Еретики Дюны
Часть 4 из 96 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Пусть тебя не одурачат люди Тега, — сказал Шванги. — У них глаза на затылке. Ведь мать Тега с рождения была одной из нас. Он учит гхолу такому, чего ему вообще никогда не следовало бы знать!
~ ~ ~
Взрывы являются также сжатиями времени. Все доступные наблюдению перемены в человеческой истории до некоторой стегни и с некоей точки зрения являются взрывными — иначе бы вы их не заметили. Плавная Непрерывность перемен, если ее достаточно замедлить, протекает незамеченной для тех, чей срок наблюдения слишком короток. Отсюда, говорю вам, я видел перемены, которых вы никогда бы не углядели.
Лито II
Женщина, стоявшая в утреннем свете планеты Дом Соборов перед столом, за которым сидела Верховная Преподобная Мать Алма Тараза, была высока и гибка. Длинная черно-мерцающая аба, облекавшая ее от плеч до пола не могла скрыть грацию, проявлявшуюся в каждом движении тела.
Тараза наклонилась вперед в своем песьем кресле и проглядывала перекладные досье — глифы Бене Джессерит — проецируемые над поверхностью стола только для ее глаз.
«Дарви Одраде» так дисплей определил стоявшую перед ней женщину, а затем последовала сжатая биография, и так уже знакомая Таразе до мелочей. Дисплей служил нескольким целям — всегда надежная памятка для Верховной Матери, позволявшая порой взять паузу для раздумий, когда делаешь вид, будто изучаешь характеристики, и он же снабжал решающими доводами, если в ходе беседы всплывет что-нибудь нежелательное.
«Одраде принесла Бене Джессерит уже девятнадцать детей», — вчитывалась Тараза в информацию, возникавшую перед ее глазами. «Каждый ребенок от другого отца», в этом необычного мало. Но даже такое интенсивное материнство не нарастило на Одраде ненужной плоти. Лицо ее с длинным носом и угловатыми щеками от природы имело — высокомерный вид. Все лицо сужалось к узкому подбородку. Пухлые губы — обещание страсти.
«Мы всегда можем положиться на гены Атридесов», — подумала Тараза.
Позади Одраде затрепетала оконная занавеска, она оглянулась. Они были в утренней комнате Таразы — небольшой элегантно обставленной, отделанной в зеленые тона. Только яркая белизна песьего кресла Таразы выделялась из общего фона. Окна эркера смотрели на восток — на сад, лужайку и отдаленные снежные вершины гор планеты Дом Соборов, похожие на театральные декорации.
Не поглядев на нее, Тараза сказала:
— Я обрадовалась, когда ты и Лусилла приняли назначение. Это намного облегчает мою задачу.
— Я бы хотела встретиться с этой Лусиллой, — сказала Одраде, глядя на макушку Таразы. Голос Одраде был мягким контральто.
Тараза откашлялась.
— Нет надобности. Лусилла одна из наших Геноносительниц. Вы обе получили идентичное либеральное образование, обусловившее вашу подготовленность.
Было что-то оскорбительное в небрежном тоне Таразы и только их давнее знакомство уняло вспыхнувшее немедля раздражение Одраде. Частично — из-за слова «либеральное», разобралась она. Предки-Атридесы взбунтовались в ней при этом слове. Словно все ее накопленные женские воспоминания накинулись на бессознательные выводы и поверхностные предубеждения, скрывающиеся за этим словом.
«Только либералы на самом деле мыслят. Только либералы разумны. Только либералы понимают нужды своих собратьев».
«Сколько же зловредности скрыто за этим словом! — подумала Одраде. Как же сильно тайное „я“ требует ощущения своего первенства».
Одраде напомнила себе, что Тараза, не смотря на свой небрежный до оскорбительности тон, использовала этот термин только в католическом смысле: общее образование Лусиллы полностью соответствовало образованию Одраде.
