Эпоха мёртвых. Москва
Часть 5 из 18 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Послезавтра в шесть утра. Пойдешь?
– Обязательно.
– Договорились, – кивнул Пантелеев. – Завтра в восемь в инженерном классе жду на постановку задачи. Послушаешь-на, может быть, подскажешь что путное. А вообще, еще вот что… – придержал он меня.
– Что?
– Хотим поразведать обстановку вокруг города. Посмотреть, чем народ дышит-на, о чем говорят и так далее. Ты ведь пытаешься свою «Паджеру» куда-то пристроить?
– Ну да… – чуть нахмурился я, не понимая окончательно, куда он клонит.
– А попробуй ее на базаре-на сменять, – сказал Пантелеев. – Слышал о таком?
– За водохранилищем? – уточнил я. – Говорили что-то, но так, в общих чертах все больше.
– Именно, – сказал подполковник. – Неожиданно быстро такая активность началась, хочется глянуть, что там и как.
– А почему мы? – удивился я. – Может, проще кому из разведки?
– Заняты все из разведки, – ответил Пантелеев. – Ребята вы серьезные, но не военные, не поймешь и кто-на на первый взгляд. К вам там с уважением-на должны, тем более вы с товаром. А вы нам потом скажете, что это такое и кто руководит такой коммерческой активностью-на в наше тяжкое время. Да и вообще, надо понимать начинать, что вокруг-на делается, что и хочу вам поручить пока. А то у меня ни людей, ни возможности этим всем заняться. А горючки дам, не вопрос.
– Хм… – чуть озадачился я. – Ну… можно, почему нет? Она нам все равно никуда, так хоть пристроим.
– Во-во, – подтвердил Пантелеев. – А там что-то полезное на нее выменяете. Может быть. Ладно, пора мне. На постановке задачи жду.
Пантелеев сел в «Ниву» и отправился по своим делам, а мы погнали изрядно нагруженный УАЗ к гостинице. Там мобилизовали весь наш не слишком многочисленный личный состав, Шмель пригнал из парка «Садко», один из двух, от которого военные отказались и который мы решили превратить в собственный передвижной склад, после чего взялись за перегрузку и перераспределение нашего новообретенного имущества. Дело шло к выезду, надо было составлять штаты отряда, а заодно и штатное вооружение. Это не говоря о том, что я задумал насчет наших гражданских. Та еще проблема будет, я точно знаю, поэтому и оттягиваю все объяснения.
Сергеич взял на себя пулемет. То, что он умеет с ним обращаться, как положено, он доказал еще вчера, «потренировавшись» с местным ПКМ на стрельбище. Ни Леха, ни я так не умели, так что вопрос с пулеметчиком был решен. Шмель же пообещал соорудить в местной мастерской под него нечто вроде турели, позволяющей устанавливать оружие на УАЗ – тоже нелишне будет. Кстати, Шмель с Лехой в той же мастерской переделали мой помповик в обрез. Сняли с магазина экстендер, сократив его емкость до четырех патронов, ствол спилили на такую же длину, и в результате я получил вполне компактное ружье, которое можно подвешивать за спиной и носить в качестве второго ствола. И заряжать его даже не картечью, а дробью «два ноля», памятуя о том, что где-то ползают не только мертвые люди, но и мертвые же крысы, твари зловредные.
Кстати, тот же Шмель почему-то очень обрадовался наличию пластита. Эта неожиданная его радость меня заинтересовала, и я спросил, в чем ее причина?
– Так пластит-то, елы-палы, мощней тротила раз в пять, кажись, – заявил Мишка.
– Это кто тебе сказал? – поразился я.
– Ну… все говорили, – немного растерялся он.
– А ты слушай больше, – решил я просветить бестолковую «мазуту». – Что такое пластит? Гексоген с пластификатором. Гексоген мощнее тротила на четверть, а содержание его в пластите – чуть больше трех четвертей от массы вэ-вэ. Ну и считай сам.
– В смысле… баш на баш получается?
