Этюд на холме
Часть 8 из 73 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Послушай, Карин, ты моя пациентка, и это моя работа – дать тебе профессиональный совет и консультацию. Также моя работа – поддерживать тебя во всех твоих решениях, связанных с лечением, потому что, в конце концов, эти решения всегда принимает пациент. И ты мой хороший друг. И чем четче я буду уверена в том, что ты принимаешь неверное решение, тем более серьезной должны быть мои поддержка и помощь. Это ясно?
– Извини. Просто ты будешь мне нужна.
– Буду.
– Я просто не думала, что ты будешь настолько радикально против альтернативных методов.
– Я не против, в некоторых обстоятельствах даже совсем наоборот. Я посылаю пациентов к Нику Гайдну на сеансы остеопатии и к Эйдану Шарпу, который занимается акупунктурой. Он способен творить чудеса в довольно сложных случаях. Только что я послала скорбящую леди, которая не может спать и чувствует постоянную тревогу, за записями для релаксации… А ароматерапия с массажем – это вообще замечательная штука. Но ничего из этого не лечит от рака, Карин. Большее, что может сделать для тебя вспомогательная терапия, – это помочь пройти через настоящее лечение, может быть, улучшить твое общее состояние и в целом поднять настроение.
– Так почему бы мне просто не сходить на макияж и не сделать маникюр?
Карин встала. Кэт понимала, что расстроила ее и обернула против себя, и злилась. Она проводила Карин до дверей.
– Пообещай мне хотя бы, что как следует об этом поразмыслишь.
– Поразмыслю. Но я не передумаю.
– Не сжигай за собой мосты, не закрывай для себя никаких дверей. Разговор тут идет о твоей жизни.
– Именно.
Но потом Карин развернулась и снова тепло и искренне обняла Кэт, прежде чем спокойно и твердо выйти из медицинского кабинета.
– Ради всего святого, Кэт, ты не можешь вот так просто с этим смириться, – Крис Дирбон смотрел в глаза Кэт через кухонный стол, за которым они сидели и пили чай тем же вечером. Он только что вернулся с вызова.
– Ты думаешь, я должна попросить ее сменить лечащего врача?
– Нет, я имею в виду, что тебе нужно приложить больше усилий, чтобы убедить ее, что она пошла не по той дороге… это не вариант, и ты это знаешь… она не может позволить себе роскошь выбирать.
Крис был категорически против любых форм альтернативной медицины, за исключением остеопатии для собственной больной спины.
– Мне это не нравится, конечно, мне все это не нравится, но она была очень серьезно настроена, а ты знаешь Карин.
– Наверное, она еще не до конца все осознала.
– А я думаю, что осознала. Если мне нужно будет помогать ей, мне придется как-то изучить вопрос… Во всяком случае, оградить ее от совсем уж психопатов.
– Не думаю, что тебе стоит даже начинать подыгрывать ей. Ей нужна операция и химиотерапия. Что вообще на тебя нашло?
– Думаю, это просто Карин.
Крис поднялся и поставил чайник обратно на плиту.
– Просто сейчас это повсюду. Эти лунатики из Старли-Тор…
– Ой, это просто нью-эйджеры[5], у них в голове вообще ничего нет, кроме кристаллов и энергетических линий.
– А в чем разница? Дай Карин Маккафферти волю, и она начнет плясать вокруг Стоунхенджа на восходе.
Когда Крис уехал на очередной вызов, Кэт приняла ванну и улеглась в постель, водрузив на колени ноутбук. «Рак», – набрала она в «Гугле». «Терапия. Альтернативная. Вспомогательная. Герсон».
Полтора часа спустя, когда Крис вернулся домой после того, как отправил подростка с острым аппендицитом в больницу, она уже была глубоко погружена в исследовательскую статью, где обсуждался эффект постоянной программы медитации и визуализации для больных раком в Нью-Джерси.
Она исписала несколько страниц блокнота, который лежал на подушке рядом с ней. Она поняла, что как минимум одно она может сделать для Карин Маккафферти – принять ее всерьез.
Запись
Когда я здесь с тобой разговариваю, у меня такое ощущение, будто я в исповедальне. Я облегчаю себе душу, рассказывая все. Разница только в том, что я не прошу тебя простить меня. Все должно быть совсем наоборот.
Но мне станет легче, когда ты обо всем узнаешь. Некоторые секреты из прошлого стали слишком тяжелой ношей, чтобы нести ее одному, но на меня давит совсем не чувство вины, нет, это просто знание.
Сегодня я собираюсь раскрыть тебе секрет, груз которого я нес не в одиночестве. Я с самого начала разделил его с тетей Элси. Она унесла его в могилу, как она мне и сказала. Дядя Лен, конечно, знал, но ты помнишь, какой он был тихий, никогда ничего не говорил, пока она ему не скажет.
