Эксперимент «Ангел»
Часть 44 из 55 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Смотрите на меня! — вертится перед зеркалом Газман, с головы до ног, то есть, буквально до кроссовок, обряженный в армейский камуфляж.
— По мне, на все сто! — я поднимаю вверх оба больших пальца.
Амбарного вида секондхенд-лавочка преобразила нас до неузнаваемости. Пушистую голову Газзи искупали в перекиси водорода, по бокам обрили, а макушку намазали гелем, накрутили из выбеленных волос пипочек и покрасили кончики в голубой цвет. Но он хандрит:
— Я же просил выбрить на затылке «Куси меня».
— Нет, никаких «куси»! — торможу его деланно строгим голосом.
— А Игги-то в ухо серьгу вдели…
— Нет, я сказала!
— Всем можно, а мне нельзя!
— НЕТ! Еще раз повторить?
Он обиженно пыхтит и отходит к Клыку. Клыка тоже обрили, чуть не наголо, оставив только одну длинную прядь, которая пижонисто падает ему на глаза. Ее тоже чуть-чуть подсветлили. Рябая, в разных оттенках коричневого, она точь-в-точь похожа на хохолок ястреба. Ни хрена себе совпадение! В довершение перемены стиля он поменял свой старый черный ансамбль на новый черный ансамбль.
— Мне вот это нравится, — Ангел сняла с вешалки какие-то рюшечки и оборочки и кокетливо прикладывает их к себе. Я уже экипировала ее в новые, цвета хаки, штаны и футболку и мы уже остановились на пушистой голубой курточке.
— Мммм… — рюшечки вызывают у меня серьезные сомнения.
— Макс, ведь правда хорошенькая юбочка, — уговаривает она меня, — пожалуйста.
Интересно, играет уже Ангел со мной в свои гипнотические штучки, или еще пока нет? Ее широко раскрытые глаза смотрят на меня по-ангельски невинно.
— И Селесте тоже очень нравится.
— Видишь ли, Ангел, я не очень понимаю, где ты будешь носить эту балетную пачку, особенно притом, что мы все время от кого-нибудь удираем.
Она понуро оглаживает пачку и неохотно соглашается.
— Ну что, мы готовы? — нетерпеливо спрашивает Игги. — Я не говорю, что мне здесь уже надоело, но…
— Ты, случайно, пальцы в розетку не засунул? — хихикает Газ.
Иггины соломенные волосы, и правда, стоят торчком. Концы его воинственного гребня покрашены в цвет воронова крыла.
— Что, торчком стоят? Дай-ка я потрогаю, — любопытствует он, с удовольствием ощупывая себе голову. — Клево!
Я и оглянуться не успела, как ему прокололи ухо. Тоненькое золотое колечко серьги — вот все, за что мне пришлось заплатить.
Обновленные, как заново родившиеся, выходим обратно на улицу. Уже смеркается.
Я чувствую себя свободной и счастливой. Зуб даю, даже Джебу меня теперь не узнать. Там, в «Ю-До», стилистка подняла мои косы и одним махом их отчекрыжила. Больше в полете они не будут лезть мне в глаза. Не будут на бегу забивать мне рот.
Но это далеко не единственное новшество. Половина головы у меня теперь ярко розовая. К тому же, невзирая на мои протесты, мне покрасили все, что только можно было покрасить: ресницы, веки, брови, щеки, губы. Так что я вышла на белый свет в полной боевой раскраске. Любой даст мне теперь лет двадцать, не меньше. Особенно притом, что и росту во мне под метр восемьдесят.
— Вон там парк, пойдемте, — показывает Клык.
Хорошее местечко. И темно, и места для разбега достаточно. Через пять минут мы уже поднимаемся над городом, оставляя позади его шум, огни и суету.
Какое счастье снова раскрыть крылья и дать им волю! Какое счастье снова почувствовать себя быстрой и легкой. Такой, какой на земле мне быть не дано.
Радуясь каждому движению, я лечу, выписывая в воздухе широкие круги, дыша полной грудью и подставляя ветру свою коротко стриженную голову.
