Эликсир жизни
Часть 24 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Он рассказал мне во всех подробностях, как невыносимо воняло от меня, что я волочил ноги, точно краб, и вскрикивал от каждого шага, проклиная судьбу. Еще он сказал, что нос у меня острый и шершавый, как кожа слона (хотя я не знаю, что это за зверь, я подозреваю, что это самая гадкая жаба), а уши у меня, как большие капустные листы, все в пятнах и заросшие личинками. Личинки – как такое может быть? Ногти у меня длинные и желтые, как огромные когти, и покрыты столетней грязью. Мне омерзительны грязные ногти, так неужели я дойду до этого? По всей видимости, да. Через пятьсот лет я буду дряхлым стариком, с которого сыплется песок. Одна мысль об этом мне противна.
После этого ученик мой немного просветлел, зато я впал в уныние.
Четверг. Парад планет
День надежды. Мы с Септимусом смешали эликсир в назначенный час. Теперь зелью нужно забродить и настояться в шкафу в лаборатории, и Септимус должен понять, когда я могу добавить последнюю часть. Только седьмой сын седьмого сына может сказать точно до мгновения, теперь я это знаю. Меня глубоко печалит то, что я выпил свой первый эликсир еще до прихода Септимуса. Мама была права, она всегда говорила: «Поспешишь – людей насмешишь, Марцеллий». И вправду, я слишком поторопился с мыслью, что могу сделать совершенный эликсир без седьмого сына седьмого сына. Увы, но это так (и мама тоже это говорила), я всего лишь убогий глупец.
Я молюсь, чтобы этот новый эликсир получился и дал мне не только вечную жизнь, но и вечную молодость. Я уверую в своего ученика. Он самый одаренный и внимательный юноша, он очень увлечен приготовлением трав и снадобий, так же как я в его возрасте, хотя я уверен, что не был таким подавленным и молчаливым.
Вторник
Прошло несколько месяцев с тех пор, как мы смешали новый эликсир, но Септимус все еще не говорит, что настой готов. Во мне растет нетерпение, и я боюсь, как бы чегоо не случилось с эликсиром, пока мы ждем. Это мой последний шанс. Другого не будет, ибо парад этих семи планет не ожидается еще несколько сотен лет, и я знаю, что будущему мне не удастся сделать новый. Мама с каждым днем все больше интересуется о своем эликсире. Она выспрашивает у меня все, и я ничего не могу от нее скрыть.
Суббота
Я пишу это с некоторым волнением, ибо сегодня мы запечатаем мою самую драгоценную книгу: «Я, Марцеллий». Мой юный ученик, который так хорошо поработал, в последний раз проверяет заключительные страницы. Сейчас я вернусь в Главную комнату, ведь все ждет только меня!
После того как я запечатаю свой великий труд, я вновь попрошу юного Септимуса посмотреть на новый эликсир. Надеюсь, он будет готов уже совсем скоро и я наконец-то смогу его выпить. Мама становится все более нетерпеливой, потому что думает, что эликсир для нее. Ха! Неужели я хочу, чтобы мама тоже жила вечно?! Да я лучше умру. Только я не могу… Увы!
Ах, вот и десять пробило. Нельзя мешкать ни минуты, я должен спешить к своей книге.
При виде Марцеллия Пая Септимус быстро дописал свое письмо Марсии и спрятал его в карман. Он собирался положить письмо в книгу «Я, Марцеллий» при первой возможности, пока фолиант не запечатали в благоприятный час – тринадцать часов тридцать три минуты.
Септимус хорошо изучил книгу Марцеллия Пая. Он перечитывал ее много раз за те бесконечно тянувшиеся дни, которые он провел во времени Марцеллия. В книге было три раздела: первый назывался «Алхимия», и был он, по мнению Септимуса, совершенно непонятным, хотя Марцеллий уверял, что в нем даются простые и доступные инструкции по превращению любого предмета в золото и нахождению ключа к вечной жизни.
Вторая часть – «Врачевание» – была совсем другой, и ее Септимус хорошо понял. Там содержались сложные формулы лекарственных снадобий, микстур, пилюлей и настоев. Давались толковые объяснения происхождения многих болезней и удивительно подробные анатомические рисунки человеческого тела, каких Септимус еще никогда не видел. Короче говоря, здесь было все, что нужно тому, кто хочет стать хорошим лекарем, поэтому Септимус читал и перечитывал раздел до тех пор, пока не запомнил почти все наизусть. Теперь он знал все о йоде и хинине, креозоте и ромашке, рвотном корне и блошиных зернах, а также о многих других веществах с очень странным запахом. Он мог делать противоядия и болеутоляющие лекарства, снотворное, питательные отвары, смягчающие средства и эликсиры. Марцеллий заметил его интерес и дал свою собственную тетрадь с записями – редкий и ценный предмет в то время, потому что бумага была очень дорогая.
Третий раздел книги «Я, Марцеллий» назывался «Альманах» и представлял собой ежедневный календарь на следующую тысячу и один год. Вот там-то Септимус и собирался спрятать свою записку – на странице дня, когда он исчез.