Тараза откинулась, устраиваясь поудобнее, не отрывая взгляда от дисплея. Свет из окон, выходящих на восток, осветил лицо невысокой женщины — чуть-чуть старше Одраде — положив тени под носом и подбородком. Тараза сохранила часть красоты, благодаря которой она когда-то была самой надежной при скрещивании с трудными мужскими особями. Ее лицо — длинный овал с мягко закругляющимися щеками. Черные волосы собраны в большой тугой пучок на затылке, полностью обнажая лоб. Рот Таразы едва открывался, когда она говорила — полнейший контроль за движениями. Внимание наблюдателя все время привлекали ее глаза: повелительные и затопленные синевой. Ее лицо производило впечатление маски вежливости, из-под которой не проглянут разоблачающие истинные переживания.
Одраде знала, когда Верховная Мать принимает такую позу: вскоре Тараза забормочет себе под нос. Ну, точно, именно, как Одраде и ожидала, Тараза что-то забормотала про себя.
Верховная Мать размышляла, следя за выдающим информацию дисплеем с огромным вниманием. Многие дела занимали ее мысли.
Это успокаивало Одраде. Тараза не верит, что существует некая благотворная сила, руководящая человечеством. Защитная Миссионерия и Намерения Ордена — вот что хоть как-то ценно в мире Таразы. Все, служащее этим целям, даже происки давно умершего Тирана, должно почитаться благом. Все остальное — зло. Чужеродные вторжения из Рассеяния — особенно эти возвращающиеся потомки Рыбословш, называющие себя Преподобными Черницами — никак не заслуживают доверия. Собственная паства Таразы, и даже противостоящие ей в Совете, это, в конечном итоге, Бене Джессерит — единственное, чему можно доверять.
Так и не поднимая глаз, Тараза проговорила:
— Ты знаешь, что если сравнивать тысячелетия, предшествующие Тирану, с прошедшими после его смерти, то уменьшение крупных конфликтов феноменально. Со времени Тирана их число стало меньше, чем два процента от того, что было прежде.
— Насколько мне известно, — ответила Одраде.
Тараза метнула на нее короткий взгляд и сразу опустила глаза.
— Что?
— Невозможно получить сведения, сколько войн велось за пределами нашего обитания. Есть ли у тебя статистика от людей Рассеяния?
— Конечно нет!
— Ты говоришь о том, что именно Лито укротил нас, — сказала Одраде.
— Если тебе этого хочется, пусть будет так.
Тараза отметила что-то, увиденное на дисплее.
— Следует ли приписать это заслугам нашего любимого башара Майлза Тега? — спросила Одраде. — Или его талантливым предшественникам?
— Этих людей выбирали мы, — сказала Тараза.
— Не понимаю, уместна ли сейчас дискуссия по военным вопросам, — сказала Одраде. — Что она имеет общего с нашей нынешней проблемой?
— Есть кое-кто, полагающий, что мы можем вляпаться в скверную историю и впадем в состояние хуже, чем было до Тирана…
— Да ну? — Одраде поджала губы.
— Некоторые отряды возвращающихся Затерянных продают оружие всякому, кто хочет или может купить.
— Какое именно оружие? — спросила Одраде.
— Современное оружие стекается на Гамму, и почти нет сомнений, что тлейлаксанцы накапливают некоторые самые опасные вооружения.
Тараза откинулась назад и потерла виски. Она заговорила тихим, почти задумчивым голосом.
— Мы считаем, что принимаем решение величайшего значения и исходим из высочайших принципов.
Одраде и раньше это знала. Она сказала:
— Верховная Мать сомневается в правоте Бене Джессерит?
— Сомневаюсь? О, нет. Но я действительно испытываю разочарование. Мы работали изо всех сил ради этих высокоутонченных целей, а что получаем в итоге? Обнаруживается, что многое, чему мы посвятили наши жизни, проистекает из ничтожных предпосылок: жажды личных удобств или благополучия, не имеющих ничего общего с нашими высокими идеалами. Что действительно поставлено на карту — соглашение всех Способных принимать решения для пользы всего человечества.