– Ага. Один в один почти что, тот же тротил. Экономишь только на том, что он плотнее прилегает к объекту взрывания, и все. Ну и напихать его во что-то легче. Ну ты, войска, и темнота!
Я не отказал себе в удовольствии слегка навернуть Мишке кулаком в лоб.
– Погоди… А говорили, что гексоген, которым дома в Москве взорвали, слабее тротила, – даже не заметив моего удара, сказал Шмель.
– А кто сказал, что взорвали гексогеном? – возмутился я. – Вот люди, блин, плетут что хотят… Взрывали селитрой, гексоген, может быть, в качестве промежуточного детонатора использовали. У них с селитрой одно общее – и то, и другое порошок. Только ты найди такую кучу гексогена сначала, я его сам в глаза-то не видел никогда. Он в морские мины идет и в бэ-че ракет.
Мишка сощурился:
– Погодь, врут, что ли?
– Нет. Добросовестно заблуждаются, так сказать. Журналист не тот, кто знает и говорит, а тот, кто может говорить о том, чего не знает. Они же сами рассказывали, чехи пленные, как где-то смешивали взрывчатку и насыпали в мешки. Значит, это аммиачная селитра была, в виде аммонита, динамола или аммонала.
– А как она? – заинтересовался Шмель.
– Вот она по бризантности действительно слабее. А по фугасности сильнее. Ее все больше гражданские используют, в земляных работах и так далее. Если дом разрушить, так то, что надо.
– Ты словами то не понтуйся тут… бризантность… фугасность… – заявил Шмель. – Скажи толком.
– Толком это так: скорость, с какой вэ-вэ детонирует, – бризантность. Чем быстрее, тем лучше те же осколки разлетаются. – Я изобразил руками что-то разлетающееся. – А фугасность – это сколько газов образуется при взрыве. Если, скажем, землю взрывать, то чем больше газов, тем больше земли выкинет. Вот и все, в двух словах.
– Ишь ты… Как выучите чего… – вздохнул Шмель. – Ладно, пошли имущество делить, народ заждался.
Я почувствовал, как кто-то аккуратно потянул меня за полу анорака. Я обернулся и увидел стоящую у меня за спиной Лику. Выражение лица у нее было серьезным и сосредоточенным.
– Обед скоро будет? – спросила она.
Я немного растерялся, не по моей части вопрос явно, посмотрел на часы и ответил:
– Через час примерно. А ты уже есть хочешь?
Маша стояла неподалеку, в разговор не вмешивалась и слегка улыбалась.
– Нет. Я конфет хочу, а мама говорит, что до обеда нельзя, – ответила Лика и спросила: – А час – это долго?
– Нет, пожалуй. Погуляешь с мамой, и час как раз пройдет. Договорились?
Она с серьезным видом кивнула. Ну что же, я молодец, и конфетный кризис разрулил. Прирожденный политик, Бриан, который голова.
Александр Бурко
30 марта, пятница, день
– Александр Владимирович! Вы зачем так поступаете? Как вы смеете?
Седоватый, упитанный мужчина лет пятидесяти, с красным от злости лицом, в рубашке без галстука и ботинках без шнурков, стоял по ту сторону решетчатой двери, отделявшей его от собеседника. Решетка была совсем новая, покрашенная белой краской, но от этого не ставшая более привлекательной – все же она отделяла тесную бетонную коробку тюремной камеры, в которой стены даже и не красил никто, давая возможность рассмотреть плотно пригнанные фундаментные блоки с цементными швами между ними, от столь же мрачного коридора. Откидная деревянная полка без матраса, металлический унитаз и раковина в углу. С каждым словом мужчина постукивал мясистой ладонью по толстым вертикальным стальным прутьям, отчего те тихо гудели.
В конце коридора стоял стол, за которым, читая книгу, разложенную под настольной лампой, сидел охранник в черной форме, какую теперь носили подчиненные Пасечника. На поясе дубинка, электрошокер, баллончик с экстрактом красного перца. Без оружия, естественно. Стук по двери привлек его внимание, он поднял голову, но, убедившись, что ничего внештатного не происходит, снова уткнулся в книгу.
