Эксперимент «Ангел»

— Папочка всегда любил меня больше.

Он уже готов был кинуться на меня с кулаками, но его относит волной отступающих за валуны ирейзеров. Джеб уходит с ними.

Нет, не с ними — один из них.





118


Вывихнутое плечо горит, как в огне, ноги не движутся, но я ковыляю по песку туда, где по-прежнему неподвижно лежит Клык. Перво-наперво ощупываю ему шею — не сломана ли. Вроде нет. Осторожно переворачиваю его лицом вверх. Изо рта у него тонкой струйкой сочится кровь.

— Клык, вставай, ты ДОЛЖЕН прийти в себя, — шепчу я ему.

Над нами уже стоит вся наша стайка, и Газзи озабоченно твердит:

— С ним плохо, совсем плохо. Ему надо к доктору.

Провожу по нему руками, пальпирую каждый сантиметр его избитого тела. Похоже, ничего не сломано, но он все равно не шевелится. Кладу его голову себе на колени, снимаю футболку и осторожно промокаю кровавые полосы, оставленные на щеках когтями Ари.

Пальцы Игги нежно скользят вдоль длинного тела Клыка, и мы вместе составляем длинный перечень синяков, ушибов, шишек и кровоподтеков.

— Мы можем вместе его перенести, — предлагает Игги.

— Перенести куда? — я сама слышу, сколько горечи в моем голосе. — Больниц для таких, как мы, еще не придумали.

— Не надо в больницу, — не открывая глаз, бормочет Клык, с трудом шевеля разбитыми губами.

— Клык, тебе очень плохо? Очень?

— Плоховато… — выдыхает он, старается пошевелиться и стонет.

— Не двигайся! — я пытаюсь остановить его, но он поворачивает голову и сплевывает кровь на песок. Открывает мутные глаза, подносит ко рту руку, что-то брезгливо выплевывает в кулак — зуб.

— Все болит, хоть в гроб ложись, — он пытается дотронуться до вздутых на затылке узлов, а я пробую изобразить улыбку и провожу рукой по его разрисованным Ари щекам:

— Ты на кота похож.

Но ему не до шуток.

— Клык, — голос у меня дрожит, — только живи, пожалуйста, Клык, только живи.

И вдруг, повинуясь какому-то мощному импульсу, я наклоняюсь и целую его в губы. По-взрослому. По-настоящему.

Он охает, ощупывает свой разбитый рот, и мы без слов — оба в шоке — смотрим друг на друга.

Кровь бросилась мне в лицо. Не понимаю, как это случилось? Что на меня нашло? По счастью, Игги слеп, а Ангел отправилась Клыку за водой. Но Газман и Надж остолбенело глазеют на нас. У Газа явно вышибло землю из-под ног. Похоже, я только что порушила все устои его и без того хрупкого мира.

Медленно Клык поднимается на локте. Поддерживаем его, помогая сесть. Даже от этого малого усилия на лбу у него выступает пот. От боли он скрежещет зубами.

— Хреново дело, — говорит он и кашляет на каждом слоге.

Больше мы от Клыка о его ранах и ушибах не услышим. Он, хотя и покачивается, но уже встал на ноги, взял у Ангела стакан воды, выполоскал рот и сплюнул в песок:

— Я Ари убью!





119


К моему удивлению, невзирая на крайнее истощение и многочисленные телесные повреждения, Клык и все остальные долетели до Манхэттена, ухитрившись не свалиться с небес. Приземлились в Центральном парке — наш всегдашний приют. Клык бледный, весь в поту, вот-вот упадет от усталости, но за весь долгий перелет никто не услышал от него ни звука, ни стона, ни единой жалобы. Как ни стесняюсь я нашего странного поцелуя, но восхищения сдержать не могу:

— Ну ты крут!

— Крутой — это я, — он пытается отшутиться, но его долгий пронзительный взгляд говорит мне: «Не думай, я отнюдь не забыл, как ты целовала меня там, на берегу океана. Даже не надейся». Краснею до корней волос. Одна надежда, что под прикрытием темноты да в тени деревьев никто не увидит, какого я цвета.

Надж тем временем заботливо пританцовывает вокруг Клыка:


— Тебе чего-нибудь дать? Тебе как-нибудь помочь? Хочешь, я тебе что-нибудь принесу? — Клык давно стал для Надж героем.

Почему только для Надж? Он и есть самый настоящий герой.

