Если герой приходит
Часть 34 из 78 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Зевс хочет, чтобы ты его взнуздала?
Мудрость, подумала Афина. Мудрость, где ты? Говорить с Гефестом о любви было вдесятеро проще.
– Уздечка мне нужна для Пегаса. Ты слышал о Пегасе?
Гефест кивнул.
– Так ты можешь или нет?!
– Я слышал о Пегасе, – вслух произнес бог-кузнец, знаком показывая слугам, что время наполнить чашу. – О да, я слышал. Например, я слышал, что ты ловишь его. Хочешь, чтобы он возил мои молнии отцу на Олимп. Отличная идея, не спорю.
Мои молнии, отметила Афина. Мои, не отцовские. Случайная оговорка? «Я все-таки бог огня. Любой огонь – я, даже если это Тифонов огонь…» Любой огонь. Молнии – тоже. Всякое изделие Гефеста – это он, в той или иной степени. Чем рискует отец, соглашаясь на эти молнии?
Чем отец рискует, не согласившись?!
– Ловить не значит поймать, – вновь наполнившись, чаша в мгновение ока опустела наполовину. – Говорят, тебя преследуют неудачи. Ты преследуешь Пегаса, тебя преследуют неудачи. Хо-хо! Отменная шутка! Я умею быть остроумным, не находишь?
Не нахожу, подумала Афина. Днем с огнем.
– Ты бог философов, – она улыбнулась, стараясь, чтобы издевка не выбралась наружу. – Твое остроумие соперничает лишь с твоим умом. Шутки ты куешь лучше, чем треножники. Так что насчет уздечки?
– Треножники я тоже кую неплохо, – Гефест обиделся. – Не одна ты желаешь помочь отцу с доставкой молний. Я думаю над этим днем и ночью. Я даже выковал железного коршуна. Железо дороже золота, да и плавится оно труднее. Ничего не вышло, представляешь? Коршун растекся лужей, едва поднявшись в воздух. Наверное, есть металл, способный нести такой груз. Адамант? У меня нет нужного количества адаманта. Хо-хо!
Хмель, вне сомнений, ударил ему в голову:
– Вряд ли отцу пригодится воробей, способный принести на Олимп жалкий огрызок молнии. Туда-сюда, туда-сюда! Крылышками фыр-фыр-фыр! За десять полетов одна молния наберется…
Афина сцепила зубы. Желчь переполняла богиню: желтая и черная желчь, чистый яд. Гефестов юмор[64] проникал в жилы Афины, доводил ее до белого каления. Казалось, хозяин подземного дворца сунул гостью в пылающий горн и ухватил клещами. Крепись, велела богиня, приказывая той Афине, которая была готова схватиться за копье. Он тебе нужен, сохраняй хладнокровие.
– Если ты найдешь решение первым, я буду только рада.
Наклонившись вперед, она нашла в себе силы похлопать кузнеца по руке. Впечатление было такое, будто хлопаешь по камню.
– А пока что я стану ловить Пегаса.
– О да, – согласился Гефест, сверкнув кривыми зубами. – Будешь ловить, а как же! И убеждать себя, что делаешь это с одной-единственной целью: оказать услугу нашему драгоценному отцу. Ты так убедительна, что убедить себя – для Афины это пустяк.
Афина встала:
– Что ты хочешь этим сказать?
Гефест взял лепешку, макнул в мед.
– Ты не любишь дядю, – тяжелые капли падали на стол, собирались в лужицу, в маленькое янтарное море. – Посейдон ревнует к отцу, к его власти. Тебе это против шерсти. Твоя ненависть к Медузе Горгоне – тоже не секрет. Приспособить их четвероногого, крылатого, непокорного сына на службу Олимпу? Взнуздать Пегаса? Превратить ураган во вьючную лошадь?! Это не только услуга, Дева. Это еще и месть.
Афина ждала, пока он доест лепешку.