– А что вас так удивляет, Петр Витальевич? – вежливо спросил Бурко, улыбнувшись арестанту. – Чего вы ожидали, приехав сюда за убежищем?
Бурко стоял напротив решетчатой двери, прислонившись к холодной бетонной стене и сложив руки на груди. Он откровенно забавлялся происходящим, и это явно злило человека в камере, который видел насмешку.
– Я ожидал человеческого обращения, прежде всего! И уважения! – выкрикнул человек за решеткой. – В конце концов я ваш партнер!
– Вот только о партнерстве не надо! – даже засмеялся Бурко, в притворно-защитном жесте подняв ладони перед собой. – Как вы стали моим, с позволения сказать, партнером, это вообще печальная история. Для меня печальная, для вас, скорее всего, радостная. Странно другое… А почему вы решили искать спасения здесь?
Вопрос явно озадачил того, кого называли Петром Витальевичем. Судя по всему, он до сих пор не дал себе труда задуматься об этом, хоть и просидел в камере со вчерашнего дня. Петр Витальевич принадлежал к тому типу государственных людей, которые считали все в стране своей собственностью. Когда он вдруг «входил в долю» в какую-нибудь компанию, он искренне полагал, что так и надо. Иначе для чего тогда все эти компании нужны и для чего тогда он занимает свое кресло в своем кабинете? И сейчас элементарный вопрос Бурко поставил его в тупик. На красном широком лице отразилась напряженная работа мысли, затем мысль явно зашла в тупик и в результате вылилась в очередную вспышку праведного гнева.
– Да как вы вообще смеете? – крикнул Братский.
Короткое эхо быстро стихло в коридоре, а сам узник даже попытался потрясти толстые стальные прутья решетки.
– Мм… это все, что вы имеете сказать? – даже удивился Бурко. – Вы действительно искренне полагали, что приедете сюда и сможете, как и раньше, требовать чего угодно? И все вокруг снова забегают, засуетятся, чайку принесут? Серьезно? Вы и вправду так думали?
Петр Витальевич ничего не ответил, но запыхтел громче. Судя по всему, именно так он и думал. Бурко даже задумался, не хватит ли Петра Витальевича кондрашка от возмущения. Не то чтобы он о нем беспокоился, но у него были определенные планы на узника.
– Где моя жена и мои сотрудники? – спросил Петр Витальевич, чуть сбавив тон.
– Жена… Жена в соседнем, женском отделении. Устроена немного лучше, чем вы. Сотрудники тоже неподалеку, в общей камере, вон за той дверью.
Бурко показал рукой на металлическую и звукоизолированную дверь в конце короткого коридора. Петр Витальевич сидел в отдельном отсеке для особо важных лиц, чьи контакты с остальными арестантами, буде такие появятся, были бы нежелательными. Прямо из этого коридора была дверь в еще одно помещение, на обзаведении которым настоял Пасечник. В нем не было ничего, кроме свисающих с потолка наручников и длинного металлического стола с кандалами для рук и ног. Впрочем, Петру Витальевичу посещение этой комнаты не грозило, потому как никакой ценной информации он не скрывал, да и не имел таковой. Бурко скорее развлекался.
– И все же, Петр Витальевич, вы не ответили на мой вопрос. Почему вы решили искать спасения здесь?
– Потому что полагал вас человеком чести! – вдруг выкрикнул Петр Валерьевич. – Что если вы дали слово вести себя порядочно по отношению к партнеру, то так и будет впредь!
Эта гневная филиппика явно озадачила Бурко. Он даже не сразу нашелся что сказать.