— Я слышала, ты называешь это политической необходимостью, — заметила Одраде.
Тараза заговорила, взяв себя под жесткий контроль и опять перенеся при этом взгляд на дисплей.
— Если мы станем основывать наши суждения не на созданной жесткой системе, то это верный путь к исчезновению Бене Джессерит.
— Ты не найдешь ничтожных решений в моей биографии, — сказала Одраде.
— Я ищу источники слабостей, изъянов.
— Их ты тоже не найдешь.
Тараза скрыла улыбку. Она узнала, поняла это эксцентричное замечание: способ Одраде подпускать шпильки Верховной Матери. Одраде была очень хороша, когда, нетерпеливая на вид, на самом деле погружалась в поток терпения, не поторапливая время.
Когда Тараза не клюнула на эту наживку, Одраде вернулась к своему спокойному ожиданию — легкое дыхание, уравновешенный ум. Терпение втекало в нее без усилия над собой. Орден давным-давно научил ее, как разделять прошлое и настоящее на одновременные потоки. Созерцая все окружающее, она в то же время способна была выхватывать крохи прошлого и жить ими, словно прошлое и настоящее накладывались на один экран.
«Работа памяти», — подумала Одраде. Было время, когда Одраде жила так, как и большинство детей: в доме, где были мужчина и женщина — если и не настоящие родители, то растившие ее вполне по-родительски. Все другие дети, которых она тогда знала, жили так же: у них были папы и мамы. Порой один папа работал, далеко от дома. Порой на работу ходила только мама. В случае Одраде, женщина оставалась дома — никакая приходящая нянька не сидела с ребенком в рабочие часы. Много позже она узнала, что родившая ее мать уплатила большую сумму денег, чтобы обеспечить такой уход за своей девочкой, спрятанной у всех на виду подобным образом.
— Она спрятала тебя, потому что любила, — объяснила женщина, когда Одраде стала достаточно взрослой, чтобы понимать. — Вот почему ты не должна никогда никому открывать, что мы не твои настоящие родители.
Как позже поняла Одраде, любовь не имела с этим ничего общего. Преподобные Матери не действовали из таких земных мотивов. А настоящая мать Одраде принадлежала к Бене Джессерит.
Все это открывалось Одраде, согласно исходному плану. Ее имя: Одраде. Дарви — так ее всегда называли равнодушные к ней или рассерженные. Юные приятельницы, естественно, сократили это имя до Дар.
Не все, однако, соответствовало первоначальному плану. Одраде припоминала узкую кровать в комнате, которой придавали жизнерадостный вид картинки животных и фантастические пейзажи на пастельно-голубых стенах. Белые шторы трепетали в окошке под мягкими ветерками весны и лета. Одраде помнила, как прыгает на узкой кровати — восхитительно счастливая игра. Много смеха. Руки, ловившие ее посреди прыжка и крепко обнимавшие. Руки мужчины. Круглое лицо с небольшими усиками, которые щекотали ее так, что она начинала хихикать. Кровать стукалась о стену от ее прыжков, и на стене от этого остались вмятины.
Одраде берегла эти воспоминания, не желая выбрасывать их в колодец холодной рациональности. Отметина на стене. Отметки смеха и радости. До чего же они малы и как о многом свидетельствуют.
Странно, почему в последнее время она все больше и больше стала думать о папе. Не все ее воспоминания были счастливыми. Были времена, когда он бывал печально сердитым, предостерегал маму не слишком вмешиваться. На лице его отражалось много разочарований. Его голос приливал, когда он был в плохом настроении. Тогда мама двигалась тихо, ее глаза наполнялись беспокойством. Одраде ощущала беспокойство и страх и негодовала на мужчину. Женщина знала, как лучше всего с ним поладить. Она целовала его в затылок, поглаживала по щеке и шептала ему на ухо.