Септимус был одет в черно-красный наряд ученика алхимика с золотой оторочкой и золотыми алхимическими символами, вышитыми на рукавах. Подпоясан наряд был толстым кожаным поясом с тяжелой золотой пряжкой. А на ногах вместо потерянных – и горячо любимых – коричневых башмаков были странные туфли с узкими мысами, которые тогда были в моде, хотя Септимус чувствовал себя в них очень глупо. Он даже подрезал мыски, потому что все время спотыкался, но внешний вид туфель от этого не стал лучше, да и пальцы теперь мерзли. Мальчик сидел сгорбившись в зимнем шерстяном плаще. Главную комнату алхимии и врачевания в то утро продувало насквозь, и печка остывала после того, как горела много дней.
Главная комната представляла собой большую круглую пещеру под самым центром Замка. Над землей было видно только Большую трубу, которая выходила от массивной печи и днем и ночью выбрасывала вредные пары иногда весьма забавных цветов. По периметру комнаты стояли толстые столы из слоновой кости, вырезанные округло, чтобы точно подходить под стены пещеры. На столах стояли стеклянные бутылки и склянки, наполненные всевозможными субстанциями и существами, живыми и мертвыми, а то и где-то в промежутке состояний. Все склянки располагались в ряд и были аккуратно подписаны. Хотя пещера находилась под землей и в нее не проникал дневной свет, она была окутана ярким золотым свечением. Повсюду горели большие свечи, и их свет был похож на золотое море.
В стене рядом с выходом из комнаты стояла печка, в которой Марцеллий Пай впервые превратил обычный металл в золото. Марцеллий с таким наслаждением наблюдал, как тусклый черный свинец и серая ртуть медленно превращаются в ярко-красную жидкость, а затем остывают до волшебно-желтого цвета чистого золота, что не проходило и дня без того, чтобы он не сделал себе маленький кусочек золота просто так, развлечения ради. В конце концов у Марцеллия скопилось огромное количество золота, и все, что только можно было сделать из золота, – петли на дверцах шкафа, ручки от ящиков стола и ключи к ним, ножи, треножники, подсвечники, дверные ручки, пробки – все было золотым. Но все эти золотые мелочи не шли ни в какое сравнение с двумя самыми громадными кусками золота, которые когда-либо приходилось видеть Септимусу (лучше бы он их и не видел), – Парадными дверями времени.
В эти двери затолкнули Септимуса сто шестьдесят девять дней назад. Двери находились в стене напротив печи, это были два прочных золотых слитка высотой три метра, покрытые длинными строчками символов. Марцеллий сказал, что это «вычисления времени». По сторонам стояли две статуи в виде рыцарей, размахивающих острыми мечами. Двери были заперты, как вскоре узнал Септимус, и только у Марцеллия был ключ.
В то утро Септимус уселся на привычное место, коим был тяжелый стул с вырезанной на высокой спинке розой, рядом с главным местом у длинного стола посреди лаборатории, повернувшись спиной к ненавистным дверям. Стол был освещен рядом ярко горящих свечей, расставленных по центру. Перед мальчиком лежала аккуратная стопка бумаг – результат его утренней работы, заключительной тщательной проверки астрологических вычислений Марцеллия. Это были последние штрихи его так называемого великого труда.
На другом конце стола сидели семь писцов: у Марцеллия был пунктик насчет числа семь. Обычно писцам было нечего делать, и они почти весь день смотрели в пустоту, ковыряли в носу или напевали странные песенки, не обладая, к сожалению, ни слухом, ни голосом. От песенок Септимусу всегда становилось ужасно одиноко, потому что мелодия была составлена из совершенно несочетаемых нот, и Септимус ничего подобного раньше не слышал. Тем не менее сегодня все семь писцов были загружены работой. Они лихорадочно скрипели перьями, переписывая красивым почерком последние семь страниц великого труда, потому что сроки поджимали. То и дело кто-нибудь из них сдерживал зевок: как и Септимус, писцы упорно трудились с шести утра. А теперь (Марцеллий специально зашел, чтобы напомнить) было уже десять часов, или, как он говорил, минул десятый час.
Марцеллий Пай был довольно симпатичным, немного тщеславным молодым мужчиной с густыми черными кудрями, которые спадали ему на глаза по моде тех дней. На нем были черно-красные одежды алхимика, расшитые золотом гораздо щедрее, чем наряд ученика. В то утро он даже нанес слой золота на кончики пальцев. Марцеллий улыбнулся, оглядывая лабораторию. Его великий труд «Я, Марцеллий», к которому, без сомнения, будут обращаться много столетий и который увековечит его имя, был почти завершен.
– Переплетчик! – Марцеллий нетерпеливо щелкнул пальцами и окинул взглядом комнату в поисках пропавшего ремесленника. – Ах ты, олух и дурень, где ты прячешься, переплетчик?