– Месть подают на стол холодной, – Гефест смотрел на нее снизу вверх. Могучий, бородатый, он ухмылялся так, будто и впрямь был не ремесленником, а философом. – Я кузнец, это не по мне. Все, что подаю я, пышет жаром. Но я не отвечу тебе отказом, сероокая. Да, я сделаю для тебя уздечку. Узда из золотых цепей, выкованных для бессмертных? Для самого Зевса?! Я дам тебе желаемое – и бегай за Пегасом хоть до скончания веков! Боюсь, уздечка скорее пригодится тебе, чем этому коню. Неутоленная страсть раздирает рот, уж я-то знаю…
Он наклонился вперед:
– Так с чем, говоришь, соперничает мое остроумие?
Эписодий восьмой
Сильная и попрыгунья
1
Кровь в воде
Три шага до дверей.
Их я проделал бы и с закрытыми глазами. Три – это если по прямой. Мне понадобилось пять: три вдоль стены, поворот и еще два. По привычке я обошел ложе брата: то место, где оно стояло раньше. Который год, как Пирена нет, а привычка осталась.
Я закусил губу. Распустил нюни на дорожку? Стыдись! Лучше проверь еще раз, ничего ли не забыл. Котомка с хлебом, сыром и плащом. Фибулы: серебряная, с Пегасом, и две бронзовые на обмен. Мешочек с солью. Мешочек ячменной муки. Огниво и трут. Спасибо табунщикам: огонь я разведу в любую погоду. Нож на поясе.
Вроде, все.
Дверь открылась без скрипа. Коридор я знал как свои пять пальцев. Вот и выход наружу. Я шагнул на задний двор, и перед глазами зарябило. По двору текли лужи лунного молока, соревнуясь в беге с угольными тенями. Ночной Зефир гнал по небу рванье облаков, луна выглядывала из прорех: краешком, целиком, наполовину. Случалось, она исчезала с глаз полностью. Тогда во дворе разверзались черные провалы: добро пожаловать в Аид, глупый мальчишка!
Я мотнул головой, гоня наваждение. Двинулся напрямик, совсем не так, как намеревался раньше: по краю, в тени ограды. Плевать! Никто не увидит, все спят. А и увидят – все равно плевать.
Всем плевать. Значит, и мне тоже.
Дротик лежал там, где я его припрятал: под северной стеной, присыпан прошлогодними прелыми листьями. Здесь, в глухом закутке, рабы подметать ленились: никто сюда не заглядывал, кроме меня. Это был не тот дротик, которым я угрожал Гермию. К тому я больше не притронусь! Я стащил другой, с новеньким блестящим наконечником и крепким ясеневым древком. Да, стащил. И не стыдно.
Ну, может, самую малость.
Задняя калитка запиралась изнутри. Это чтобы кто ни попадя во дворец не шастал. А отсюда наружу, в акрополь – пожалуйста, если надо. Мне было надо. Дубовый брус перекосило в пазах, насилу вытащил. Калитка, открываясь, зашлась мерзким поросячьим визгом – не иначе, вознамерилась перебудить весь дворец. Я замер, по спине потекли ручейки пота.
Тишина. Спят как убитые. Ладно.
Закрылась мерзавка на удивление тихо.
Небо очистилось. Свет луны залил все, до чего смог дотянуться. Резко очерченные стены домов казались девственно-белыми. Днем они выглядели невзрачней. Небесная странница Селена, омыв здания из сверкающего ведра, стерла со стен грязь и пыль, выбелила слоем извести. Говорят, Селена охоча до юношей: крадет их, прячет у себя. Пускай, я еще маленький – авось, не позарится. Вот, иду, ничего во мне хорошего! Тоже мне сокровище, красть его…
Вытертые тысячами ступней, тускло отблескивали плиты главной площади. За храмом Афродиты Черной началась роща: ровные стволы с плоскими кронами. Черное и белое. Белое и черное. Колоннада портика вокруг источника, подарка Асопа.