Выглядит Клык так, точно упал на камни со стометровой скалы: лицо почернело — один сплошной синяк; щеки чуть не насквозь разодраны когтями Ари; идет, с трудом передвигая негнущиеся ноги. Но бодрится:

— Нормально все, не дергайтесь. Мне полет здорово помог. Мышцы расслабил, взбодрил и все такое. Так что норма.

Ладно, норма так норма. Пора вернуться к нашим планам.

— Ребята, пора искать место на ночлег, передохнуть, поесть и сделать еще один заход в поисках Института. Нельзя же бросить наше дело на полпути. Согласны?

— Согласны, — вторит мне Надж. — Я хочу знать про свою маму. И хорошее, и плохое. Всю правду.

— И я тоже, — вступает Газ, — мне бы только найти родителей, встретиться с ними разок да сказать им, какие они паразиты. Что-нибудь в таком роде: «Здравствуйте, папочка и мамочка. Я наконец нашел вас, чтобы сказать вам, какое вы говно».

Решаю, что безопасней всего нам ночевать в туннеле. На станции метро спрыгиваем с платформы и бодро маршируем по путям, благо маршрут однажды уже испробован. Не прошло и десяти минут, а мы уже снова в знакомой огромной освещенной кострами пещере, полной отвергнутого Нью-Йорком бездомного люда. Здесь и нам место найдется. Чем мы лучше?

— До чего же уютно пахнет здесь гостеприимством, — потирает Клык руки.

Не будь он раненый, я бы его стукнула хорошенько. Но в глубине души радуюсь: приходит в норму, коли у него есть силы на подобные саркастические замечания.

Забравшись на обжитую в прошлый раз цементную приступку, вдруг чувствую, что устала донельзя и что нервы мои на пределе. Единственное, на что меня хватает, это выбросить кулак в основание нашей всегдашней пирамиды, проверить, что молодняк улегся на ночлег, что Клыку хватило места вытянуться во весь рост, что Ангел уютно устроилась у меня под боком. Ложусь и сразу отрубаюсь, как одеялом, укрытая отчаянием.

Спать мне долго не приходится. Подкоркой ощущаю приближение очередного полуночного взрыва в голове. И в этом полуобморочном состоянии, не открывая глаз и не понимая, что делаю, протягиваю руку и хватаю чье-то запястье.

Сон как рукой сняло. Не раздумывая и повинуясь мощному защитному инстинкту, закручиваю за спину руку злоумышленника.

— Охолонь, зараза, — негодующе шепчет мой пленник.

Дергаю его на себя и едва не выворачиваю руку из сустава.

Клык уже на ногах и рядом со мной. Зрачки его напряженно сузились, но движется он с явным усилием.

— Из-за тебя мой Мак опять с катушек слетел, — я узнаю голос давешнего хакера и отпускаю руку. Он замечает Клыка и не выдерживает:

— Мама дорогая! Кто это тебя так разукрасил?

— Побрился неудачно.

Хакер нахмурился и потер чуть не изувеченное мной плечо.

— Какого хрена вы обратно сюда приперлись? Как вы здесь, так у меня жесткий диск в ауте.

— Покажи, — прошу я, и он сердито открывает крышку ноута.

Как я того и ожидала, экран покрыт точной распечаткой картинок, мелькающих у меня в мозгу. Опять изображения, опять слова, карты, фотки, какие-то математические уравнения.

Хакер на сей раз не выглядит психом. Он скорее озадачен.

— Понимаете, братва, все это очень странно. У вас с собой компа случайно нет?

— Нет, — откликается Клык, — даже мобильника и того нет.

— А электронного навигатора?

— Нет, говорят тебе, нет. У нас с техникой плоховато. Мы отсталые. И бедные.

— И чипа никакого нигде нет? — не отстает пацан.

Я замираю. Почти против воли перевожу взгляд на Клыка.

— Это ты о чем? Что значит чип?

Интересно, слышит он дрожь у меня в голосе или все же мне удалось ее подавить?

— Да что угодно. Любое устройство, на котором информация или дата записана. Оно тоже легко может мне песню испортить.

— А если у нас такой чип есть, ты с него что-нибудь считать сможешь?

— Если знать, какой он, может быть. Попробую. Что там у вас?

— Он маленький, квадратный, — говорю я, не глядя на него.

— Такой? — пацан раздвинул пальцы инча на три.