– Я не прячусь, ваше превосходительство, – раздался у него за спиной дрожащий голос. – Я же здесь, видите? И стою на этих холодных камнях вот уже четвертый час, а то и больше. Как был здесь, так вот и стою.
Несколько писцов сдавленно захихикали. Марцеллий развернулся и свирепо уставился на горбатого старца, который стоял возле маленького переплетного пресса.
– Избавь меня от этого лепета, – сказал Марцеллий, – и неси пресс к столу.
Увидев, что старик не может сам поднять пресс, Септимус слез со стула и подошел помочь ему. Вместе они затащили пресс на стол, и от удара даже чернила выплеснулись из чернильниц, а перья попадали на пол.
– Осторожнее! – закричал Марцеллий, когда на последние страницы его труда брызнули темно-синие капли.
Он поднял страницу, которую писец как раз закончил.
– Вот теперь она испорчена! – вздохнул Марцеллий. – Но время против нас. Придется переплетать как есть. Пусть люди думают, что, как бы человек ни стремился к совершенству, он все равно когда-нибудь ошибется. Таков мир. Но несколько клякс не помешают моей цели, Септимус, и теперь время для твоего задания.
Септимус поднял толстую связку пергамента и, в точности как наказал Марцеллий, взял первые восемь страниц, сложил их и передал ближайшему писцу. Писец достал большую иглу с толстой ниткой и, сосредоточенно зажав язык между зубами, прошил страницы по сгибу. Затем Септимус передал страницы переплетчику. И так продолжалось все оставшееся утро. Все семь писцов шили страницы и чертыхались вполголоса, уколовшись иголкой или порвав нитку. Септимус все время бегал от одного писца к другому, потому что Марцеллий Пай настаивал именно на том, чтобы страницы передавал обязательно Септимус. Он верил, что прикосновение седьмого сына седьмого сына может наделить силой бессмертия даже книги.
Теперь они сшивали «Альманах», и, когда дело дошло до страницы с датой похищения Септимуса, мальчик занервничал, хотя всячески старался это скрыть. Он отчаянно хотел передать послание Марсии и попробовать связаться со своим временем. Септимус уже почти смирился с тем, что Марсия не сможет ему помочь. Он постоянно приходил к одному и тому же выводу: если бы она могла вернуть его из этого времени, то наверняка уже бы сделала это и он не пробыл бы здесь пять месяцев… Верно? Но даже если Марсия и не может ничего сделать, Септимус хотел рассказать ей, что случилось.
Вдруг Септимус понял, что на следующей странице будет тот самый день. Трясущимися руками он засунул ее в пачку из восьми других страниц (хоть и не по порядку, но тут уж ничего не поделаешь) и передал ближайшему свободному писцу. Как только писец сшил их, Септимус взял сложенные страницы и просунул в них записку. Потом виновато оглянулся по сторонам: а вдруг все смотрят на него? Но работа по сшиванию книги продолжалась. Переплетчик взял у него страницы и со скучающим выражением лица добавил их в пачку пергамента. Никто ничего не заметил.
Септимус, дрожа, уселся за стол и сразу же опрокинул чернильницу.
Марцеллий нахмурился и щелкнул пальцами.
– Эй, ты, – приказал он одному писцу, – иди и принеси тряпку. Время не терпит!
В тринадцать часов двадцать одну минуту переплетчик закончил сшивать труд «Я, Марцеллий». Он вручил книгу Марцеллию Паю под негромкий свист писцов: она была очень красивая. На мягкой кожаной обложке было тисненое название из золотой фольги, окруженное алхимическими символами, которые Септимус теперь понимал, хотя и сожалел об этом. Переплетчик украсил и страницы золотой фольгой, которую сделал сам Марцеллий, а под конец обернул книгу алой шелковой лентой.
В тринадцать часов двадцать пять минут Марцеллий нагрел над свечой маленький медный горшочек с черным сургучом.
В тринадцать часов тридцать одну минуту Септимус подержал книгу, пока Марцеллий Пай выливал черный сургуч на два конца ленточки, чтобы склеить их.
В тринадцать часов тридцать три минуты Марцеллий Пай прижал свою печатку к сургучу. Теперь книга «Я, Марцеллий» была запечатана, и вся лаборатория вздохнула с облегчением.
– Да завершится великий труд! – провозгласил Марцеллий и с благоговением взял фолиант, почти потеряв дар речи от волнения.
В его мечты о славе ворвался капризный голос переплетчика:
– У меня в животе урчит. Завтрак-то давно как миновал. Я больше не могу ждать. Так что всего доброго, ваше превосходительство.
Переплетчик поклонился и вышел.
Писцы переглянулись. У них в животах тоже поднимался бунт, но они не смели ничего сказать. Они ждали, пока последний алхимик, утонув в мечтах о величии, бережно держал свой великий труд в руках и разглядывал его, точно новорожденного ребенка.
Тем не менее, несмотря на большие надежды Марцеллия Пая, никто больше не взглянул на его книгу. Она была запечатана после Великой алхимической катастрофы, и ее больше никогда не открывали. До тех пор, пока Марсия не сорвала печать в тот самый день, когда у нее похитили ученика.
