Этюд на холме

– Я сегодня только прошла прослушивание, но все же нам успели прочесть лекцию о том, как все ложится на одни и те же плечи и как отчаянно нужны волонтеры.

– Старый добрый Алан.

– Я могу делать десерты. Мне нравится их готовить. Сколько человек придет?

– Где-то от двадцати до ста пятидесяти, дорогая. Они никогда не отвечают на приглашения, и все могут привести спутника. Если их будет сто пятьдесят – да поможет мне Бог, потому что вечеринка будет проводиться у нас, и мой муж просто-напросто взорвется.

– Я тогда сделаю примерно шесть видов разных закусок. Мне принести их в тот же день?

– Пожалуйста, если только вам не будет удобнее заморозить все и принести их заранее…

– Нет, день в день будет в самый раз.

– Надеюсь, вы придете на вечеринку? Приятно видеть новые лица – и слышать новые голоса, конечно же. Вы живете в Лаффертоне? Ваше имя не показалось мне знакомым.

– Я переехала сюда всего месяц назад. Но я так рада, что меня приняли в хор. Я пришла послушать «Мессию», и это напомнило мне о том, как я скучаю по пению. Я была членом хорового общества в Лондоне.

– Замечательно. Вот мой адрес.

Фрея все записала.

– Это где-то в пяти милях от Лаффертона, нужно отъехать на одну милю от Бевхэма по дороге на Флимби и свернуть на крутом повороте налево после паба. В любое время. Думаю, я весь день буду в пирогах и салатах. Я буду с нетерпением ждать встречи с вами… миссис Грэффхам?..

– Вообще-то, я только недавно вернула себе девичью фамилию, я развелась прошлым летом. На работе меня в любом случае знают как Грэффхам.

– Хорошо. Тогда мисс Грэффхам… или, может быть, мисс…

– Фрея?

– Замечательно. До свидания, – и она быстро положила трубку.

Теплота ее голоса и ее поощрение подняли Фрее настроение, как это бывает, если директор узнает тебя в коридоре или хормейстер похвалит твою высокую ноту. Или, как ей подумалось, если инспектор скажет: «Отличная работа», когда ты найдешь Анджелу Рэндалл.

И она вернулась к кулинарной книге, которая лежала открытой на странице с тортом с шоколадным муссом и кремом капучино.



Большую часть своего свободного времени на следующей неделе Фрея провела на кухне за экспериментами, пока не осталась в полной уверенности, что ей удалось освоить шесть оригинальных рецептов пудинга. Во время первой репетиции «Военного реквиема» ее навыки чтения с листа прошли серьезную проверку, а ее голос к концу вечера почти пропал, но все это было для нее так волнующе, что потом она даже решила присоединиться к нескольким другим членам хора в баре «Кросс Кис». Ее записная книжка пополнилась новыми именами и телефонами, а некоторые из хористов оказались еще и членами бадминтонного клуба, куда ее с радостью обещали принять на следующей неделе, и еще она приняла приглашение на обед от женщины по имени Шэрон Медкалф, у которой не завелась машина и которую Фрея согласилась подбросить. Приезд в Лаффертон оказался чуть ли не лучшим решением в ее жизни. Она не чувствовала себя такой уверенной уже много лет, но больше всего ее поражало четкое ощущение, что ей дан второй шанс, что она может начать свою жизнь сначала. Она подумала, что, наверное, такое чувство появляется, когда ты чудом избегаешь смерти – во время страшной аварии или тяжелой болезни. Новый шанс. Она начала осознавать, насколько крепки были цепи, которые держали ее во время ее короткого брака, как сильно преуспел Дон в том, чтобы растоптать все ее стремления и сломить ее внутреннюю силу. Она всегда имела привычку рассчитывать только на себя и доверять только своим суждениям и решениям, и, хотя ее никак нельзя было назвать импульсивной или легкомысленной, она безусловно полагалась на свою интуицию и инстинкты, что помогало ей быстро соображать и действовать. Если потом что-то шло не так, она никогда не отказывалась от ответственности. Это делало ее хорошим полицейским офицером, и именно поэтому ее взяли в уголовный розыск.

Но ее несчастливая личная жизнь очень скоро начала влиять на работу. Она делала неправильные выводы, сомневалась тогда, когда раньше действовала бы решительно, и, если кто-то обращал на это внимание, начинала винить себя и окончательно теряла уверенность.

Но сейчас все быстро становилось на свои места. Она вновь отыскала в себе ту женщину, которой всегда была, и решила строить свою новую жизнь, прислушиваясь к ней. Она заводила новых друзей, возвращалась к своим прежним увлечениям, обустраивала свой дом именно так, как хотела сама, ни к кому не прислушиваясь, и снова зарабатывала себе на жизнь только самостоятельно. У нее появились новые амбиции. Уголовный розыск был ее призванием, и она была решительно настроена получить повышение через два или три года.

«Никто, – думала она теперь, – не унизит и не сломает меня снова».



