Этюд в черных тонах

Несмотря на все жалобы мистера Икс, я чувствовала себя все лучше, хотя туфли мои и вязли в песке, а лицо обдувалось влажным прохладным ветром. Я любила море, как и мой отец. В эту минуту я подумала о Роберте, быть может по ассоциации с морем. Я не хотела думать о нем в такой мирный момент, но ничего не могла с собой поделать. Я размышляла, приедет ли Роберт навестить меня в Портсмут, как он обещал в своем последнем письме. Что мне делать, если он приедет? Вопросы накатывали на меня, как морские волны — настойчиво и без всякой цели, — и петляли, петляли, как несчастное голое сокровище без определенного пола, которому преграждали путь азартные купальщики. На узкой спине и кругленьком заде беглеца поблескивало солнце.

Когда обнаженная фигурка оторвалась от ловцов и скрылась из виду, мои раздумья прервал медоточивый голосок:

— Мы могли бы, по крайней мере… пойти в другое место — туда, где полицейские обнаружили труп Хатчинса?

Мистер Икс обращался ко мне почти умоляюще. Я посмотрела на моего спутника: одна рука придерживает тирольскую шляпу, другая до сих пор сжимает мой локоть, под мышкой трость.

— Пожалуйста, оставьте уже в покое все эти убийства и трупы, — попросила я.

Мистер Икс рассердился. Он сразу отцепился от моей руки и застыл на месте. Когда я обернулась, он дрожал и обеими руками держался за трость, его щуплое тельце трепетало.

— Знаете что, мисс Мак-Кари? Вы делаете это, потому что вам меня жаль: «Выйдем наружу, пусть он посмотрит на мир, порадуется солнцу, бедняжка». Но я не нуждаюсь в вашем сочувствии.

— Мне вас не жаль.

— И все-таки моя жизнь могла бы внушить вам мысль о милосердии. — Мистер Икс замолчал, как будто обдумывая следующую фразу; я была готова внимательно его выслушать. И тогда он добавил: — Почему он всегда оставляет нож на небольшом расстоянии от трупа? Это ведь…

Я вздохнула. Казалось, не существует никакого человеческого чувства или божественного пейзажа, ради которых он мог бы позабыть о своих нездоровых идеях.

Принаряженные дети, до этого гонявшиеся за голым игроком, с увлечением пачкали друг друга, кидаясь шариками из песка под негодующими взглядами нянь; пробежав мимо мистера Икс, они чуть не сбили его с ног. Я поспешила его поддержать.

— Вот они, опасности прогулок на свежем воздухе, — испуганно прошептал он.

— Почему ваша жизнь могла бы внушить мне мысль о милосердии?

— Потому что… Но обещайте, что мы вернемся, как только я вам объясню.

— Не могу обещать.

— Из чего у вас сделано сердце? Из камня?

— Из человеколюбия. Откуда вы родом?

— Мисс Мак-Кари, ответьте хотя бы на этот вопрос: так ли важны имена? Меня зовут Y, я родился в W, а умру в Z, и роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет…[8]

— Вы не могли бы хоть иногда отвечать на мои вопросы? — не выдержала я.

Мистер Икс, казалось, обдумывал такую возможность. Мы снова шли рядом, он стискивал мой локоть.

— Я происхожу из одного родовитейшего семейства, — заговорил он. — Я не преувеличиваю: их решения имеют вес в политике этой страны, однако по той же самой причине они не могли позволить себе такого ребенка, как я, который в возрасте одного года уже говорил на трех языках: французскому и немецкому я выучился у моих кормилиц, потом, конечно, я позабыл эти языки. А лучше сказать, я их отложил. Оба они при мне, если мне понадобится ими воспользоваться, однако свободное место следует оставлять для самого важного. То же произошло и с прочими глупостями: географией, историей, геометрией, алгеброй… Они представляются мне скучным знанием, поскольку умелое и глубокое восприятие окружающего мира приносит мне гораздо больше информации, нежели эти материи, — а уж о человеческих существах я и не говорю.