Мне сюда. У меня дело.
⁂
Каменная чаша. Ребристый бортик.
Источник Пирена.
– Я пришел прощаться. С кем, если не с тобой?
Сажусь на край чаши. Опускаю руку, касаюсь прохладной воды. Крохотный фонтанчик бьет рядом, поднимаясь едва ли на ладонь. Здесь всегда бьет эта струя воды. Но сейчас мне кажется, что Пирен слушает меня, что он здесь.
– У меня никого не осталось, только ты и дедушка. Знаешь, почему? Вы мертвые. Вас я унесу с собой, как хлеб и сыр. Живым я не нужен, живые мне чужие. Нет, хуже: это я им чужой. Никто, пустое место. Гиппоной, сын Главка? Это насмешка. Даже мама – вас с братьями она хотя бы рожала! А меня принесли, как сверток ткани, передали на сохранение. Ты знал про это?
Ночь. Луна. Нет ответа.
– Теперь уже все равно. Знал ты, не знал – ты погиб раньше, чем я сам узнал правду. Когда я вспоминаю тебя, Пирен – там, в прошлом, я еще сын Главка и Эвримеды. Когда вспоминаю дедушку – тоже. Не понимаешь? Скажешь, я сошел с ума? Я и сам себя плохо понимаю. Ничего, я скоро уйду.
Рука уходит в воду. Скрываются пальцы, ладонь, запястье.
– Они врали мне. Папа, мама, братья. Может, братья и не врали. Если так, они все равно однажды узнают. Спросят: «А ты кто такой, парень? Ты нам не родня!» Ты не спросишь, Пирен, ты умер. Ты – источник. Здесь ты вода; там, внизу – тень.
Облако закрывает луну. Тень ложится на воду.
– Вот дедушка, он говорил мне правду. Я просто не понимал, что он мне говорит. Глупый был, сопливый. Если бы понял раньше, было бы не так больно.
Колонны уходят в темноту. Лес, настоящий лес.
– Ты пойди к нему, Пирен. Где там у вас гора? Скажи, что я его помню. Все помню, до последнего словечка. Ему будет приятно тебя увидеть. Вы присядете на склоне, дедушка отдохнет от работы. А ты ему станешь рассказывать обо мне. Не можешь? Не пойдешь? Ты пил из Леты, ты лишился памяти? Ничего, я помогу тебе. Хочешь крови? Кровь возвращает мертвым память, я знаю.
Нож покидает ножны. Бронзовая рыбка.
– Я бы привел тебе овцу. Барана, ягненка, хоть кого. Но как? Да и красть нехорошо. Папины овцы – они теперь чужие.
Мне не больно. Нож глубоко рассекает ладонь, но мне совсем не больно. Вчера было больнее, и безо всякого ножа.
– Вот, пей. Это хорошая кровь, честная. Я принес тебе ячменной муки…
Сыплю муку в источник.
– И соли. Ты стоишь своей соли, клянусь! Теперь ты вспомнишь, кто ты. Вспомнишь, кто я. Сходи к дедушке, пока не забыл, а?
Был бы день, я бы увидел, как туманное облачко крови кружится в прозрачной воде. Танцует, растворяется. Был бы день, я бы поверил, что Пирен пьет. Сейчас ночь, сейчас все иначе. Вода темная, кровь темная, не различить. Блики играют в чаше, морочат.
– Я пойду. Я боюсь уходить, вот и тяну время. Напился? Все, прощай. Если не забудешь, оставайся у деда, на его горе́. Аиду, небось, без разницы, где твоя тень бродит. Ты дедушку забудешь, крови надолго не хватит. Только он тебя не забудет, понимаешь? Ты пройдешь мимо, а дедушка скажет: «Вот мой внук Пирен идет. Эй, парень, как дела?» И ему станет легче. Даже если ты не ответишь, не оглянешься – ему станет легче, точно тебе говорю. Ладно, извини. Заболтался я…
Мудрость, подумала Афина. Мудрость, где ты? Говорить с Гефестом о любви было вдесятеро проще.