Эти древние «естественные» чувства заставили немало потрудиться аналитиков-прокторов Бене Джессерит, прежде чем удалось их изгнать из Одраде. Даже сейчас оставался в ней сор прошлого, который надо было из нее вытащить и выбросить. Даже сейчас, знала Одраде, до конца это в ней не истреблено.
Наблюдая за тем, с какой тщательностью Тараза изучает биографическое досье, Одраде подумала, не этот ли изъян увидела Верховная Мать.
«Им наверняка известно, что я способна на переживания тех ранних времен».
Все это было так давно, и все равно она должна была признать, что память о мужчине и женщине покоится в ней, что, возможно, ее никогда не удастся полностью стереть. Особенно память о маме.
Преподобная Мать, родившая Одраде, оказалась в крайнем положении, и, по причинам, теперь отлично понятным Одраде, укрыла дочку в потайное убежище на Гамму. Одраде не таила никаких обид. Это было необходимо, чтобы они обе остались в живых. Проблемы пришли с другой стороны: приемная мать дала Одраде то, что большинство матерей дают своим детям, и чему так не доверяет Орден — Любовь.
Когда прибыли Преподобные Матери, приемная мать не стала сражаться, чтобы удержать своего ребенка.
Преподобные Матери вошли в сопровождении прокторов: мужчин и женщин. Прошло много времени, прежде чем Одраде осознала все значение этого щемящего момента. В глубине своего сердца женщина знала, что наступит день разлуки. Что это — лишь вопрос времени. И, все равно, по мере того, как дни превращались в годы — почти в шесть стандартных лет — женщина осмеливалась надеяться.
Затем прибыли Преподобные Матери со своими дюжими прислужниками. Они лишь выжидали до тех пор, пока не наступит безопасный момент, пока не удостоверятся, что никаким охотникам и шпионам не известно, что Одраде — запланированный Бене Джессерит отпрыск рода Атридесов.
Одраде увидела, как Преподобные Матери передают огромную сумму денег. Женщина швырнула эти деньги на пол. Но ни один голос не возвысился, чтобы ее за это укорить. Взрослые участники этой сцены знали, где лежит истинная сила.
~ ~ ~
Взрывы являются также сжатиями времени. Все доступные наблюдению перемены в человеческой истории до некоторой стегни и с некоей точки зрения являются взрывными — иначе бы вы их не заметили. Плавная Непрерывность перемен, если ее достаточно замедлить, протекает незамеченной для тех, чей срок наблюдения слишком короток. Отсюда, говорю вам, я видел перемены, которых вы никогда бы не углядели.
Лито II
Женщина, стоявшая в утреннем свете планеты Дом Соборов перед столом, за которым сидела Верховная Преподобная Мать Алма Тараза, была высока и гибка. Длинная черно-мерцающая аба, облекавшая ее от плеч до пола не могла скрыть грацию, проявлявшуюся в каждом движении тела.
Тараза наклонилась вперед в своем песьем кресле и проглядывала перекладные досье — глифы Бене Джессерит — проецируемые над поверхностью стола только для ее глаз.
«Дарви Одраде» так дисплей определил стоявшую перед ней женщину, а затем последовала сжатая биография, и так уже знакомая Таразе до мелочей. Дисплей служил нескольким целям — всегда надежная памятка для Верховной Матери, позволявшая порой взять паузу для раздумий, когда делаешь вид, будто изучаешь характеристики, и он же снабжал решающими доводами, если в ходе беседы всплывет что-нибудь нежелательное.
«Одраде принесла Бене Джессерит уже девятнадцать детей», — вчитывалась Тараза в информацию, возникавшую перед ее глазами. «Каждый ребенок от другого отца», в этом необычного мало. Но даже такое интенсивное материнство не нарастило на Одраде ненужной плоти. Лицо ее с длинным носом и угловатыми щеками от природы имело — высокомерный вид. Все лицо сужалось к узкому подбородку. Пухлые губы — обещание страсти.