26
Башня Волшебников
Писцы ушли обедать, забыв про Септимуса. Марцеллий с озабоченным видом подошел к своему ученику.
– Я займу всего минутку, ученик, – сказал он, усаживаясь рядом с ним на табурет, где обычно сидел личный писец Септимуса. – Эликсир наверняка уже настоялся. Взглянешь?
Марцеллий кивнул в сторону стеклянного ларца, стоявшего на одном из столов у стены лаборатории. В ларце на изящной трехногой подставке из золота лежал маленький пузырек с густой синей жидкостью. Хотя Септимус и устал от утренних занятий, он был не против поработать с Марцеллием над настоящим снадобьем. Мальчик кивнул и встал из-за стола.
Рядом со стеклянным ларцом стоял новый дубовый сундук с позолоченными уголками, обтянутый двумя прочными золотыми лентами. Это был личный сундук Септимуса для трав и снадобий, и мальчик им очень гордился. Марцеллий подарил ему этот сундук еще в начале их работы над эликсиром вечной жизни. Это был единственный предмет, который принадлежал Септимусу в том времени, там хранились аккуратно написанные рецепты смесей, микстур, зелий и лекарств. Но самым ценным среди всего этого был спрятанный на дно клочок бумаги с рецептом лекарства от смертоносной хвори, которая бушевала в Замке Септимуса. Сундук для трав и снадобий был той вещью, которую Септимус особенно не хотел бы оставлять, если выпадет шанс воплотить план побега. И если этот план вообще сработает.
Но хотя сундук и принадлежал Септимусу, ключ хранился не у него. Как и все вещи в Главной лаборатории алхимии и врачевания, сундук открывался только одним ключом, а он висел на шее Марцеллия на толстой золотой цепочке, накрепко пристегнутой к изнанке его туники большой золотой булавкой. Осторожно глядя на Септимуса, Марцеллий отстегнул ключ и достал цепочку. Это был тот же самый толстый золотой диск с выгравированными на нем семью звездами, расположенными за кругом с точкой посредине, что носил старик Марцеллий. Септимус жадно впился глазами в диск, зная, что он открывает Парадные двери времени и может стать его ключом к свободе. Можно, конечно, подкараулить где-нибудь Марцеллия и выхватить у того ключ, но, учитывая разницу в силе, вряд ли эта идея сработает. Марцеллий вставил золотой диск в круглое углубление на крышке сундука, и она тут же открылась, как будто ее подняли какие-то невидимые пальцы.
Септимус выбрал из сундука узкую стеклянную палочку. Если ее обмакнуть в вещество, то будет понятно, является ли оно, как говорит Марцеллий, «полным». Потом Септимус открыл дверцу в стеклянный шкаф и достал эликсир. Он вытащил пробку, макнул палочку в содержимое, повернул семь раз и поднес к ближайшей свече.
– Что думаешь, ученик? – нетерпеливо спросил Марцеллий. – Уже готов настой?
Септимус отрицательно покачал головой.
– И когда, ты разумеешь, средство будет готово? – снова спросил Марцеллий.
Септимус ничего не сказал. Хотя он и привык к витиеватым речам Марцеллия, да и всех остальных в том времени, но ему самому было трудно так говорить. Если он что-то говорил, люди смотрели на него непонимающе. Если они удосуживались задуматься, то смысл его слов им открывался, однако они знали, что все равно он сказал это очень странно. Септимус уже сбился со счета, сколько раз люди спрашивали, откуда он родом. Он и не знал, как ответить на этот вопрос, и даже не хотел о нем думать. Хуже всего то, что теперь, в те редкие минуты, когда он говорил, его произношение и интонация казались чужими ему самому, как будто он и не знал больше, кто он такой.
Вообще-то, Марцеллий не возражал против молчаливости своего ученика, тем более что единственное, о чем, казалось, Септимус соглашался говорить, это грядущая дряхлость Марцеллия. Но временами молчание очень раздражало Марцеллия. И на этот раз тоже.
– Прошу тебя, молви, ученик, – сказал он.
На самом деле эликсир был готов почти сразу же. Но тогда Септимусу еще не хватало знаний, чтобы это понять. Но потом, как и бывает со сложными эликсирами и снадобьями, средство быстро стало нестойким, и следующие несколько месяцев Септимус потратил на то, чтобы вновь сделать его полным, – ведь Марцеллий верил, что от этого зависит его будущее.
Как ни старался, Септимус не мог возненавидеть Марцеллия Пая. Несмотря на то, что тот похитил мальчика из его времени и держал здесь против воли. Алхимик всегда был добр к нему и, что более важно, учил его всему, что Септимус хотел знать о врачевании. И даже еще больше.
– Ты знаешь, ученик, что для меня это дело жизни и смерти, – тихо произнес Марцеллий.
Септимус кивнул.
