Если о нас узнают

Оставшись, по сути, с Заком один на один, я смотрю ему в глаза.

– Не могу поверить, что все закончилось, – говорю я.

Зак приподнимает бровь.

– У нас впереди еще вся Европа.

Когда голос Зака опускается до шепота, он почти не меняется. Такой нежный. Его голос похож на мех олененка. Мягкую постель из мха. Под его убаюкивающий тембр можно заснуть.

– Верно. Но ощущения другие.

– Вскоре это станет новой рутиной.

– Может быть. Как и все это. – Я неопределенно машу рукой. – Сейчас уже кажется нормальным.

– Именно.

– Эти мысли немного удручают.

Он откидывает голову назад, обнажая шею.

– Какие?

– Даже что-то невероятное и захватывающее со временем превращается в обыденность.

Микроавтобус проезжает по кочкам, и Энджел фыркает от толчка. Парень уже заснул, как такое возможно?

Зак обдумывает сказанное, размышляет, затем издает изумленное «хм» в знак согласия. Меня никогда не переставало забавлять, что Chorus Management настаивает на том, чтобы выставить Зака как мрачного, задумчивого типа с некоторой резкостью, в то время как его реальная личность совершенно далека от этого. Зак тихий не потому, что он хмурый или измученный. Он просто задумчив и осторожен – из тех людей, кто оценивает то, что вы говорите, слишком долго, пока решает, какой ответ вы больше всего хотите услышать. Возможно, он не из тех, кто главенствует в разговоре или с энтузиазмом любезничает, но он мрачен примерно настолько же, насколько мрачен милый щеночек. Как бы СМИ ни старались утверждать обратное по указке Дэвида, нашего пиарщика.

Он кладет ноги на спинку сиденья Джона, колени прижимает к лицу. Где-то в глубине моего сознания голос твердит, что, если микроавтобус разобьется, его ноги проломят череп. Если я попытаюсь игнорировать эту мысль, она все равно не перестанет меня беспокоить. Поэтому я кладу руку ему на голени и осторожно сжимаю. Он одаривает меня кривой полуулыбкой и нехотя подчиняется.

– Каналы в Амстердаме, – говорит он ни с того ни с сего.

– Альпы в Швейцарии. Я люблю Mad Libs[5]!

– Нет. – Он пихает меня локтем в бок. – Это то, что я хочу увидеть. У всех вас свои дела, да и я не хотел говорить об этом при всех, но, если мне удастся там чем-нибудь заняться, я надеюсь, что именно этим. Просто… посидеть немного у каналов.

– Почему ты не хочешь говорить об этом при всех? Это не так уж постыдно. Если бы ты сказал про район красных фонарей, то…

– О, туда я тоже хочу, – шутит он.

– Естественно.

Его ухмылка исчезает, и он снова прижимает носок ботинка к сиденью перед собой.

– Это глупо. Просто именно там мой папа сделал предложение моей маме. Я хочу увидеть, как это было. Знаю, что это не поможет им снова быть вместе, я лишь… Не знаю.

– Это не глупо, – говорю я. – Мы обязательно это сделаем.

Его улыбка возвращается.

– Да?

– Да. Я имею в виду, мы же отпускаем Энджела в свободное плавание по Европе, так что я уверен, что Эрин запланировала посещение полицейского участка минимум дважды. Если у нас будет время для этого, то мы сможем найти время и для каналов.

– Я тебя слышу, – ворчит Энджел приглушенным голосом.

В ответ я пинаю его сиденье, и он возмущенно вскрикивает.

Энджел – это человек, которого никак нельзя назвать ангелом[6]. На самом деле, его настоящее имя – Ричи, но никто не называл его так с тех пор, как мы создали группу. На нашей первой публиной встрече Дэвид начал переживать по поводу того, что СМИ перепутают «Рубена» и «Ричи», а у Энджела уже давным-давно устоявшееся прозвище. Он получил его от своего отца, когда был малышом, потому что миссис Фан обиделась на оригинальное, более точное прозвище «дитя дьявола», а у мистера Фана было хорошо развито чувство юмора.

Рядом со мной Зак откидывается назад и прикрывает глаза. Его рука прижимается к моей.

Мне кажется, что я не дышу до самого конца поездки.





Глава 2

Зак






Я абсолютно уверен, что мой водитель – фанат группы Saturday.

Он постоянно пялится на меня через зеркало заднего вида, ловит мой взгляд и улыбается, а затем отводит глаза.

Мужчина это делает снова, и от этого волоски на моей шее встают дыбом. Он должен довезти меня до дома, где меня ждет мама, но в то же время я прекрасно понимаю, что он может притащить меня куда угодно, и интуиция подсказывает, что у этого парня может быть целый подвал, завешанный плакатами Saturday.

Я провожу рукой по волосам и сосредотачиваюсь на проносящихся за окном улицах. Я должен мыслить логически. Эрин подобрала для меня этого водителя, поэтому он должен быть надежным хотя бы потому, что я знаю: ее карьере придет конец, если меня похитят и убьют в ее смену. В глубине души я понимаю, что ничего странного не происходит.

Так почему же мужчина улыбается мне так, словно что-то замышляет?

Я слышу знакомый гитарный рифф. О нет.