«Мы всегда можем положиться на гены Атридесов», — подумала Тараза.
Позади Одраде затрепетала оконная занавеска, она оглянулась. Они были в утренней комнате Таразы — небольшой элегантно обставленной, отделанной в зеленые тона. Только яркая белизна песьего кресла Таразы выделялась из общего фона. Окна эркера смотрели на восток — на сад, лужайку и отдаленные снежные вершины гор планеты Дом Соборов, похожие на театральные декорации.
Не поглядев на нее, Тараза сказала:
— Я обрадовалась, когда ты и Лусилла приняли назначение. Это намного облегчает мою задачу.
— Я бы хотела встретиться с этой Лусиллой, — сказала Одраде, глядя на макушку Таразы. Голос Одраде был мягким контральто.
Тараза откашлялась.
— Нет надобности. Лусилла одна из наших Геноносительниц. Вы обе получили идентичное либеральное образование, обусловившее вашу подготовленность.
Было что-то оскорбительное в небрежном тоне Таразы и только их давнее знакомство уняло вспыхнувшее немедля раздражение Одраде. Частично — из-за слова «либеральное», разобралась она. Предки-Атридесы взбунтовались в ней при этом слове. Словно все ее накопленные женские воспоминания накинулись на бессознательные выводы и поверхностные предубеждения, скрывающиеся за этим словом.
«Только либералы на самом деле мыслят. Только либералы разумны. Только либералы понимают нужды своих собратьев».
«Сколько же зловредности скрыто за этим словом! — подумала Одраде. Как же сильно тайное „я“ требует ощущения своего первенства».
Одраде напомнила себе, что Тараза, не смотря на свой небрежный до оскорбительности тон, использовала этот термин только в католическом смысле: общее образование Лусиллы полностью соответствовало образованию Одраде.
Тараза откинулась, устраиваясь поудобнее, не отрывая взгляда от дисплея. Свет из окон, выходящих на восток, осветил лицо невысокой женщины — чуть-чуть старше Одраде — положив тени под носом и подбородком. Тараза сохранила часть красоты, благодаря которой она когда-то была самой надежной при скрещивании с трудными мужскими особями. Ее лицо — длинный овал с мягко закругляющимися щеками. Черные волосы собраны в большой тугой пучок на затылке, полностью обнажая лоб. Рот Таразы едва открывался, когда она говорила — полнейший контроль за движениями. Внимание наблюдателя все время привлекали ее глаза: повелительные и затопленные синевой. Ее лицо производило впечатление маски вежливости, из-под которой не проглянут разоблачающие истинные переживания.
Одраде знала, когда Верховная Мать принимает такую позу: вскоре Тараза забормочет себе под нос. Ну, точно, именно, как Одраде и ожидала, Тараза что-то забормотала про себя.
Верховная Мать размышляла, следя за выдающим информацию дисплеем с огромным вниманием. Многие дела занимали ее мысли.
Это успокаивало Одраде. Тараза не верит, что существует некая благотворная сила, руководящая человечеством. Защитная Миссионерия и Намерения Ордена — вот что хоть как-то ценно в мире Таразы. Все, служащее этим целям, даже происки давно умершего Тирана, должно почитаться благом. Все остальное — зло. Чужеродные вторжения из Рассеяния — особенно эти возвращающиеся потомки Рыбословш, называющие себя Преподобными Черницами — никак не заслуживают доверия. Собственная паства Таразы, и даже противостоящие ей в Совете, это, в конечном итоге, Бене Джессерит — единственное, чему можно доверять.
Так и не поднимая глаз, Тараза проговорила:
— Ты знаешь, что если сравнивать тысячелетия, предшествующие Тирану, с прошедшими после его смерти, то уменьшение крупных конфликтов феноменально. Со времени Тирана их число стало меньше, чем два процента от того, что было прежде.
— Насколько мне известно, — ответила Одраде.
Тараза метнула на нее короткий взгляд и сразу опустила глаза.
— Что?