– Ты также знаешь, что, кроме этого маленького количества эликсира, у меня ничего не осталось. Больше нет. И сделать еще невозможно, потому что парад планет не наступит еще очень долго.
Септимус снова кивнул.
– Тогда заклинаю тебя подумать хорошенько и ответить мне, потому что это последняя надежда изменить мою ужасную судьбу. Если я выпью эликсира, который ты сделал, то, возможно, не стану таким старым и мерзким, каким ты меня видел.
После этого ученик мой немного просветлел, зато я впал в уныние.
Четверг. Парад планет
День надежды. Мы с Септимусом смешали эликсир в назначенный час. Теперь зелью нужно забродить и настояться в шкафу в лаборатории, и Септимус должен понять, когда я могу добавить последнюю часть. Только седьмой сын седьмого сына может сказать точно до мгновения, теперь я это знаю. Меня глубоко печалит то, что я выпил свой первый эликсир еще до прихода Септимуса. Мама была права, она всегда говорила: «Поспешишь – людей насмешишь, Марцеллий». И вправду, я слишком поторопился с мыслью, что могу сделать совершенный эликсир без седьмого сына седьмого сына. Увы, но это так (и мама тоже это говорила), я всего лишь убогий глупец.
Я молюсь, чтобы этот новый эликсир получился и дал мне не только вечную жизнь, но и вечную молодость. Я уверую в своего ученика. Он самый одаренный и внимательный юноша, он очень увлечен приготовлением трав и снадобий, так же как я в его возрасте, хотя я уверен, что не был таким подавленным и молчаливым.
Вторник
Прошло несколько месяцев с тех пор, как мы смешали новый эликсир, но Септимус все еще не говорит, что настой готов. Во мне растет нетерпение, и я боюсь, как бы чегоо не случилось с эликсиром, пока мы ждем. Это мой последний шанс. Другого не будет, ибо парад этих семи планет не ожидается еще несколько сотен лет, и я знаю, что будущему мне не удастся сделать новый. Мама с каждым днем все больше интересуется о своем эликсире. Она выспрашивает у меня все, и я ничего не могу от нее скрыть.
Суббота
Я пишу это с некоторым волнением, ибо сегодня мы запечатаем мою самую драгоценную книгу: «Я, Марцеллий». Мой юный ученик, который так хорошо поработал, в последний раз проверяет заключительные страницы. Сейчас я вернусь в Главную комнату, ведь все ждет только меня!
После того как я запечатаю свой великий труд, я вновь попрошу юного Септимуса посмотреть на новый эликсир. Надеюсь, он будет готов уже совсем скоро и я наконец-то смогу его выпить. Мама становится все более нетерпеливой, потому что думает, что эликсир для нее. Ха! Неужели я хочу, чтобы мама тоже жила вечно?! Да я лучше умру. Только я не могу… Увы!
Ах, вот и десять пробило. Нельзя мешкать ни минуты, я должен спешить к своей книге.
При виде Марцеллия Пая Септимус быстро дописал свое письмо Марсии и спрятал его в карман. Он собирался положить письмо в книгу «Я, Марцеллий» при первой возможности, пока фолиант не запечатали в благоприятный час – тринадцать часов тридцать три минуты.
Септимус хорошо изучил книгу Марцеллия Пая. Он перечитывал ее много раз за те бесконечно тянувшиеся дни, которые он провел во времени Марцеллия. В книге было три раздела: первый назывался «Алхимия», и был он, по мнению Септимуса, совершенно непонятным, хотя Марцеллий уверял, что в нем даются простые и доступные инструкции по превращению любого предмета в золото и нахождению ключа к вечной жизни.
Вторая часть – «Врачевание» – была совсем другой, и ее Септимус хорошо понял. Там содержались сложные формулы лекарственных снадобий, микстур, пилюлей и настоев. Давались толковые объяснения происхождения многих болезней и удивительно подробные анатомические рисунки человеческого тела, каких Септимус еще никогда не видел. Короче говоря, здесь было все, что нужно тому, кто хочет стать хорошим лекарем, поэтому Септимус читал и перечитывал раздел до тех пор, пока не запомнил почти все наизусть. Теперь он знал все о йоде и хинине, креозоте и ромашке, рвотном корне и блошиных зернах, а также о многих других веществах с очень странным запахом. Он мог делать противоядия и болеутоляющие лекарства, снотворное, питательные отвары, смягчающие средства и эликсиры. Марцеллий заметил его интерес и дал свою собственную тетрадь с записями – редкий и ценный предмет в то время, потому что бумага была очень дорогая.
Третий раздел книги «Я, Марцеллий» назывался «Альманах» и представлял собой ежедневный календарь на следующую тысячу и один год. Вот там-то Септимус и собирался спрятать свою записку – на странице дня, когда он исчез.