Парикмахерша сказала, этот стиль называется «ветры Манхэттена».
Кабы она только знала…
111
Летим под облаками — до них рукой подать. Отсюда ясно видны очертания Манхэттена. Восточная Река отделяет его от Лонг-Айленда, и этот длинный остров много больше самого Нью-Йорка. Резко очерченная линия океана кучерявится белыми завитками барашков на гребнях разбивающихся о берег волн.
Где-то через полчаса внизу показалась черная полоса пляжа. Никаких огней. А где нет огней, там и людей нет. Клык сигналит посадку. Идем на снижение. От перепада высоты голова радостно кружится, как от шампанского. Приземляемся на мягкий мелкий песок.
— По-моему, порядок, — роняет Клык, осмотрев берег.
Пляж здесь дикий, ни ресторанчиков, ни автомобильных стоянок, ни курортных пансионов.
Эта узкая песчаная полоска похожа на укрепление, словно нарочно построенное каким-то великаном: здоровенные валуны по обоим концам и гряда таких же валунов вдоль берега ярдах в тридцати от воды. Похоже, здесь безопасно: природная крепость, да и только.
Скидываю с плеч рюкзак и извлекаю из него всякую снедь нам на ужин.
— Располагайтесь. Здесь нам и кров, и стол.
Интересно, что слышат наши в моем голосе? Облегчение или плохо скрытый горький сарказм? Раздав ребятам еду, устало опускаюсь на толстенную колоду, вымоченную соленой океанской водой и набело высушенную солнцем.
Не проходит и двадцати минут, а мы уже построили нашу заветную пирамиду и свернулись калачиком под прикрытием валунов. Песок такой мягкий, что не надо никаких матрасов.
Все уснули, а я какое-то время еще размышляю про загадочные слова, услышанные прошлой ночью. Интересно, что имел в виду Голос, когда сказал, что пришло мне время учиться? Но постепенно мысли мои смешались. Меня точно темной волной накрыло и затянуло в сон. В полудреме слышу обрывки разговоров на каком-то непонятном мне языке.
И вдруг Голос произносит отчетливо и ясно: «Это, Макс, тебе непременно надо знать. Непременно».
112
Океан. Вот еще одно новое, потрясающее, доселе нами не испытанное явление. Мы выросли в лабораторных клетках. Потом, четыре года назад, Джеб нас украл и укрыл в нашем горном убежище. Чему бы он нас ни учил, он всячески, любой ценой, оберегал нас от всех возможных новшеств.
И вдруг они посыпались на нас, как из рога изобилия. Каждый день с нами происходит что-то неизведанное. Каждый день полон открытий: новые места, новые люди, новые опыты.
— Смотрите, краб, — Газман присел у кромки прибоя и тычет палочкой в быстро зарывающееся в песок существо. Ангел тут как тут, прибежала взглянуть, волоча за собой Селесту и едва не купая ее в воде.
— Хочешь пирожок? — Игги протягивает мне плюшку.
Сегодня утром я слегка отмыла свою вчерашнюю боевую раскраску, и вместе с Надж мы отправились в ближайший город пополнить запасы съестного. В булочной «Мамы и папы» продавались домашние пирожки. Устоять перед ними было невозможно. Так что дюжина румяных плюшек перекочевала в мой рюкзак с прилавка «Мам и пап».
Должна признаться, что поставленная мной задача разыскать пирожки с яблоками не хуже тех, которые мы пекли с Эллой и ее мамой, по всей вероятности, совершенно невыполнима.
Эти ничего себе, с корицей, с коричневым сахаром, яблоки с кислинкой. Вполне достойные пирожки. Без претензий. Но, по правде сказать, не фонтан.
Поворачиваюсь к Клыку:
— Что скажешь? Вкусно?
— Нормально, — и он продолжает уплетать за обе щеки.
Нормально, нормально… Кабы он понимал что-нибудь в домашних пирожках! Что ни дай, все сметет.