– Ну, Петр Витальевич… встречал я дураков, но таких самодовольных, как вы, – никогда в жизни. – Бурко даже сделал глубокий вдох и помотал головой, как будто отгоняя видение. – Вы вымогательством отторгли долю в компании, палец о палец не ударили, чтобы предприятию хоть чем-нибудь помочь, тянули из меня деньги, причем подставляя меня же под обвинение в финансовых преступлениях, потому что я еще и вынужден был перегонять их туда, куда гонять нельзя, и теперь, когда у вас даже не хватило ума вовремя позаботиться о самом себе, вы приезжаете сюда и требуете почета и уважения? Нет, это даже не лечится…
На лице Петра Витальевича застыло выражение, как будто он и вправду пытается понять собеседника, но не может постичь его логику. Он искренне не мог понять, в чем же проблема.
Дверь в коридор открылась, вошел Пасечник.
– Здравствуйте, Петр Витальевич! Как сидится? – вполне дружелюбно поприветствовал он арестанта.
– Как вы смеете, Пасечник? – снова взъярился пленный и снова стукнул толстой ладонью по прутьям решетки.
– Ой, осторожно, ладошку зашибете! – со слегка глумливой улыбкой предостерег Пасечник.
Петр Витальевич Братский в прошлом был главной и единственной неудачей Пасечника как начальника службы безопасности, отвечающего за сохранность и безопасность активов компании. Когда на горизонте черной тучей появился Петр Витальевич, чиновник олимпийского масштаба, из когорты «непотопляемых», тех, которых переводят с места на место за неумеренную вороватость, но при этом каждое следующее место оказывается выше и «хлебней» предыдущего, Пасечник попытался отбить наезд. Но не сумел. Петр Витальевич проехал по нему, как дорожный каток по пустому молочному пакету. Петр Витальевич мог так ездить по кому угодно в стране, и затем он с той же грацией прокатился по Александру Бурко, к вящему унижению Пасечника.
– Александр Васильевич, с охраной побеседовали? – обратился к нему Бурко.
– Поговорил. Нормальные ребята, этого… – он указал пальцем на Братского, – они терпеть не могут. Двоим есть о ком позаботиться, еще один хочет остаться.
– Что решили?
– А что тут решать? – пожал плечами безопасник. – Пусть уезжают все трое, оставлять никого не будем. К ним у нас претензий нет, но и рисковать не хочется, мало ли как обернется?
– Обязательно.
– Договорились, – кивнул Пантелеев. – Завтра в восемь в инженерном классе жду на постановку задачи. Послушаешь-на, может быть, подскажешь что путное. А вообще, еще вот что… – придержал он меня.
– Что?
– Хотим поразведать обстановку вокруг города. Посмотреть, чем народ дышит-на, о чем говорят и так далее. Ты ведь пытаешься свою «Паджеру» куда-то пристроить?
– Ну да… – чуть нахмурился я, не понимая окончательно, куда он клонит.
– А попробуй ее на базаре-на сменять, – сказал Пантелеев. – Слышал о таком?
– За водохранилищем? – уточнил я. – Говорили что-то, но так, в общих чертах все больше.
– Именно, – сказал подполковник. – Неожиданно быстро такая активность началась, хочется глянуть, что там и как.
– А почему мы? – удивился я. – Может, проще кому из разведки?
– Заняты все из разведки, – ответил Пантелеев. – Ребята вы серьезные, но не военные, не поймешь и кто-на на первый взгляд. К вам там с уважением-на должны, тем более вы с товаром. А вы нам потом скажете, что это такое и кто руководит такой коммерческой активностью-на в наше тяжкое время. Да и вообще, надо понимать начинать, что вокруг-на делается, что и хочу вам поручить пока. А то у меня ни людей, ни возможности этим всем заняться. А горючки дам, не вопрос.
– Хм… – чуть озадачился я. – Ну… можно, почему нет? Она нам все равно никуда, так хоть пристроим.
– Во-во, – подтвердил Пантелеев. – А там что-то полезное на нее выменяете. Может быть. Ладно, пора мне. На постановке задачи жду.