Септимус был одет в черно-красный наряд ученика алхимика с золотой оторочкой и золотыми алхимическими символами, вышитыми на рукавах. Подпоясан наряд был толстым кожаным поясом с тяжелой золотой пряжкой. А на ногах вместо потерянных – и горячо любимых – коричневых башмаков были странные туфли с узкими мысами, которые тогда были в моде, хотя Септимус чувствовал себя в них очень глупо. Он даже подрезал мыски, потому что все время спотыкался, но внешний вид туфель от этого не стал лучше, да и пальцы теперь мерзли. Мальчик сидел сгорбившись в зимнем шерстяном плаще. Главную комнату алхимии и врачевания в то утро продувало насквозь, и печка остывала после того, как горела много дней.
Главная комната представляла собой большую круглую пещеру под самым центром Замка. Над землей было видно только Большую трубу, которая выходила от массивной печи и днем и ночью выбрасывала вредные пары иногда весьма забавных цветов. По периметру комнаты стояли толстые столы из слоновой кости, вырезанные округло, чтобы точно подходить под стены пещеры. На столах стояли стеклянные бутылки и склянки, наполненные всевозможными субстанциями и существами, живыми и мертвыми, а то и где-то в промежутке состояний. Все склянки располагались в ряд и были аккуратно подписаны. Хотя пещера находилась под землей и в нее не проникал дневной свет, она была окутана ярким золотым свечением. Повсюду горели большие свечи, и их свет был похож на золотое море.
В стене рядом с выходом из комнаты стояла печка, в которой Марцеллий Пай впервые превратил обычный металл в золото. Марцеллий с таким наслаждением наблюдал, как тусклый черный свинец и серая ртуть медленно превращаются в ярко-красную жидкость, а затем остывают до волшебно-желтого цвета чистого золота, что не проходило и дня без того, чтобы он не сделал себе маленький кусочек золота просто так, развлечения ради. В конце концов у Марцеллия скопилось огромное количество золота, и все, что только можно было сделать из золота, – петли на дверцах шкафа, ручки от ящиков стола и ключи к ним, ножи, треножники, подсвечники, дверные ручки, пробки – все было золотым. Но все эти золотые мелочи не шли ни в какое сравнение с двумя самыми громадными кусками золота, которые когда-либо приходилось видеть Септимусу (лучше бы он их и не видел), – Парадными дверями времени.
В эти двери затолкнули Септимуса сто шестьдесят девять дней назад. Двери находились в стене напротив печи, это были два прочных золотых слитка высотой три метра, покрытые длинными строчками символов. Марцеллий сказал, что это «вычисления времени». По сторонам стояли две статуи в виде рыцарей, размахивающих острыми мечами. Двери были заперты, как вскоре узнал Септимус, и только у Марцеллия был ключ.
В то утро Септимус уселся на привычное место, коим был тяжелый стул с вырезанной на высокой спинке розой, рядом с главным местом у длинного стола посреди лаборатории, повернувшись спиной к ненавистным дверям. Стол был освещен рядом ярко горящих свечей, расставленных по центру. Перед мальчиком лежала аккуратная стопка бумаг – результат его утренней работы, заключительной тщательной проверки астрологических вычислений Марцеллия. Это были последние штрихи его так называемого великого труда.
На другом конце стола сидели семь писцов: у Марцеллия был пунктик насчет числа семь. Обычно писцам было нечего делать, и они почти весь день смотрели в пустоту, ковыряли в носу или напевали странные песенки, не обладая, к сожалению, ни слухом, ни голосом. От песенок Септимусу всегда становилось ужасно одиноко, потому что мелодия была составлена из совершенно несочетаемых нот, и Септимус ничего подобного раньше не слышал. Тем не менее сегодня все семь писцов были загружены работой. Они лихорадочно скрипели перьями, переписывая красивым почерком последние семь страниц великого труда, потому что сроки поджимали. То и дело кто-нибудь из них сдерживал зевок: как и Септимус, писцы упорно трудились с шести утра. А теперь (Марцеллий специально зашел, чтобы напомнить) было уже десять часов, или, как он говорил, минул десятый час.
Марцеллий Пай был довольно симпатичным, немного тщеславным молодым мужчиной с густыми черными кудрями, которые спадали ему на глаза по моде тех дней. На нем были черно-красные одежды алхимика, расшитые золотом гораздо щедрее, чем наряд ученика. В то утро он даже нанес слой золота на кончики пальцев. Марцеллий улыбнулся, оглядывая лабораторию. Его великий труд «Я, Марцеллий», к которому, без сомнения, будут обращаться много столетий и который увековечит его имя, был почти завершен.
– Переплетчик! – Марцеллий нетерпеливо щелкнул пальцами и окинул взглядом комнату в поисках пропавшего ремесленника. – Ах ты, олух и дурень, где ты прячешься, переплетчик?
– Я не прячусь, ваше превосходительство, – раздался у него за спиной дрожащий голос. – Я же здесь, видите? И стою на этих холодных камнях вот уже четвертый час, а то и больше. Как был здесь, так вот и стою.
Несколько писцов сдавленно захихикали. Марцеллий развернулся и свирепо уставился на горбатого старца, который стоял возле маленького переплетного пресса.
– Избавь меня от этого лепета, – сказал Марцеллий, – и неси пресс к столу.