— Семь из десяти, не больше, — выношу я свой приговор. — Они хоть и свежие, а жестковаты, нежности не хватает. Так что миссия под кодовым названием «совершенный пирожок» продолжается.
Игги смеется и, невзирая на мою суровую оценку, лезет в рюкзак за новой порцией…
Мокрая чуть не по пояс Надж захлебывается от восторга:
— Ка-а-ак мне нравится океан. Я ничего лучше не видела. Даже лучше чем горы. Лучше Нью-Йорка. Я, когда вырасту, буду морским биологом. Я буду плавать далеко в море, нырять с аквалангом, сделаю миллион открытий, и меня пригласят работать в Нэшнл Джеографик.
И она убежала обратно в воду, утащив за собой Игги.
Да уж конечно. Ты — в Нэшнл Джеографик, а мне — прямиком в президенты. Что ты с ней поделаешь? Мечтательница эта наша Надж…
— Им всем здесь хорошо, смотри, как они разрезвились, — говорит мне Клык, задумчиво наблюдая за стаей.
— А что здесь может быть плохого? Песок теплый, море ласковое, тишина, покой. Жаль, что мы не можем здесь насовсем остаться.
Клык с минуту молчит:
— А если бы мы точно знали, что здесь безопасно, что нас никто не достанет, ты бы хотела здесь остаться?
Похоже, он не шутит.
— А кто Институт искать будет? Информация о родителях — у всех вопрос номер один. Ее тоже раскопать надо. Джеба найти и, как минимум, поговорить с ним как следует. И что это у них за Директор? И что они с нами со всеми сделали? И почему они все в один голос твердят мне, что я должна спасти мир? А ты говоришь, остаться…
Клык поднимает руку, и я неожиданно понимаю, что чуть ли не кричу во весь голос.
— А что если… — он говорит медленно и смотрит в сторону. — А что если взять и наплевать на все это, наплевать и послать к чертовой бабушке.
У меня отпала челюсть. Вот так живешь себе с человеком всю жизнь, думаешь, что знаешь его как облупленного, а он возьмет, да тебя огорошит. Как гром среди ясного неба.
— По мне, на все сто! — я поднимаю вверх оба больших пальца.
Амбарного вида секондхенд-лавочка преобразила нас до неузнаваемости. Пушистую голову Газзи искупали в перекиси водорода, по бокам обрили, а макушку намазали гелем, накрутили из выбеленных волос пипочек и покрасили кончики в голубой цвет. Но он хандрит:
— Я же просил выбрить на затылке «Куси меня».
— Нет, никаких «куси»! — торможу его деланно строгим голосом.
— А Игги-то в ухо серьгу вдели…
— Нет, я сказала!
— Всем можно, а мне нельзя!
— НЕТ! Еще раз повторить?
Он обиженно пыхтит и отходит к Клыку. Клыка тоже обрили, чуть не наголо, оставив только одну длинную прядь, которая пижонисто падает ему на глаза. Ее тоже чуть-чуть подсветлили. Рябая, в разных оттенках коричневого, она точь-в-точь похожа на хохолок ястреба. Ни хрена себе совпадение! В довершение перемены стиля он поменял свой старый черный ансамбль на новый черный ансамбль.
— Мне вот это нравится, — Ангел сняла с вешалки какие-то рюшечки и оборочки и кокетливо прикладывает их к себе. Я уже экипировала ее в новые, цвета хаки, штаны и футболку и мы уже остановились на пушистой голубой курточке.
— Мммм… — рюшечки вызывают у меня серьезные сомнения.
— Макс, ведь правда хорошенькая юбочка, — уговаривает она меня, — пожалуйста.
Интересно, играет уже Ангел со мной в свои гипнотические штучки, или еще пока нет? Ее широко раскрытые глаза смотрят на меня по-ангельски невинно.
— И Селесте тоже очень нравится.
— Видишь ли, Ангел, я не очень понимаю, где ты будешь носить эту балетную пачку, особенно притом, что мы все время от кого-нибудь удираем.
