пол. Косметичка опрокинута, содержимое рассыпалось по тонкому ковру. Вздохнув, даю Уибиту семечек и поглаживаю его по мягкой серой шерстке за круглыми ушами.

На потрепанном комоде вибрирует телефон. Даже не глядя на экран, я знаю, что звонит лучшая подруга.

— Ты звонила?

Джули так рявкает, что мне приходится, стиснув зубы, убрать трубку от уха:

— Я звонила? Шутишь, что ли? Какого фига происходит? О чем твое сообщение? О вампирах или о втором пришествии? Если у тебя начался религиозный бред, будто Господь говорит с тобой через чипсы в виде Иисуса, я приеду и надаю тебе зонтом по голове.

«Зонтом?»

— И тебе привет, — уныло говорю я, выискивая среди гор мусора спрятанные вещи.

— Боже, Джем. — Слышится шорох. — Подожди секунду. — Опять шорох, а потом голос звучит уже по-другому: — Я здесь.