Увидев, что старик не может сам поднять пресс, Септимус слез со стула и подошел помочь ему. Вместе они затащили пресс на стол, и от удара даже чернила выплеснулись из чернильниц, а перья попадали на пол.
– Осторожнее! – закричал Марцеллий, когда на последние страницы его труда брызнули темно-синие капли.
Он поднял страницу, которую писец как раз закончил.
– Вот теперь она испорчена! – вздохнул Марцеллий. – Но время против нас. Придется переплетать как есть. Пусть люди думают, что, как бы человек ни стремился к совершенству, он все равно когда-нибудь ошибется. Таков мир. Но несколько клякс не помешают моей цели, Септимус, и теперь время для твоего задания.
Септимус поднял толстую связку пергамента и, в точности как наказал Марцеллий, взял первые восемь страниц, сложил их и передал ближайшему писцу. Писец достал большую иглу с толстой ниткой и, сосредоточенно зажав язык между зубами, прошил страницы по сгибу. Затем Септимус передал страницы переплетчику. И так продолжалось все оставшееся утро. Все семь писцов шили страницы и чертыхались вполголоса, уколовшись иголкой или порвав нитку. Септимус все время бегал от одного писца к другому, потому что Марцеллий Пай настаивал именно на том, чтобы страницы передавал обязательно Септимус. Он верил, что прикосновение седьмого сына седьмого сына может наделить силой бессмертия даже книги.
Теперь они сшивали «Альманах», и, когда дело дошло до страницы с датой похищения Септимуса, мальчик занервничал, хотя всячески старался это скрыть. Он отчаянно хотел передать послание Марсии и попробовать связаться со своим временем. Септимус уже почти смирился с тем, что Марсия не сможет ему помочь. Он постоянно приходил к одному и тому же выводу: если бы она могла вернуть его из этого времени, то наверняка уже бы сделала это и он не пробыл бы здесь пять месяцев… Верно? Но даже если Марсия и не может ничего сделать, Септимус хотел рассказать ей, что случилось.
Вдруг Септимус понял, что на следующей странице будет тот самый день. Трясущимися руками он засунул ее в пачку из восьми других страниц (хоть и не по порядку, но тут уж ничего не поделаешь) и передал ближайшему свободному писцу. Как только писец сшил их, Септимус взял сложенные страницы и просунул в них записку. Потом виновато оглянулся по сторонам: а вдруг все смотрят на него? Но работа по сшиванию книги продолжалась. Переплетчик взял у него страницы и со скучающим выражением лица добавил их в пачку пергамента. Никто ничего не заметил.
Септимус, дрожа, уселся за стол и сразу же опрокинул чернильницу.
Марцеллий нахмурился и щелкнул пальцами.
– Эй, ты, – приказал он одному писцу, – иди и принеси тряпку. Время не терпит!
В тринадцать часов двадцать одну минуту переплетчик закончил сшивать труд «Я, Марцеллий». Он вручил книгу Марцеллию Паю под негромкий свист писцов: она была очень красивая. На мягкой кожаной обложке было тисненое название из золотой фольги, окруженное алхимическими символами, которые Септимус теперь понимал, хотя и сожалел об этом. Переплетчик украсил и страницы золотой фольгой, которую сделал сам Марцеллий, а под конец обернул книгу алой шелковой лентой.
В тринадцать часов двадцать пять минут Марцеллий нагрел над свечой маленький медный горшочек с черным сургучом.
В тринадцать часов тридцать одну минуту Септимус подержал книгу, пока Марцеллий Пай выливал черный сургуч на два конца ленточки, чтобы склеить их.
В тринадцать часов тридцать три минуты Марцеллий Пай прижал свою печатку к сургучу. Теперь книга «Я, Марцеллий» была запечатана, и вся лаборатория вздохнула с облегчением.
– Да завершится великий труд! – провозгласил Марцеллий и с благоговением взял фолиант, почти потеряв дар речи от волнения.
В его мечты о славе ворвался капризный голос переплетчика:
– У меня в животе урчит. Завтрак-то давно как миновал. Я больше не могу ждать. Так что всего доброго, ваше превосходительство.
Переплетчик поклонился и вышел.
Писцы переглянулись. У них в животах тоже поднимался бунт, но они не смели ничего сказать. Они ждали, пока последний алхимик, утонув в мечтах о величии, бережно держал свой великий труд в руках и разглядывал его, точно новорожденного ребенка.
Тем не менее, несмотря на большие надежды Марцеллия Пая, никто больше не взглянул на его книгу. Она была запечатана после Великой алхимической катастрофы, и ее больше никогда не открывали. До тех пор, пока Марсия не сорвала печать в тот самый день, когда у нее похитили ученика.
26
Башня Волшебников
Писцы ушли обедать, забыв про Септимуса. Марцеллий с озабоченным видом подошел к своему ученику.
– Я займу всего минутку, ученик, – сказал он, усаживаясь рядом с ним на табурет, где обычно сидел личный писец Септимуса. – Эликсир наверняка уже настоялся. Взглянешь?