– Уздечка мне нужна для Пегаса. Ты слышал о Пегасе?
Гефест кивнул.
– Так ты можешь или нет?!
– Я слышал о Пегасе, – вслух произнес бог-кузнец, знаком показывая слугам, что время наполнить чашу. – О да, я слышал. Например, я слышал, что ты ловишь его. Хочешь, чтобы он возил мои молнии отцу на Олимп. Отличная идея, не спорю.
Мои молнии, отметила Афина. Мои, не отцовские. Случайная оговорка? «Я все-таки бог огня. Любой огонь – я, даже если это Тифонов огонь…» Любой огонь. Молнии – тоже. Всякое изделие Гефеста – это он, в той или иной степени. Чем рискует отец, соглашаясь на эти молнии?
Чем отец рискует, не согласившись?!
– Ловить не значит поймать, – вновь наполнившись, чаша в мгновение ока опустела наполовину. – Говорят, тебя преследуют неудачи. Ты преследуешь Пегаса, тебя преследуют неудачи. Хо-хо! Отменная шутка! Я умею быть остроумным, не находишь?
Не нахожу, подумала Афина. Днем с огнем.
– Ты бог философов, – она улыбнулась, стараясь, чтобы издевка не выбралась наружу. – Твое остроумие соперничает лишь с твоим умом. Шутки ты куешь лучше, чем треножники. Так что насчет уздечки?
– Треножники я тоже кую неплохо, – Гефест обиделся. – Не одна ты желаешь помочь отцу с доставкой молний. Я думаю над этим днем и ночью. Я даже выковал железного коршуна. Железо дороже золота, да и плавится оно труднее. Ничего не вышло, представляешь? Коршун растекся лужей, едва поднявшись в воздух. Наверное, есть металл, способный нести такой груз. Адамант? У меня нет нужного количества адаманта. Хо-хо!
Хмель, вне сомнений, ударил ему в голову:
– Вряд ли отцу пригодится воробей, способный принести на Олимп жалкий огрызок молнии. Туда-сюда, туда-сюда! Крылышками фыр-фыр-фыр! За десять полетов одна молния наберется…
Афина сцепила зубы. Желчь переполняла богиню: желтая и черная желчь, чистый яд. Гефестов юмор[64] проникал в жилы Афины, доводил ее до белого каления. Казалось, хозяин подземного дворца сунул гостью в пылающий горн и ухватил клещами. Крепись, велела богиня, приказывая той Афине, которая была готова схватиться за копье. Он тебе нужен, сохраняй хладнокровие.
– Если ты найдешь решение первым, я буду только рада.
Наклонившись вперед, она нашла в себе силы похлопать кузнеца по руке. Впечатление было такое, будто хлопаешь по камню.
– А пока что я стану ловить Пегаса.
– О да, – согласился Гефест, сверкнув кривыми зубами. – Будешь ловить, а как же! И убеждать себя, что делаешь это с одной-единственной целью: оказать услугу нашему драгоценному отцу. Ты так убедительна, что убедить себя – для Афины это пустяк.
Афина встала:
– Что ты хочешь этим сказать?
Гефест взял лепешку, макнул в мед.
– Ты не любишь дядю, – тяжелые капли падали на стол, собирались в лужицу, в маленькое янтарное море. – Посейдон ревнует к отцу, к его власти. Тебе это против шерсти. Твоя ненависть к Медузе Горгоне – тоже не секрет. Приспособить их четвероногого, крылатого, непокорного сына на службу Олимпу? Взнуздать Пегаса? Превратить ураган во вьючную лошадь?! Это не только услуга, Дева. Это еще и месть.
Афина ждала, пока он доест лепешку.