Пантелеев сел в «Ниву» и отправился по своим делам, а мы погнали изрядно нагруженный УАЗ к гостинице. Там мобилизовали весь наш не слишком многочисленный личный состав, Шмель пригнал из парка «Садко», один из двух, от которого военные отказались и который мы решили превратить в собственный передвижной склад, после чего взялись за перегрузку и перераспределение нашего новообретенного имущества. Дело шло к выезду, надо было составлять штаты отряда, а заодно и штатное вооружение. Это не говоря о том, что я задумал насчет наших гражданских. Та еще проблема будет, я точно знаю, поэтому и оттягиваю все объяснения.
Сергеич взял на себя пулемет. То, что он умеет с ним обращаться, как положено, он доказал еще вчера, «потренировавшись» с местным ПКМ на стрельбище. Ни Леха, ни я так не умели, так что вопрос с пулеметчиком был решен. Шмель же пообещал соорудить в местной мастерской под него нечто вроде турели, позволяющей устанавливать оружие на УАЗ – тоже нелишне будет. Кстати, Шмель с Лехой в той же мастерской переделали мой помповик в обрез. Сняли с магазина экстендер, сократив его емкость до четырех патронов, ствол спилили на такую же длину, и в результате я получил вполне компактное ружье, которое можно подвешивать за спиной и носить в качестве второго ствола. И заряжать его даже не картечью, а дробью «два ноля», памятуя о том, что где-то ползают не только мертвые люди, но и мертвые же крысы, твари зловредные.
Кстати, тот же Шмель почему-то очень обрадовался наличию пластита. Эта неожиданная его радость меня заинтересовала, и я спросил, в чем ее причина?
– Так пластит-то, елы-палы, мощней тротила раз в пять, кажись, – заявил Мишка.
– Это кто тебе сказал? – поразился я.
– Ну… все говорили, – немного растерялся он.
– А ты слушай больше, – решил я просветить бестолковую «мазуту». – Что такое пластит? Гексоген с пластификатором. Гексоген мощнее тротила на четверть, а содержание его в пластите – чуть больше трех четвертей от массы вэ-вэ. Ну и считай сам.
– В смысле… баш на баш получается?
– Ага. Один в один почти что, тот же тротил. Экономишь только на том, что он плотнее прилегает к объекту взрывания, и все. Ну и напихать его во что-то легче. Ну ты, войска, и темнота!
Я не отказал себе в удовольствии слегка навернуть Мишке кулаком в лоб.
– Погоди… А говорили, что гексоген, которым дома в Москве взорвали, слабее тротила, – даже не заметив моего удара, сказал Шмель.
– А кто сказал, что взорвали гексогеном? – возмутился я. – Вот люди, блин, плетут что хотят… Взрывали селитрой, гексоген, может быть, в качестве промежуточного детонатора использовали. У них с селитрой одно общее – и то, и другое порошок. Только ты найди такую кучу гексогена сначала, я его сам в глаза-то не видел никогда. Он в морские мины идет и в бэ-че ракет.
Мишка сощурился:
– Погодь, врут, что ли?
– Нет. Добросовестно заблуждаются, так сказать. Журналист не тот, кто знает и говорит, а тот, кто может говорить о том, чего не знает. Они же сами рассказывали, чехи пленные, как где-то смешивали взрывчатку и насыпали в мешки. Значит, это аммиачная селитра была, в виде аммонита, динамола или аммонала.
– А как она? – заинтересовался Шмель.
– Вот она по бризантности действительно слабее. А по фугасности сильнее. Ее все больше гражданские используют, в земляных работах и так далее. Если дом разрушить, так то, что надо.
– Ты словами то не понтуйся тут… бризантность… фугасность… – заявил Шмель. – Скажи толком.
– Толком это так: скорость, с какой вэ-вэ детонирует, – бризантность. Чем быстрее, тем лучше те же осколки разлетаются. – Я изобразил руками что-то разлетающееся. – А фугасность – это сколько газов образуется при взрыве. Если, скажем, землю взрывать, то чем больше газов, тем больше земли выкинет. Вот и все, в двух словах.
– Ишь ты… Как выучите чего… – вздохнул Шмель. – Ладно, пошли имущество делить, народ заждался.