Я снова окинула его взглядом: головастый и раскрасневшийся, сейчас почти довольный. Морской воздух развязал ему язык. Мистер Икс говорил словно сам с собой:

— О самом незначительном человеке можно узнать так много, так много… Вот она — глубина для ловцов жемчуга… Никакая наука не сравнится с этим времяпрепровождением, и когда я это осознал, то отложил все прочее и посвятил себя этому занятию без остатка, так что в три года я открыл моим родителям все секреты нашей прислуги, от старшего лакея до последнего конюха, и родители выслушали меня с восхищением. Однако, когда в четыре года я открыл моим родителям все секреты моих родителей, их это уже не так восхитило. Я их не осуждаю.

— А вот я осуждаю. — Я с трудом сдерживала гнев. — Отправить ребенка в лечебный пансион… Простите, но мне это кажется варварством.

— Да, они подцепили меня пинцетом, точно ядовитое насекомое прекрасной расцветки, и заперли в хрустальном гробу, проставив на месте моего имени «Икс» — из-за неспособности меня классифицировать. Я сложный человек, это могут засвидетельствовать сто двадцать две медсестры, которые занимались мною до вас, и тридцать четыре пансиона, в которых я проживал. Скучая как устрица… так было вплоть до Оксфорда, — добавил он.

Я промолчала, хотя все это представлялось мне совершенно чуждым моему пониманию «семьи».

Мы двинулись дальше, я мягко тянула мистера Икс за собой.

— И вы больше не видели своих родителей?

Этот вопрос его как будто развеселил. Он остановился у кромки моря, которое накатывало, словно бросая нам вызов на этом гладком, влажном от пены пространстве.

— Нет, я их больше не видел, никогда не видел, но ведь и моя семья тоже особенная, я не единственный, — быть может, я самый особенный, но таковы мы все, по крайней мере таковыми они были. — Мистер Икс с отвращением отряхнул свои ботинки. — Боже мой, если и есть для меня нечто более отвратительное, чем сухой песок, — так это мокрый песок… Возможно ли, что отдельные человеческие существа приходят сюда ради удовольствия?.. И почему он убивает их на пляже?..

Одна деталь из его рассказа меня озадачила.

— Почему вы говорите, что никогда не видели своих родителей?

На сей раз я заметила, что переполнила чашу его терпения. Мистер Икс покачал головой.

— Чтобы вы задали мне именно этот идиотский вопрос, — сухо отозвался он. — Мисс Мак-Кари, вы закончили проявлять милосердие? Я знаю, вы стали медсестрой, чтобы профессионально жалеть людей, и ищете, кого бы пожалеть, чтобы люди вернули вам немного милосердия. Я живу в ореховой скорлупе и почитаю себя царем вселенной, но вы живете в мире и почитаете себя червячком в орехе, а меня это утомляет. Эта ваша потребность чувствовать себя безобразнейшей из сотворенных женщин, эта одержимость поисками мужчины, который разрешит вам быть счастливой, что приводит вас к зависимости от грубого пьяного матроса, беспрестанно вас унижающего…

— Мистер Икс…

— …которого вы терпите, потому что верите, что боль, насилие и одиночество были придуманы специально для вас… Но и это еще не все: есть еще и безнадежная мечта его исправить, потому что вы принадлежите к тому типу женщин, что ставят свое счастье в зависимость от мужчин и ждут, когда им скажут «иди», потому что сами они не способны сказать «иду», и вот наконец они печальны, покинуты и определенно нуждаются в сочувствии, которого на самом деле и ищут. Так вот что я скажу: вы так ревностно отдаетесь поискам сочувствия к себе, что уже его добились, сами того не подозревая, и в этом-то я вам и сочувствую.

А потом он добавил:


— Он оставляет нож поблизости от жертв… Поблизости… Почему?





7




Мистер Икс продолжал размышлять вслух. Я его больше не слушала. Я смотрела на море.

И море как будто прилило к моим глазам. Влага и соль.

Посмотри, дочка, какая ты становишься некрасивая, когда плачешь, — говорила мне мать. И это правда: все лицо у меня морщится, а большой нос раздувается еще больше и краснеет.

Все, что он мне сказал, — правда. Я это чувствовала. ПРАВДА. Но никто никогда не прижигал меня этим раскаленным железом, как сделал сейчас мистер Икс. Жгло оно нестерпимо, но как будто и заживляло раны. Боль даже придала мне сил, чтобы разозлиться на моего мучителя. Это было необычно. Точно зеркало, которое было покрыто занавесью, а теперь ее скинули одним рывком.