Весь следующий день она выбирала себе наряды в магазинах Бевхэма. Она решила, что и ее гардероб, включая очень дорогие и совершенно непрактичные туфли, должен отражать новую Фрею Грэффхам. Она вернулась домой с льняным кремовым брючным костюмом, двумя свитерами, двумя куртками для работы – одной велюровой и одной джинсовой, – а еще с тремя шарфами, между которыми она никак не могла выбрать, и вязаным хлопковым дизайнерским кардиганом. Дон не любил, когда она надевала что-то, что он называл «броским». Если она выделялась из толпы, если ею восхищались и делали комплименты, он начинал бояться, что она ускользнет от него, вернется к своей прежней независимости, и всегда склонял ее к тому, чтобы она носила одежду оттенков серого и бежевого с узорами приглушенных тонов. Она любила его. Она старалась делать все, чтобы угодить ему. Она была близка к тому, чтобы полностью стереть себя с лица земли, и едва успела убежать.

Когда Фрея выходила из очередного бутика в Бевхэме, она краем глаза заметила на стеклянной витрине небольшого ювелирного магазинчика по соседству фамилию Дакхэм. На крышке коробочки, в которой лежали золотые запонки с ляпис-лазурью, была та же надпись.

Их бригада тогда провела обычную проверку и не доложила ни о чем интересном. Но теперь, садясь в машину с горой пакетов, Фрея отметила про себя, что нужно еще раз проверить отчет, а потом сходить в магазин самостоятельно. Кто-нибудь в этом маленьком дорогом ювелирном магазине обязательно вспомнит что-то в связи с приобретением такой необычной пары запонок.



Все субботнее утро Фрея доводила до совершенства дюжину пирогов, пирожных и пудингов, выкладывала их на подносы, одолженные в столовой участка, и аккуратно упаковывала.

Найти дом оказалось нетрудно. Под сенью высоких вязов стояли два каменных столба, между ними проходила подъездная дорога, а вокруг выстлался ковер из подснежников и аконитов. Дом, вероятно, принадлежал к Эдвардианской эпохе, он был сделан из красного кирпича, а над крышей виднелись высокие дымоходы. На широкой лужайке перед ним, под сенью деревьев, было еще больше подснежников, а потом на глаза начали попадаться снежно-голубые крокусы.

– Вы Фрея? Добро пожаловать, добро пожаловать! Вы молодец.

Это была высокая стройная женщина с умным проницательным лицом. Она была в джинсах и футболке, седые волосы были заколоты высоко на затылке, и ей можно было дать от пятидесяти пяти до семидесяти пяти.

Она протянула руку.

– Мэриэл Серрэйлер.

– И правда, это же вы и есть.

– Кто? – Когда хозяйка повернула голову, Фрея сразу же заметила сходство. Это был тот самый нос.

– Серрэйлер. Моего начальника зовут Саймон Серрэйлер.


– Это мой сын. Боже милостивый, вы из полиции!

– Детектив Фрея Грэффхам, уголовный розыск Лаффертона.

– Обещаю, шуток про поющих дам-полицейских не будет.

Они начали заносить подносы в дом. На полу лежал отполированный паркет, на второй этаж с галереей вела закругленная резная деревянная лестница, а на стенах висело несколько картин в рамах. Кухня была заставлена деревянными столами и ящиками, рабочие поверхности которых явно часто использовались по назначению, повсюду стояли растения, а в углу – старый ободранный диван, на котором возлежали два огромных рыжих кота. Они сделали три захода, чтобы принести все подносы. Мэриэл Серрэйлер сняла с них салфетки и с восхищением посмотрела на шоколадный торт, грейпфрутовый и мятный муссы, липкую сливочную помадку с имбирем и сливочной глазурью, песочные медовые пирожные с ревенем, двухслойные меренги, ореховые и кофейные «Павловы» и ягодную шарлотку.

– Господи, да это же праздник какой-то! Почему вы вообще работаете в полиции, вам бы управлять своей десертной империей!



Через полчаса они уже сидели за столом, попивая эрл грей и закусывая песочным печеньем, и Фрея купалась в море новой информации о Лаффертоне, соборе, хоре Святого Михаила, Бевхэмской центральной больнице и о нескольких поколениях Серрэйлеров-медиков. В конце концов у нее возникло ощущение, будто она знает эту женщину всю свою жизнь. Мэриэл Серрэйлер когда-то наверняка была красавицей, но, как часто случается с очень худыми женщинами, возраст оставил на ее лице глубокие морщины и заставил ее выглядеть слишком костлявой.

Впрочем, как подумала Фрея, это не имело никакого значения. Ее красота, может быть, и померкла, но ум, очарование и живая и подлинная заинтересованность в собеседнике освещали ее изнутри.

– Теперь ваша очередь. Я хочу знать, откуда вы переехали в Лаффертон и почему, кого успели встретить, собираетесь ли оставаться и в чем уже успели поучаствовать.

Сжав в ладонях кружку свежезаваренного чая, Фрея уже пустилась было в рассказы о себе, потому что распознала в Мэриэл Серрэйлер человека, для которого во главе угла стоит доверие, и была вполне готова удовлетворить ее любопытство, когда к дверям подъехала машина и кто-то вошел прямо в дом.