Я почувствовал, как кто-то аккуратно потянул меня за полу анорака. Я обернулся и увидел стоящую у меня за спиной Лику. Выражение лица у нее было серьезным и сосредоточенным.
– Обед скоро будет? – спросила она.
Я немного растерялся, не по моей части вопрос явно, посмотрел на часы и ответил:
– Через час примерно. А ты уже есть хочешь?
Маша стояла неподалеку, в разговор не вмешивалась и слегка улыбалась.
– Нет. Я конфет хочу, а мама говорит, что до обеда нельзя, – ответила Лика и спросила: – А час – это долго?
– Нет, пожалуй. Погуляешь с мамой, и час как раз пройдет. Договорились?
Она с серьезным видом кивнула. Ну что же, я молодец, и конфетный кризис разрулил. Прирожденный политик, Бриан, который голова.
Александр Бурко
30 марта, пятница, день
– Александр Владимирович! Вы зачем так поступаете? Как вы смеете?
Седоватый, упитанный мужчина лет пятидесяти, с красным от злости лицом, в рубашке без галстука и ботинках без шнурков, стоял по ту сторону решетчатой двери, отделявшей его от собеседника. Решетка была совсем новая, покрашенная белой краской, но от этого не ставшая более привлекательной – все же она отделяла тесную бетонную коробку тюремной камеры, в которой стены даже и не красил никто, давая возможность рассмотреть плотно пригнанные фундаментные блоки с цементными швами между ними, от столь же мрачного коридора. Откидная деревянная полка без матраса, металлический унитаз и раковина в углу. С каждым словом мужчина постукивал мясистой ладонью по толстым вертикальным стальным прутьям, отчего те тихо гудели.
В конце коридора стоял стол, за которым, читая книгу, разложенную под настольной лампой, сидел охранник в черной форме, какую теперь носили подчиненные Пасечника. На поясе дубинка, электрошокер, баллончик с экстрактом красного перца. Без оружия, естественно. Стук по двери привлек его внимание, он поднял голову, но, убедившись, что ничего внештатного не происходит, снова уткнулся в книгу.
– А что вас так удивляет, Петр Витальевич? – вежливо спросил Бурко, улыбнувшись арестанту. – Чего вы ожидали, приехав сюда за убежищем?
Бурко стоял напротив решетчатой двери, прислонившись к холодной бетонной стене и сложив руки на груди. Он откровенно забавлялся происходящим, и это явно злило человека в камере, который видел насмешку.
– Я ожидал человеческого обращения, прежде всего! И уважения! – выкрикнул человек за решеткой. – В конце концов я ваш партнер!
– Вот только о партнерстве не надо! – даже засмеялся Бурко, в притворно-защитном жесте подняв ладони перед собой. – Как вы стали моим, с позволения сказать, партнером, это вообще печальная история. Для меня печальная, для вас, скорее всего, радостная. Странно другое… А почему вы решили искать спасения здесь?
Вопрос явно озадачил того, кого называли Петром Витальевичем. Судя по всему, он до сих пор не дал себе труда задуматься об этом, хоть и просидел в камере со вчерашнего дня. Петр Витальевич принадлежал к тому типу государственных людей, которые считали все в стране своей собственностью. Когда он вдруг «входил в долю» в какую-нибудь компанию, он искренне полагал, что так и надо. Иначе для чего тогда все эти компании нужны и для чего тогда он занимает свое кресло в своем кабинете? И сейчас элементарный вопрос Бурко поставил его в тупик. На красном широком лице отразилась напряженная работа мысли, затем мысль явно зашла в тупик и в результате вылилась в очередную вспышку праведного гнева.
– Да как вы вообще смеете? – крикнул Братский.
Короткое эхо быстро стихло в коридоре, а сам узник даже попытался потрясти толстые стальные прутья решетки.
– Мм… это все, что вы имеете сказать? – даже удивился Бурко. – Вы действительно искренне полагали, что приедете сюда и сможете, как и раньше, требовать чего угодно? И все вокруг снова забегают, засуетятся, чайку принесут? Серьезно? Вы и вправду так думали?