– Месть подают на стол холодной, – Гефест смотрел на нее снизу вверх. Могучий, бородатый, он ухмылялся так, будто и впрямь был не ремесленником, а философом. – Я кузнец, это не по мне. Все, что подаю я, пышет жаром. Но я не отвечу тебе отказом, сероокая. Да, я сделаю для тебя уздечку. Узда из золотых цепей, выкованных для бессмертных? Для самого Зевса?! Я дам тебе желаемое – и бегай за Пегасом хоть до скончания веков! Боюсь, уздечка скорее пригодится тебе, чем этому коню. Неутоленная страсть раздирает рот, уж я-то знаю…
Он наклонился вперед:
– Так с чем, говоришь, соперничает мое остроумие?
Эписодий восьмой
Сильная и попрыгунья
1
Кровь в воде
Три шага до дверей.
Их я проделал бы и с закрытыми глазами. Три – это если по прямой. Мне понадобилось пять: три вдоль стены, поворот и еще два. По привычке я обошел ложе брата: то место, где оно стояло раньше. Который год, как Пирена нет, а привычка осталась.
Я закусил губу. Распустил нюни на дорожку? Стыдись! Лучше проверь еще раз, ничего ли не забыл. Котомка с хлебом, сыром и плащом. Фибулы: серебряная, с Пегасом, и две бронзовые на обмен. Мешочек с солью. Мешочек ячменной муки. Огниво и трут. Спасибо табунщикам: огонь я разведу в любую погоду. Нож на поясе.
Вроде, все.
Дверь открылась без скрипа. Коридор я знал как свои пять пальцев. Вот и выход наружу. Я шагнул на задний двор, и перед глазами зарябило. По двору текли лужи лунного молока, соревнуясь в беге с угольными тенями. Ночной Зефир гнал по небу рванье облаков, луна выглядывала из прорех: краешком, целиком, наполовину. Случалось, она исчезала с глаз полностью. Тогда во дворе разверзались черные провалы: добро пожаловать в Аид, глупый мальчишка!
Я мотнул головой, гоня наваждение. Двинулся напрямик, совсем не так, как намеревался раньше: по краю, в тени ограды. Плевать! Никто не увидит, все спят. А и увидят – все равно плевать.
Всем плевать. Значит, и мне тоже.
Дротик лежал там, где я его припрятал: под северной стеной, присыпан прошлогодними прелыми листьями. Здесь, в глухом закутке, рабы подметать ленились: никто сюда не заглядывал, кроме меня. Это был не тот дротик, которым я угрожал Гермию. К тому я больше не притронусь! Я стащил другой, с новеньким блестящим наконечником и крепким ясеневым древком. Да, стащил. И не стыдно.
Ну, может, самую малость.
Задняя калитка запиралась изнутри. Это чтобы кто ни попадя во дворец не шастал. А отсюда наружу, в акрополь – пожалуйста, если надо. Мне было надо. Дубовый брус перекосило в пазах, насилу вытащил. Калитка, открываясь, зашлась мерзким поросячьим визгом – не иначе, вознамерилась перебудить весь дворец. Я замер, по спине потекли ручейки пота.
Тишина. Спят как убитые. Ладно.
Закрылась мерзавка на удивление тихо.
Небо очистилось. Свет луны залил все, до чего смог дотянуться. Резко очерченные стены домов казались девственно-белыми. Днем они выглядели невзрачней. Небесная странница Селена, омыв здания из сверкающего ведра, стерла со стен грязь и пыль, выбелила слоем извести. Говорят, Селена охоча до юношей: крадет их, прячет у себя. Пускай, я еще маленький – авось, не позарится. Вот, иду, ничего во мне хорошего! Тоже мне сокровище, красть его…
Вытертые тысячами ступней, тускло отблескивали плиты главной площади. За храмом Афродиты Черной началась роща: ровные стволы с плоскими кронами. Черное и белое. Белое и черное. Колоннада портика вокруг источника, подарка Асопа.