Марцеллий кивнул в сторону стеклянного ларца, стоявшего на одном из столов у стены лаборатории. В ларце на изящной трехногой подставке из золота лежал маленький пузырек с густой синей жидкостью. Хотя Септимус и устал от утренних занятий, он был не против поработать с Марцеллием над настоящим снадобьем. Мальчик кивнул и встал из-за стола.
Рядом со стеклянным ларцом стоял новый дубовый сундук с позолоченными уголками, обтянутый двумя прочными золотыми лентами. Это был личный сундук Септимуса для трав и снадобий, и мальчик им очень гордился. Марцеллий подарил ему этот сундук еще в начале их работы над эликсиром вечной жизни. Это был единственный предмет, который принадлежал Септимусу в том времени, там хранились аккуратно написанные рецепты смесей, микстур, зелий и лекарств. Но самым ценным среди всего этого был спрятанный на дно клочок бумаги с рецептом лекарства от смертоносной хвори, которая бушевала в Замке Септимуса. Сундук для трав и снадобий был той вещью, которую Септимус особенно не хотел бы оставлять, если выпадет шанс воплотить план побега. И если этот план вообще сработает.
Но хотя сундук и принадлежал Септимусу, ключ хранился не у него. Как и все вещи в Главной лаборатории алхимии и врачевания, сундук открывался только одним ключом, а он висел на шее Марцеллия на толстой золотой цепочке, накрепко пристегнутой к изнанке его туники большой золотой булавкой. Осторожно глядя на Септимуса, Марцеллий отстегнул ключ и достал цепочку. Это был тот же самый толстый золотой диск с выгравированными на нем семью звездами, расположенными за кругом с точкой посредине, что носил старик Марцеллий. Септимус жадно впился глазами в диск, зная, что он открывает Парадные двери времени и может стать его ключом к свободе. Можно, конечно, подкараулить где-нибудь Марцеллия и выхватить у того ключ, но, учитывая разницу в силе, вряд ли эта идея сработает. Марцеллий вставил золотой диск в круглое углубление на крышке сундука, и она тут же открылась, как будто ее подняли какие-то невидимые пальцы.
Септимус выбрал из сундука узкую стеклянную палочку. Если ее обмакнуть в вещество, то будет понятно, является ли оно, как говорит Марцеллий, «полным». Потом Септимус открыл дверцу в стеклянный шкаф и достал эликсир. Он вытащил пробку, макнул палочку в содержимое, повернул семь раз и поднес к ближайшей свече.
– Что думаешь, ученик? – нетерпеливо спросил Марцеллий. – Уже готов настой?
Септимус отрицательно покачал головой.
– И когда, ты разумеешь, средство будет готово? – снова спросил Марцеллий.
Септимус ничего не сказал. Хотя он и привык к витиеватым речам Марцеллия, да и всех остальных в том времени, но ему самому было трудно так говорить. Если он что-то говорил, люди смотрели на него непонимающе. Если они удосуживались задуматься, то смысл его слов им открывался, однако они знали, что все равно он сказал это очень странно. Септимус уже сбился со счета, сколько раз люди спрашивали, откуда он родом. Он и не знал, как ответить на этот вопрос, и даже не хотел о нем думать. Хуже всего то, что теперь, в те редкие минуты, когда он говорил, его произношение и интонация казались чужими ему самому, как будто он и не знал больше, кто он такой.
Вообще-то, Марцеллий не возражал против молчаливости своего ученика, тем более что единственное, о чем, казалось, Септимус соглашался говорить, это грядущая дряхлость Марцеллия. Но временами молчание очень раздражало Марцеллия. И на этот раз тоже.
– Прошу тебя, молви, ученик, – сказал он.
На самом деле эликсир был готов почти сразу же. Но тогда Септимусу еще не хватало знаний, чтобы это понять. Но потом, как и бывает со сложными эликсирами и снадобьями, средство быстро стало нестойким, и следующие несколько месяцев Септимус потратил на то, чтобы вновь сделать его полным, – ведь Марцеллий верил, что от этого зависит его будущее.
Как ни старался, Септимус не мог возненавидеть Марцеллия Пая. Несмотря на то, что тот похитил мальчика из его времени и держал здесь против воли. Алхимик всегда был добр к нему и, что более важно, учил его всему, что Септимус хотел знать о врачевании. И даже еще больше.
– Ты знаешь, ученик, что для меня это дело жизни и смерти, – тихо произнес Марцеллий.
Септимус кивнул.
– Ты также знаешь, что, кроме этого маленького количества эликсира, у меня ничего не осталось. Больше нет. И сделать еще невозможно, потому что парад планет не наступит еще очень долго.
Септимус снова кивнул.
– Тогда заклинаю тебя подумать хорошенько и ответить мне, потому что это последняя надежда изменить мою ужасную судьбу. Если я выпью эликсира, который ты сделал, то, возможно, не стану таким старым и мерзким, каким ты меня видел.