– Так, это может быть кто угодно… Может, Кэт с детьми, хотя не хотелось бы, со всеми этими сладостями: боюсь, я не готова к столкновению с Сэмом и Ханной прямо сейчас… Это точно не Роберт, он поехал проведать Марту…

Но дверь открыл начальник Фреи.

– Боже милостивый.

Фрея начала вставать.

– Добрый день, сэр.

– Ой, только вот этого не начинайте, вы сейчас не на работе. Здравствуй, дорогой, надеюсь, ты не планировал сегодня остаться, ведь ты помнишь, сегодня у нас ужин хора Святого Михаила, и вот, смотри какое чудо. Я как раз говорила Фрее, что она теряет время в полиции…

– Это совсем не так.

Саймон Серрэйлер сел рядом с матерью и потянулся за чайником. Потом он быстро взглянул на Фрею, улыбнулся и начал макать печенье в чай.

Впоследствии Фрея много думала о том, что это была не единственная вещь, которую она запомнила, в ее памяти отпечаталось все, потому что все сложилось в единую картинку: зимний свет в витражных стеклах, тепло уютной кухни, тихое урчание одного из рыжих котов, спавшего на старом диване, аромат горячего чая и приветливый вид горшка с лиловыми крокусами на подоконнике; она смотрела на профиль Мэриэл Серрэйлер, на ее прямую спину, на то, как волосы у нее на затылке выбились из-под невидимок, и чувствовала восторг оттого, что завела настоящего нового друга, и в то же самое время перед ее глазами стоял образ этого дома с его красными кирпичными стенами, высокими дымоходами, блестящими деревянными полами, резными перилами, ведущими на галерею. Все сложилось воедино в этот миг спокойствия и ясности.

Несколько секунд она не осмеливалась поднимать глаза. Кот продолжал тихо урчать. Где-то на улице залаяла собака. Она посмотрела на Саймона.

Он смотрел не на нее, а на свою мать. Она заметила, что они похожи строением лица и тела и совершенно непохожи цветом глаз и волос. Она посмотрела на пальцы Саймона Серрэйлера, которые справа держали ручку кружки, а слева неподвижно лежали на плоском столе из сосны.

Он сказал матери:

– Я обещаю, что приеду на следующей неделе.

«Французы называют это coup de foudre[9]» – вот о чем она тогда подумала. «Ты влюбляешься отчаянно и без памяти за одну секунду. Вот оно».



Она допила свой чай и встала. Ей надо было уйти как можно быстрее, посидеть в своей машине наедине с собой. Ей надо было подумать. Насколько она могла разобраться в своих чувствах на тот момент, прежде всего она была зла, очень зла, и еще напугана. «Я не хочу этого, – настойчиво говорила она себе, – я не готова, и это неправильно. Я ничего этого не хочу».

Мэриэл Серрэйлер проводила ее до двери.

– Вы так, так добры! Вы не представляете, насколько сильно помогли. Ну, скоро увидимся!

«Черт! – думала Фрея. – Черт, черт, черт!»

Он крикнул ей «до свидания!» с кухни, но она уже выходила из дверей, а потом почти что побежала к своей машине, запуталась пальцами в ключах и едва справилась с замком.

Черт.

Она услышала, как гравий из-под колес бьется о поддон машины, и визг своих шин.

Еще несколько миль она ехала очень быстро, пока не оказалась в деревеньке, где увидела маленький мостик. Она остановилась и вышла. Было холодно. Мост высоко висел над рекой, и она стояла на самом его верху, вглядываясь в воду и стараясь прийти в себя.

Она была в настоящем шоке от того, что с ней произошло. Когда она встретила старшего инспектора на семинаре в Бевхэме, она подумала о нем как о приятном, очень молодом для своего звания человеке с необычной внешностью. Но сегодня, всего через несколько минут после того, как он сел за кухонный стол и улыбнулся ей, а его мать сделала какое-то замечание, она посмотрела на него и просто влюбилась, как люди, например, засыпают или начинают смеяться над хорошей шуткой. Она слышала о подобных вещах, читала о них, но никогда не воспринимала всерьез.

Лицо Саймона Серрэйлера смотрело на нее из холодных вод реки. Его изящные кисти, пряди невероятно светлых волос, движение его головы, с которым он повернулся к ней и потом опустил взгляд, въелись в ее память и затмили собой все остальные образы, все мысли.

Фрею передернуло.

Для тебя, со всей возможной любовью и преданностью, от Меня.

В эту долю секунды она осознала, что значила эта записка Анджелы Рэндалл; она была уверена, что наконец смогла залезть в голову этой женщины, понять ее. Анджела Рэндалл, женщина средних лет, живущая бесплодной одинокой жизнью, влюбилась; влюбилась, возможно, безответно, возможно, не в того человека, и была явно в плену у этой любви. Женщины в таких ситуациях часто бездумно покупают дорогие подарки объектам своей любви, не заботясь о том, могут ли себе это позволить, и не придавая значения тому, что этому подарку могут быть не рады.