Мне сюда. У меня дело.
⁂
Каменная чаша. Ребристый бортик.
Источник Пирена.
– Я пришел прощаться. С кем, если не с тобой?
Сажусь на край чаши. Опускаю руку, касаюсь прохладной воды. Крохотный фонтанчик бьет рядом, поднимаясь едва ли на ладонь. Здесь всегда бьет эта струя воды. Но сейчас мне кажется, что Пирен слушает меня, что он здесь.
– У меня никого не осталось, только ты и дедушка. Знаешь, почему? Вы мертвые. Вас я унесу с собой, как хлеб и сыр. Живым я не нужен, живые мне чужие. Нет, хуже: это я им чужой. Никто, пустое место. Гиппоной, сын Главка? Это насмешка. Даже мама – вас с братьями она хотя бы рожала! А меня принесли, как сверток ткани, передали на сохранение. Ты знал про это?
Ночь. Луна. Нет ответа.
– Теперь уже все равно. Знал ты, не знал – ты погиб раньше, чем я сам узнал правду. Когда я вспоминаю тебя, Пирен – там, в прошлом, я еще сын Главка и Эвримеды. Когда вспоминаю дедушку – тоже. Не понимаешь? Скажешь, я сошел с ума? Я и сам себя плохо понимаю. Ничего, я скоро уйду.
Рука уходит в воду. Скрываются пальцы, ладонь, запястье.
– Они врали мне. Папа, мама, братья. Может, братья и не врали. Если так, они все равно однажды узнают. Спросят: «А ты кто такой, парень? Ты нам не родня!» Ты не спросишь, Пирен, ты умер. Ты – источник. Здесь ты вода; там, внизу – тень.
Облако закрывает луну. Тень ложится на воду.
– Вот дедушка, он говорил мне правду. Я просто не понимал, что он мне говорит. Глупый был, сопливый. Если бы понял раньше, было бы не так больно.
Колонны уходят в темноту. Лес, настоящий лес.
– Ты пойди к нему, Пирен. Где там у вас гора? Скажи, что я его помню. Все помню, до последнего словечка. Ему будет приятно тебя увидеть. Вы присядете на склоне, дедушка отдохнет от работы. А ты ему станешь рассказывать обо мне. Не можешь? Не пойдешь? Ты пил из Леты, ты лишился памяти? Ничего, я помогу тебе. Хочешь крови? Кровь возвращает мертвым память, я знаю.
Нож покидает ножны. Бронзовая рыбка.
– Я бы привел тебе овцу. Барана, ягненка, хоть кого. Но как? Да и красть нехорошо. Папины овцы – они теперь чужие.
Мне не больно. Нож глубоко рассекает ладонь, но мне совсем не больно. Вчера было больнее, и безо всякого ножа.
– Вот, пей. Это хорошая кровь, честная. Я принес тебе ячменной муки…
Сыплю муку в источник.
– И соли. Ты стоишь своей соли, клянусь! Теперь ты вспомнишь, кто ты. Вспомнишь, кто я. Сходи к дедушке, пока не забыл, а?
Был бы день, я бы увидел, как туманное облачко крови кружится в прозрачной воде. Танцует, растворяется. Был бы день, я бы поверил, что Пирен пьет. Сейчас ночь, сейчас все иначе. Вода темная, кровь темная, не различить. Блики играют в чаше, морочат.
– Я пойду. Я боюсь уходить, вот и тяну время. Напился? Все, прощай. Если не забудешь, оставайся у деда, на его горе́. Аиду, небось, без разницы, где твоя тень бродит. Ты дедушку забудешь, крови надолго не хватит. Только он тебя не забудет, понимаешь? Ты пройдешь мимо, а дедушка скажет: «Вот мой внук Пирен идет. Эй, парень, как дела?» И ему станет легче. Даже если ты не ответишь, не оглянешься – ему станет легче, точно тебе говорю. Ладно, извини. Заболтался я…