Это случилось в очередной раз, когда я оставался у них. Ты знала, как мне там нравилось, как я каждый раз спрашивал, когда снова смогу там побыть. Я хотел там жить. Мне нравилось бунгало, потому что это было бунгало, там не было лестниц. Я любил завтраки, которые она готовила мне каждое утро, и маленький стеллаж сбоку от телефона, рядом с которым я сидел на полу и читал «Ваше тело, здоровое и больное» Доктора Робертса. Я столько узнал из этой книги. Она помогла мне определить мою судьбу.
Я любил тихонько приоткрывать дверь своей спальни и слушать шепот разговоров в гостиной прямо по коридору и голоса из радиоприемника.
Так я впервые услышал об Артуре Нидхэме. Я слышал это имя по радио, а потом, как они говорили о нем, так что он стал загадочной фигурой из моих снов.
«Кто такой Артур Нидхэм?» – как-то спросил я посреди завтрака, доедая свой омлет.
Тетя Элси и дядя Лен посмотрели друг на друга. Я и теперь вижу этот взгляд. Он нахмурился, и меня послали чистить зубы. Но чуть попозже она сказала мне: «Ты довольно скоро все равно бы узнал, так что я расскажу тебе. Ты уже достаточно взрослый, чтобы знать».
Тон ее голоса в этот момент изменился, он шел будто бы откуда-то из глубины горла, хотя она не шептала. И я уловил в нем возбуждение. Она получала от этого удовольствие, несмотря на мрачное выражение лица.
Артур Нидхэм был мелким лавочником, который женился на вдове с небольшим состоянием и через год убил ее. Когда он обнаружил, что на самом деле она завещала все деньги не ему, как обещала, а своей единственной дочери, он убил и дочь.
Меня сразу же охватил интерес.
– Где Артур Нидхэм сейчас?
– В камере для приговоренных.
Я хотел знать, я хотел знать все. Искра ее возбуждения перекинулась на меня и зажгла что-то, что уже никогда не погаснет.
– Он мерзкий, злой человек, и я буду там, я буду смотреть, пока не буду уверена, что его наказали и что правосудие свершилось.
– А что будет?
– Его подвесят за шею, и он умрет. – Ее лицо тоже изменилось, ее глаза были слегка навыкате, а губы крепко сомкнулись в тонкую бескровную линию.
– Ты можешь пойти со мной, – сказала она.
Четыре дня спустя, когда она укладывала меня спать, она послушала, как я читаю молитвы, и сказала:
– Это будет завтра утром. Если ты все еще хочешь пойти.
– В тюрьму, где вешают?
– Ты можешь передумать, стыдиться тут нечего.
– Я пойду с тобой.
– Тебе будет полезно увидеть зло поверженным.
Я, конечно, ее не понял, но знал, что хочу быть там.
– Я разбужу тебя, – сказала она, – рано. А сейчас ты должен дать мне торжественное обещание.
– Я обещаю.
– Что ты никогда не обмолвишься ни словом, ни с одной живой душой по поводу того, что ходил со мной и куда и что ты видел. Твоя мать никогда мне не простит. Так что пообещай. Ни слова.
– Ни слова.
– Ни одной живой душе.
– Ни одной живой душе.
Я помню, что добавил:
– Аминь.
Моя тетя вышла из комнаты, и я лег на спину, думая, что точно не засну, так мне хотелось пойти в тюрьму, где вешают. И не хотелось. «Ни одной живой душе», – пообещал я.
Я сдержал свое обещание. Но сейчас теперь уже можно, так ведь? Я могу наконец рассказать тебе, и обещание не будет нарушено.
На улице была густая, как смола, темнота, когда тетя Элси разбудила меня раньше шести часов на следующее утро, но мне дали чашку сладкого горячего чая перед тем, как мне пришлось выбираться из постели, а потом – жареное яйцо в плотном сэндвиче с двумя хрустящими тостами.
Когда я закрываю глаза, я могу услышать запах того утра – тогда дым из всех труб сгустился у меня во рту, холодный из-за лютого мороза. Я все еще могу почувствовать руку тети Элси в своей, и ее жесткие кольца, утопленные в мягких пухлых пальцах.
Мы спустились по Помфри-стрит, а потом по Бельмонт-роуд к трамвайной остановке, и в это время улицы уже были заполнены женщинами, которые шли на фабрики, держась за руки, иногда по три или по четыре в ряд, все в косынках, и мужчинами в кепках, в основном на велосипедах. Дым от их сигарет смешивался с дымом из труб. Трамвай был забит и пах человеческим телом. Меня стиснуло между двух огромных женщин, и их грубые пальто терлись о мои щеки. Мы сделали пересадку, и когда мы оказались в другом трамвае, я сразу почувствовал это – что-то в нем было не так, люди сидели тихо и неподвижно, и их глаза мне показались очень большими. Мы все ехали в тюрьму. Меня качнуло в сторону каких-то женщин, и все на меня посмотрели.