Петр Витальевич ничего не ответил, но запыхтел громче. Судя по всему, именно так он и думал. Бурко даже задумался, не хватит ли Петра Витальевича кондрашка от возмущения. Не то чтобы он о нем беспокоился, но у него были определенные планы на узника.
– Где моя жена и мои сотрудники? – спросил Петр Витальевич, чуть сбавив тон.
– Жена… Жена в соседнем, женском отделении. Устроена немного лучше, чем вы. Сотрудники тоже неподалеку, в общей камере, вон за той дверью.
Бурко показал рукой на металлическую и звукоизолированную дверь в конце короткого коридора. Петр Витальевич сидел в отдельном отсеке для особо важных лиц, чьи контакты с остальными арестантами, буде такие появятся, были бы нежелательными. Прямо из этого коридора была дверь в еще одно помещение, на обзаведении которым настоял Пасечник. В нем не было ничего, кроме свисающих с потолка наручников и длинного металлического стола с кандалами для рук и ног. Впрочем, Петру Витальевичу посещение этой комнаты не грозило, потому как никакой ценной информации он не скрывал, да и не имел таковой. Бурко скорее развлекался.
– И все же, Петр Витальевич, вы не ответили на мой вопрос. Почему вы решили искать спасения здесь?
– Потому что полагал вас человеком чести! – вдруг выкрикнул Петр Валерьевич. – Что если вы дали слово вести себя порядочно по отношению к партнеру, то так и будет впредь!
Эта гневная филиппика явно озадачила Бурко. Он даже не сразу нашелся что сказать.
– Ну, Петр Витальевич… встречал я дураков, но таких самодовольных, как вы, – никогда в жизни. – Бурко даже сделал глубокий вдох и помотал головой, как будто отгоняя видение. – Вы вымогательством отторгли долю в компании, палец о палец не ударили, чтобы предприятию хоть чем-нибудь помочь, тянули из меня деньги, причем подставляя меня же под обвинение в финансовых преступлениях, потому что я еще и вынужден был перегонять их туда, куда гонять нельзя, и теперь, когда у вас даже не хватило ума вовремя позаботиться о самом себе, вы приезжаете сюда и требуете почета и уважения? Нет, это даже не лечится…
На лице Петра Витальевича застыло выражение, как будто он и вправду пытается понять собеседника, но не может постичь его логику. Он искренне не мог понять, в чем же проблема.
Дверь в коридор открылась, вошел Пасечник.
– Здравствуйте, Петр Витальевич! Как сидится? – вполне дружелюбно поприветствовал он арестанта.
– Как вы смеете, Пасечник? – снова взъярился пленный и снова стукнул толстой ладонью по прутьям решетки.
– Ой, осторожно, ладошку зашибете! – со слегка глумливой улыбкой предостерег Пасечник.
Петр Витальевич Братский в прошлом был главной и единственной неудачей Пасечника как начальника службы безопасности, отвечающего за сохранность и безопасность активов компании. Когда на горизонте черной тучей появился Петр Витальевич, чиновник олимпийского масштаба, из когорты «непотопляемых», тех, которых переводят с места на место за неумеренную вороватость, но при этом каждое следующее место оказывается выше и «хлебней» предыдущего, Пасечник попытался отбить наезд. Но не сумел. Петр Витальевич проехал по нему, как дорожный каток по пустому молочному пакету. Петр Витальевич мог так ездить по кому угодно в стране, и затем он с той же грацией прокатился по Александру Бурко, к вящему унижению Пасечника.
– Александр Васильевич, с охраной побеседовали? – обратился к нему Бурко.
– Поговорил. Нормальные ребята, этого… – он указал пальцем на Братского, – они терпеть не могут. Двоим есть о ком позаботиться, еще один хочет остаться.
– Что решили?
– А что тут решать? – пожал плечами безопасник. – Пусть уезжают все трое, оставлять никого не будем. К ним у нас претензий нет, но и рисковать не хочется, мало ли как обернется?