Она понуро оглаживает пачку и неохотно соглашается.
— Ну что, мы готовы? — нетерпеливо спрашивает Игги. — Я не говорю, что мне здесь уже надоело, но…
— Ты, случайно, пальцы в розетку не засунул? — хихикает Газ.
Иггины соломенные волосы, и правда, стоят торчком. Концы его воинственного гребня покрашены в цвет воронова крыла.
— Что, торчком стоят? Дай-ка я потрогаю, — любопытствует он, с удовольствием ощупывая себе голову. — Клево!
Я и оглянуться не успела, как ему прокололи ухо. Тоненькое золотое колечко серьги — вот все, за что мне пришлось заплатить.
Обновленные, как заново родившиеся, выходим обратно на улицу. Уже смеркается.
Я чувствую себя свободной и счастливой. Зуб даю, даже Джебу меня теперь не узнать. Там, в «Ю-До», стилистка подняла мои косы и одним махом их отчекрыжила. Больше в полете они не будут лезть мне в глаза. Не будут на бегу забивать мне рот.
Но это далеко не единственное новшество. Половина головы у меня теперь ярко розовая. К тому же, невзирая на мои протесты, мне покрасили все, что только можно было покрасить: ресницы, веки, брови, щеки, губы. Так что я вышла на белый свет в полной боевой раскраске. Любой даст мне теперь лет двадцать, не меньше. Особенно притом, что и росту во мне под метр восемьдесят.
— Вон там парк, пойдемте, — показывает Клык.
Хорошее местечко. И темно, и места для разбега достаточно. Через пять минут мы уже поднимаемся над городом, оставляя позади его шум, огни и суету.
Какое счастье снова раскрыть крылья и дать им волю! Какое счастье снова почувствовать себя быстрой и легкой. Такой, какой на земле мне быть не дано.
Радуясь каждому движению, я лечу, выписывая в воздухе широкие круги, дыша полной грудью и подставляя ветру свою коротко стриженную голову.
Парикмахерша сказала, этот стиль называется «ветры Манхэттена».
Кабы она только знала…
111
Летим под облаками — до них рукой подать. Отсюда ясно видны очертания Манхэттена. Восточная Река отделяет его от Лонг-Айленда, и этот длинный остров много больше самого Нью-Йорка. Резко очерченная линия океана кучерявится белыми завитками барашков на гребнях разбивающихся о берег волн.
Где-то через полчаса внизу показалась черная полоса пляжа. Никаких огней. А где нет огней, там и людей нет. Клык сигналит посадку. Идем на снижение. От перепада высоты голова радостно кружится, как от шампанского. Приземляемся на мягкий мелкий песок.
— По-моему, порядок, — роняет Клык, осмотрев берег.
Пляж здесь дикий, ни ресторанчиков, ни автомобильных стоянок, ни курортных пансионов.
Эта узкая песчаная полоска похожа на укрепление, словно нарочно построенное каким-то великаном: здоровенные валуны по обоим концам и гряда таких же валунов вдоль берега ярдах в тридцати от воды. Похоже, здесь безопасно: природная крепость, да и только.
Скидываю с плеч рюкзак и извлекаю из него всякую снедь нам на ужин.
— Располагайтесь. Здесь нам и кров, и стол.
Интересно, что слышат наши в моем голосе? Облегчение или плохо скрытый горький сарказм? Раздав ребятам еду, устало опускаюсь на толстенную колоду, вымоченную соленой океанской водой и набело высушенную солнцем.
Не проходит и двадцати минут, а мы уже построили нашу заветную пирамиду и свернулись калачиком под прикрытием валунов. Песок такой мягкий, что не надо никаких матрасов.
Все уснули, а я какое-то время еще размышляю про загадочные слова, услышанные прошлой ночью. Интересно, что имел в виду Голос, когда сказал, что пришло мне время учиться? Но постепенно мысли мои смешались. Меня точно темной волной накрыло и затянуло в сон. В полудреме слышу обрывки разговоров на каком-то непонятном мне языке.