— Невозможно получить сведения, сколько войн велось за пределами нашего обитания. Есть ли у тебя статистика от людей Рассеяния?
— Конечно нет!
— Ты говоришь о том, что именно Лито укротил нас, — сказала Одраде.
— Если тебе этого хочется, пусть будет так.
Тараза отметила что-то, увиденное на дисплее.
— Следует ли приписать это заслугам нашего любимого башара Майлза Тега? — спросила Одраде. — Или его талантливым предшественникам?
— Этих людей выбирали мы, — сказала Тараза.
— Не понимаю, уместна ли сейчас дискуссия по военным вопросам, — сказала Одраде. — Что она имеет общего с нашей нынешней проблемой?
— Есть кое-кто, полагающий, что мы можем вляпаться в скверную историю и впадем в состояние хуже, чем было до Тирана…
— Да ну? — Одраде поджала губы.
— Некоторые отряды возвращающихся Затерянных продают оружие всякому, кто хочет или может купить.
— Какое именно оружие? — спросила Одраде.
— Современное оружие стекается на Гамму, и почти нет сомнений, что тлейлаксанцы накапливают некоторые самые опасные вооружения.
Тараза откинулась назад и потерла виски. Она заговорила тихим, почти задумчивым голосом.
— Мы считаем, что принимаем решение величайшего значения и исходим из высочайших принципов.
Одраде и раньше это знала. Она сказала:
— Верховная Мать сомневается в правоте Бене Джессерит?
— Сомневаюсь? О, нет. Но я действительно испытываю разочарование. Мы работали изо всех сил ради этих высокоутонченных целей, а что получаем в итоге? Обнаруживается, что многое, чему мы посвятили наши жизни, проистекает из ничтожных предпосылок: жажды личных удобств или благополучия, не имеющих ничего общего с нашими высокими идеалами. Что действительно поставлено на карту — соглашение всех Способных принимать решения для пользы всего человечества.
— Я слышала, ты называешь это политической необходимостью, — заметила Одраде.
Тараза заговорила, взяв себя под жесткий контроль и опять перенеся при этом взгляд на дисплей.
— Если мы станем основывать наши суждения не на созданной жесткой системе, то это верный путь к исчезновению Бене Джессерит.
— Ты не найдешь ничтожных решений в моей биографии, — сказала Одраде.
— Я ищу источники слабостей, изъянов.
— Их ты тоже не найдешь.
Тараза скрыла улыбку. Она узнала, поняла это эксцентричное замечание: способ Одраде подпускать шпильки Верховной Матери. Одраде была очень хороша, когда, нетерпеливая на вид, на самом деле погружалась в поток терпения, не поторапливая время.
Когда Тараза не клюнула на эту наживку, Одраде вернулась к своему спокойному ожиданию — легкое дыхание, уравновешенный ум. Терпение втекало в нее без усилия над собой. Орден давным-давно научил ее, как разделять прошлое и настоящее на одновременные потоки. Созерцая все окружающее, она в то же время способна была выхватывать крохи прошлого и жить ими, словно прошлое и настоящее накладывались на один экран.
«Работа памяти», — подумала Одраде. Было время, когда Одраде жила так, как и большинство детей: в доме, где были мужчина и женщина — если и не настоящие родители, то растившие ее вполне по-родительски. Все другие дети, которых она тогда знала, жили так же: у них были папы и мамы. Порой один папа работал, далеко от дома. Порой на работу ходила только мама. В случае Одраде, женщина оставалась дома — никакая приходящая нянька не сидела с ребенком в рабочие часы. Много позже она узнала, что родившая ее мать уплатила большую сумму денег, чтобы обеспечить такой уход за своей девочкой, спрятанной у всех на виду подобным образом.
— Она спрятала тебя, потому что любила, — объяснила женщина, когда Одраде стала достаточно взрослой, чтобы понимать. — Вот почему ты не должна никогда никому открывать, что мы не твои настоящие родители.