Он поднимает брови и улыбается мне, как будто произнося «о да».

Водитель увеличивает громкость как раз в тот момент, когда через динамики машины доносится мой голос. Я уже начинаю мечтать о том, чтобы он оказался убийцей. Не то чтобы мне не нравилась песня Guilty. Она веселая, одна из моих любимых песен Saturday, если быть честным. В основном из-за этого чертовски сладко-сахарного гитарного риффа и невероятного вокала Рубена. Я серьезно, его голос в этой песне звучит просто потрясающе.

Я прижимаюсь головой к стеклу, когда начинается припев. Это одна из наших ранних песен, выпущенная еще до того, как я полностью избавился от своего исполнения в стиле панк, который Джефф любезно назвал плаксивым и непривлекательным, поэтому мой голос дрожит, а автотюн практически незаметен. Я бы перепел эту песню заново, если бы у меня была возможность, но когда ты знаменит, все, что ты делаешь, остается с тобой навсегда.

Я бросаю взгляд в зеркало, и, конечно же, водитель все еще наблюдает за мной. Это слишком жутко.

Я покачиваю головой в такт, притворяясь, что хорошо провожу время. Совсем как в Guilty, обожаю эту песню.

– Моя дочь одержима тобой, Зак, – говорит мужчина, поглядывая на меня через зеркало. – Всеми вами, но в особенности тобой. Говорит, что она самая преданная фанатка.

Поморщившись, я выдавливаю из себя улыбку.

– Ничего себе, спасибо, это очень мило с вашей стороны.

Он хихикает.

– Не за что. Знаешь, лично я больше люблю рок, но некоторые из твоих песен довольно запоминающиеся. Только никому не говори, что я это сказал, ладно?

К такому я почти привык. В принципе, ни один парень не сделает комплимент группе без какой-нибудь оговорки. Типа ты вроде как и отстой, но…

– Не скажу. – Делаю паузу, затем решаю продолжить: – Мне тоже больше нравится рок, – впервые я отвечаю ему честно.

Я ковыряю кожаный браслет, который меня заставляет носить стилист.

Для протокола: я действительно люблю наши песни. Просто это не то, что я бы с удовольствием стал слушать в свободное время, и совсем не то, что выбрал бы для исполнения, если бы у меня была такая возможность.

У меня нет власти. Так что все это не имеет значения.

Спустя примерно половину нашей дискографии, на протяжении которой я сгораю от стыда, мы наконец-то доезжаем до дома. Я открываю дверь, выхожу на утреннее солнце и бросаю взгляд на улицу, прикрывшись тем, что потягиваю спину. Вокруг ни души, и, что более важно, вроде бы нет папарацци. Самое странное в жизни знаменитости – видеть свои фотографии в журналах, когда ты даже не подозреваешь, что тебя снимают. Новые камеры этих хитрецов с возможностью съемки за несколько миль совсем не помогают делу. Я часто мелькаю на страницах журналов, поэтому мне постоянно кажется, что за мной кто-то следит. Насколько известно, так оно и есть.

Я рассматриваю свое отражение и начинаю прихорашиваться, потому что Chorus Management будет в полном дерьме, если появится моя фотография, где я выгляжу потрепанным. Волосы в большем беспорядке, чем должны быть, несколько прядей торчат в разные стороны. Под руководством Джеффа я отрастил длинные пряди вместо привычной короткой стрижки, которая не требовала особого ухода, и все еще не привык. Волосы постоянно попадают мне в глаза или щекочут шею. Это огромная заноза в заднице, и я не уверен, что мой внешний вид оправдывает все страдания.

Водитель достает чемодан, поймав меня на месте преступления.

– Спасибо, – говорю я, протягивая ему пятидесятидолларовую купюру.

– Не беспокойтесь. – Он продолжает наблюдать за мной. – Вы не против, если я сделаю фото? Дочка убьет меня, если забуду.

Я выдавливаю из себя жизнерадостную улыбку.

– Конечно!

Мужчина достает мобильник и наклоняется поближе, чтобы сделать несколько селфи. Какая-то часть меня хочет все бросить и просто уйти и увидеть маму, но я игнорирую этот порыв. «Не превращайся в типичную знаменитость, – звучит где-то в подсознании, – это всего лишь небольшая услуга, все в порядке».

После того как водитель сделал достаточно фотографий, чтобы заполнить целый альбом, я захожу в дом, вхожу в лифт, используя свою ключ-карту, и поднимаюсь на верхний этаж. Я стучу в дверь, и через несколько секунд она открывается.

Мама выбегает и крепко обнимает меня. Мне кажется, что она принарядилась. Ее полосатая рубашка заправлена в джинсы. Когда мы отдаляемся друг от друга, в ее глазах стоят слезы. Мама вытирает их так, будто это что-то постыдное, а не самая милая вещь на свете. Затем она протягивает руки и снова обнимает меня до боли крепко. От нее пахнет духами, так что она определенно принарядилась специально для нашей встречи. Мой отсутствующий отец может быть куском дерьма, но с матерью мне повезло.

– Я так по тебе скучала, – говорит она.

– Почему?

Она смеется и качает головой, а потом оглядывает меня с ног до головы.

– Когда ты успел так измениться?

Я засовываю руку в карман.