И вдруг Голос произносит отчетливо и ясно: «Это, Макс, тебе непременно надо знать. Непременно».
112
Океан. Вот еще одно новое, потрясающее, доселе нами не испытанное явление. Мы выросли в лабораторных клетках. Потом, четыре года назад, Джеб нас украл и укрыл в нашем горном убежище. Чему бы он нас ни учил, он всячески, любой ценой, оберегал нас от всех возможных новшеств.
И вдруг они посыпались на нас, как из рога изобилия. Каждый день с нами происходит что-то неизведанное. Каждый день полон открытий: новые места, новые люди, новые опыты.
— Смотрите, краб, — Газман присел у кромки прибоя и тычет палочкой в быстро зарывающееся в песок существо. Ангел тут как тут, прибежала взглянуть, волоча за собой Селесту и едва не купая ее в воде.
— Хочешь пирожок? — Игги протягивает мне плюшку.
Сегодня утром я слегка отмыла свою вчерашнюю боевую раскраску, и вместе с Надж мы отправились в ближайший город пополнить запасы съестного. В булочной «Мамы и папы» продавались домашние пирожки. Устоять перед ними было невозможно. Так что дюжина румяных плюшек перекочевала в мой рюкзак с прилавка «Мам и пап».
Должна признаться, что поставленная мной задача разыскать пирожки с яблоками не хуже тех, которые мы пекли с Эллой и ее мамой, по всей вероятности, совершенно невыполнима.
Эти ничего себе, с корицей, с коричневым сахаром, яблоки с кислинкой. Вполне достойные пирожки. Без претензий. Но, по правде сказать, не фонтан.
Поворачиваюсь к Клыку:
— Что скажешь? Вкусно?
— Нормально, — и он продолжает уплетать за обе щеки.
Нормально, нормально… Кабы он понимал что-нибудь в домашних пирожках! Что ни дай, все сметет.
— Семь из десяти, не больше, — выношу я свой приговор. — Они хоть и свежие, а жестковаты, нежности не хватает. Так что миссия под кодовым названием «совершенный пирожок» продолжается.
Игги смеется и, невзирая на мою суровую оценку, лезет в рюкзак за новой порцией…
Мокрая чуть не по пояс Надж захлебывается от восторга:
— Ка-а-ак мне нравится океан. Я ничего лучше не видела. Даже лучше чем горы. Лучше Нью-Йорка. Я, когда вырасту, буду морским биологом. Я буду плавать далеко в море, нырять с аквалангом, сделаю миллион открытий, и меня пригласят работать в Нэшнл Джеографик.
И она убежала обратно в воду, утащив за собой Игги.
Да уж конечно. Ты — в Нэшнл Джеографик, а мне — прямиком в президенты. Что ты с ней поделаешь? Мечтательница эта наша Надж…
— Им всем здесь хорошо, смотри, как они разрезвились, — говорит мне Клык, задумчиво наблюдая за стаей.
— А что здесь может быть плохого? Песок теплый, море ласковое, тишина, покой. Жаль, что мы не можем здесь насовсем остаться.
Клык с минуту молчит:
— А если бы мы точно знали, что здесь безопасно, что нас никто не достанет, ты бы хотела здесь остаться?
Похоже, он не шутит.
— А кто Институт искать будет? Информация о родителях — у всех вопрос номер один. Ее тоже раскопать надо. Джеба найти и, как минимум, поговорить с ним как следует. И что это у них за Директор? И что они с нами со всеми сделали? И почему они все в один голос твердят мне, что я должна спасти мир? А ты говоришь, остаться…
Клык поднимает руку, и я неожиданно понимаю, что чуть ли не кричу во весь голос.
— А что если… — он говорит медленно и смотрит в сторону. — А что если взять и наплевать на все это, наплевать и послать к чертовой бабушке.
У меня отпала челюсть. Вот так живешь себе с человеком всю жизнь, думаешь, что знаешь его как облупленного, а он возьмет, да тебя огорошит. Как гром среди ясного неба.