Как позже поняла Одраде, любовь не имела с этим ничего общего. Преподобные Матери не действовали из таких земных мотивов. А настоящая мать Одраде принадлежала к Бене Джессерит.
Все это открывалось Одраде, согласно исходному плану. Ее имя: Одраде. Дарви — так ее всегда называли равнодушные к ней или рассерженные. Юные приятельницы, естественно, сократили это имя до Дар.
Не все, однако, соответствовало первоначальному плану. Одраде припоминала узкую кровать в комнате, которой придавали жизнерадостный вид картинки животных и фантастические пейзажи на пастельно-голубых стенах. Белые шторы трепетали в окошке под мягкими ветерками весны и лета. Одраде помнила, как прыгает на узкой кровати — восхитительно счастливая игра. Много смеха. Руки, ловившие ее посреди прыжка и крепко обнимавшие. Руки мужчины. Круглое лицо с небольшими усиками, которые щекотали ее так, что она начинала хихикать. Кровать стукалась о стену от ее прыжков, и на стене от этого остались вмятины.
Одраде берегла эти воспоминания, не желая выбрасывать их в колодец холодной рациональности. Отметина на стене. Отметки смеха и радости. До чего же они малы и как о многом свидетельствуют.
Странно, почему в последнее время она все больше и больше стала думать о папе. Не все ее воспоминания были счастливыми. Были времена, когда он бывал печально сердитым, предостерегал маму не слишком вмешиваться. На лице его отражалось много разочарований. Его голос приливал, когда он был в плохом настроении. Тогда мама двигалась тихо, ее глаза наполнялись беспокойством. Одраде ощущала беспокойство и страх и негодовала на мужчину. Женщина знала, как лучше всего с ним поладить. Она целовала его в затылок, поглаживала по щеке и шептала ему на ухо.
Эти древние «естественные» чувства заставили немало потрудиться аналитиков-прокторов Бене Джессерит, прежде чем удалось их изгнать из Одраде. Даже сейчас оставался в ней сор прошлого, который надо было из нее вытащить и выбросить. Даже сейчас, знала Одраде, до конца это в ней не истреблено.
Наблюдая за тем, с какой тщательностью Тараза изучает биографическое досье, Одраде подумала, не этот ли изъян увидела Верховная Мать.
«Им наверняка известно, что я способна на переживания тех ранних времен».
Все это было так давно, и все равно она должна была признать, что память о мужчине и женщине покоится в ней, что, возможно, ее никогда не удастся полностью стереть. Особенно память о маме.
Преподобная Мать, родившая Одраде, оказалась в крайнем положении, и, по причинам, теперь отлично понятным Одраде, укрыла дочку в потайное убежище на Гамму. Одраде не таила никаких обид. Это было необходимо, чтобы они обе остались в живых. Проблемы пришли с другой стороны: приемная мать дала Одраде то, что большинство матерей дают своим детям, и чему так не доверяет Орден — Любовь.
Когда прибыли Преподобные Матери, приемная мать не стала сражаться, чтобы удержать своего ребенка.
Преподобные Матери вошли в сопровождении прокторов: мужчин и женщин. Прошло много времени, прежде чем Одраде осознала все значение этого щемящего момента. В глубине своего сердца женщина знала, что наступит день разлуки. Что это — лишь вопрос времени. И, все равно, по мере того, как дни превращались в годы — почти в шесть стандартных лет — женщина осмеливалась надеяться.
Затем прибыли Преподобные Матери со своими дюжими прислужниками. Они лишь выжидали до тех пор, пока не наступит безопасный момент, пока не удостоверятся, что никаким охотникам и шпионам не известно, что Одраде — запланированный Бене Джессерит отпрыск рода Атридесов.
Одраде увидела, как Преподобные Матери передают огромную сумму денег. Женщина швырнула эти деньги на пол. Но ни один голос не возвысился, чтобы ее за это укорить. Взрослые участники этой сцены знали, где лежит истинная сила.