Таким же резким рывком мистер Икс убрал руку с моего локтя:

— Давайте уже вернемся? Я выполнил свое…

Ничего не ответив, я низко склонилась перед этим мужчиной. Сняла с него ботинок, потом второй, а потом с небольшим усилием — и носки. Мой пансионер потерял равновесие и, чтобы не упасть, ухватился за мой чепец и сорвал его. Должно быть, мы выглядели комично. Все это время он нелепо размахивал руками:

— Да что вы делаете? Отпустите мои!.. Мисс Мак-Кари!..

Я не остановилась, пока его маленькие ножки не прикоснулись робкими пальцами к песку. Ступни были обыкновенные, только очень маленькие. Не ножки ребенка или карлика: они как будто были изготовлены по шаблону взрослых ног.

— Мы возвращаемся, — объявила я, подбирая свой чепец и его ботинки.

— Почему вы это делаете? — простонал он. — Это ваша месть?

— Мой отец говорил, что рядом с морем нужно быть босым, в знак уважения.

— Ваш отец был мудрый человек. — Мистер Икс сгибал и разгибал пальцы ног. — Жаль, что он совсем не ладил с вашим братом. Разумеется, ваш отец был не такой поэтичной натурой.

Я и на этот раз не стала спрашивать, как он узнал. Мой отец так и не примирился с мечтой Эндрю о театре, даже потом, когда брат переменил свои планы. Я молча пожала плечами и пошла обратно к Кларендону, не беспокоясь, следует за мной мистер Икс или нет. На мгновение я остановилась, чтобы надеть чепец. Для этого мне пришлось поставить ботинки на песок. Чувствовала я себя странно. Не счастливой, но при этом и не печальной, и не оскорбленной. До сих пор такие ощущения приходили ко мне только вместе с пощечинами — от отца, от Роберта. Да, они причиняют боль, зато заставляют взглянуть на многие вещи иначе. Сейчас ощущение было похожее, но гораздо более глубокое.

Слова мистера Икс били не по лицу, но по чему-то внутри меня. И из такой боли рождалось эхо.

Позади я услышала голосок, зовущий меня. Обернувшись, я увидела, что мой пациент совершенно растерян, по-утиному переминается на босых ногах, но при этом на удивление весел.

— Мисс Мак-Кари… то, что вы сделали, достойно всяческого… осуждения… и ваша жестокость, скажу вам откровенно, ваша жестокость не знает пределов, и при этом… вы просчитались, поскольку, признаюсь вам, это странное ощущение песка под моими ногами… как ни тяжело мне это допустить… оно приятно, и я обнаруживаю в своих пальцах новые свойства, раньше я о них не подозревал… так что, в общем, вы сделали меня счастливым…

— Очень рада, — сухо ответила я, подхватила его ботинки и пошла к проспекту, прочь от полосы песка.

— Ах, я вижу, вы рассердились. — (Я едва слышала его голос, уносимый ветром в другую сторону.) — Я постоянно забываю, что правда остро заточена… Однако я постараюсь возместить вам ущерб: скажите, чего вы хотите, задайте мне вопрос о моей жизни, если она кажется вам интересной…

Я снова остановилась и подождала моего спутника.

— Что произошло в Оксфорде?

Лицо его осталось почти невозмутимым, как будто он ожидал такого вопроса.

— Так, значит, наш друг Мертон нажаловался доктору, верно?

— При чем тут Мертон?

— Это единственная возможная причина, по которой Понсонби мог бы рассказать вам то немногое, что сам знает об Оксфорде.

— Вы сами только что упомянули Оксфорд, — напомнила я. — Отвечайте. Вы обещали.

— В Оксфорде я помог одному приятелю… Он попал в очень неприятную ситуацию, а полиция, как это часто и бывает, не сумела оказать ему достаточную помощь. Подробности я расскажу вам как-нибудь в другой раз.

— Это как-то связано с убийствами нищих?

— Никто этого не утверждал.

— Но это правда?

— Я обещал ответить только на один вопрос.

Я тяжело вздохнула в ответ на дешевую уловку. Интерес мой пропал. Мы подошли к границе пляжа. На проспекте все так же зазывали на готическое представление. Теперь я смогла прочитать и название на афише, которую держали двое актеров в повозке: «Дом спрятанных зеркал». В театре «Терренс». Зазывалы прыгали, плясали и трубили в дудки. Я снова оглянулась. Мистер Икс догонял меня нетвердым шагом. Он действительно открыл для себя новый источник наслаждения.