Экскалибур

По сей день взять не могу в толк, с какой стати я не отпустил тогда Гвиневеру с Морганой: не иначе, как сами боги меня вразумили. Или, верно, в общей неразберихе и сумятице, когда саксы камня на камне не оставили от наших тщательно продуманных планов, мне вдруг захотелось сделать Гвиневере один-единственный прощальный подарок. Друзьями мы никогда не были, но в памяти я связывал ее со счастливыми временами, и хотя дурные времена навлекло не что иное, как ее безрассудство, я-то видел, что со времен Гвиневериного заката Артур вовсе утратил вкус к жизни. А может статься, я понимал, что в нынешние страшные времена нам необходимы все стойкие души до единой, а поди поищи такую несгибаемую волю, как у принцессы Гвиневеры из Хенис Вирена.

— Она поедет со мной! — настаивала Моргана.

— У меня приказ Артура, — отрезал я, и это решило дело, хотя на самом-то деле распоряжения ее брата были темны и страшны. Если Гвиневера окажется в опасности, наставлял Артур, мне следовало забрать ее из обители или даже убить, и я выбрал первое. Чем отсылать ее в безопасное место за море Северн, я повезу ее навстречу опасности.

— Ни дать ни взять стадо коров, когда волки на подходе, — заметила Гвиневера, когда я вошел в ее комнату. Она стояла у окна, наблюдая, как Морганины женщины бегают туда-сюда между строениями, а за западным частоколом монастыря дожидаются лодки. — Дерфель, что происходит?

— Ты была права, госпожа. Саксы атакуют с юга. — О том, что южную атаку возглавляет Ланселот, я предпочел умолчать.

— Думаешь, они придут сюда? — спросила она.

— Не знаю. Знаю лишь то, что нам под силу защитить только ту крепость, где сейчас находится Артур, а это Кориниум.

— Иными словами, все в смятении? — улыбнулась она. И рассмеялась, почуяв свой шанс. Одета она была в обычные тускло-коричневые одежды, но солнце, что сияло сквозь открытое окно, окружало ее роскошные рыжие волосы золотым ореолом. — Ну и что же Артур собирается со мною делать? — полюбопытствовала она.

Смерть? Нет, решил я, на самом деле Артур смерти ее никогда не желал. А желал того, что его гордая душа не позволяла ему совершить самому.

— Мне приказано забрать тебя, госпожа, — сказал я.

— И куда же, Дерфель?

— Ты вольна уплыть за Северн с Морганой, — сказал я, — либо уехать со мной. Я должен доставить людей на север, в Кориниум; думается, оттуда ты сможешь отправиться дальше, в Глевум. Там ты будешь в безопасности.

Гвиневера отошла от окна и уселась в кресло перед стылым очагом.

— Людей, — повторила она, выбрав из моей фразы одно-единственное слово. — И что же это за люди такие?

Я покраснел до ушей.

— Арганте. И конечно же, Кайнвин. Гвиневера расхохоталась.

— Я не прочь познакомиться с Арганте. Как думаешь, взаимно ли мое желание?

— Очень сомневаюсь, госпожа.

— Вот и я сомневаюсь. Полагаю, она спит и видит, чтоб я сдохла. Итак, я могу поехать с тобой в Кориниум либо отправиться в Силурию вместе с христианскими коровами? Сдается мне, христианских гимнов я наслушалась на всю жизнь — мало не покажется. Кроме того, настоящее приключение ждет в Кориниуме, верно?

— Боюсь, что да, госпожа.

— Боишься? А ты, Дерфель, не бойся. — Гвиневера рассмеялась пьяняще счастливым смехом. — Вы все позабыли, как блистателен Артур, когда все идет наперекосяк. То-то славно будет на него полюбоваться. Ну так когда же мы едем?

— Прямо сейчас, — отозвался я, — как только ты будешь готова.

— Я готова, — радостно заверила Гвиневера. — Я вот уж год как готова убраться из этого змеюшника.

— А твои служанки?

— Другие найдутся, — беспечно отмахнулась она. — Ну, поехали?

Лошадь у меня была только одна, так что из вежливости я уступил ее Гвиневере, а сам пошел пешком рядом с ней. Обитель осталась позади. И нечасто же мне доводилось видеть такие сияющие счастьем лица, как у Гвиневеры в тот день! Многие месяцы провела она под замком в стенах Инис Видрина, а тут вдруг скачет верхом на свежем воздухе, между только что распустившимися березками, под бескрайним небом, не ограниченным с четырех сторон Морганиным частоколом. Мы въехали на перешеек за Тором, и, едва мы оказались на пустынной возвышенности, она рассмеялась и лукаво глянула на меня.

— А что мне помешает ускакать прочь, а, Дерфель?

— Ровным счетом ничего, госпожа.

Всадница восторженно завопила — совсем по-девчоночьи — и ударила лошадь пятками, еще раз, и еще, пуская усталую кобылу в галоп. Ветер трепал Гвиневерины рыжие кудри, а она самозабвенно мчалась сломя голову сквозь луговую траву по широкому кругу, оглашая равнину ликующими криками. Юбки ее развевались, да только плевать она хотела на приличия, она лишь пришпоривала кобылу да носилась вокруг меня все кругами и кругами, пока лошадь не выдохлась окончательно, да и наездница тоже. Только тогда Гвиневера натянула поводья и соскользнула с седла.

— Все мышцы ломит! — радостно сообщила она.

— Ты хорошо ездишь, госпожа, — похвалил я.

— Все эти месяцы я мечтала о том, как снова сяду в седло. Как выеду на охоту. Столько всего себе намечтала. — Гвиневера оправила юбки и с усмешкой глянула на меня. — Так что именно приказал тебе Артур насчет меня?

Я замялся.

— Он не уточнял, госпожа.

— Он ведь приказал убить меня? — догадалась она.

— Нет, госпожа! — деланно возмутился я.

Я вел кобылу в поводу, Гвиневера шла рядом.

— Разумеется, Артур не желает, чтобы я угодила в руки Кердика, — саркастически парировала она. — Я для него досадная обуза! Подозреваю, он поиграл-таки с мыслью перерезать мне глотку. Арганте наверняка этого хочет. Я бы на ее месте хотела. Я размышляла об этом, пока каталась вокруг тебя кругами. А что, прикидывала я, если Дерфелю приказано убить меня? Продолжать ли мне путь или, может, не стоит? А потом я решила, что ты, скорее всего, не стал бы меня убивать, даже если бы тебе и приказали. Ну да кабы Артур и впрямь хотел моей смерти, он бы прислал Кулуха. — Она крякнула и слегка согнула колени, изображая прихрамывающую Кулухову походку. — Кулух полоснул бы меня ножом по горлу, не моргнув и глазом. — Гвиневера вновь расхохоталась; ее новообретенная искрометная радость просто-таки не знала удержу. — Значит, говоришь, Артур был уклончив?


— Да, госпожа.

— Стало быть, на самом деле, Дерфель, это все твоя идея? — Она обвела рукой окрестности.

— Да, госпожа, — сознался я.

— От души надеюсь, Артур тебя одобрит, — откликнулась она, — иначе ты неприятностей не оберешься.

— Неприятностей у меня и без того немало, госпожа, — сознался я. — Старая дружба, похоже, мертва.

Гвиневера, верно, расслышала печаль в моем голосе, ибо внезапно взяла меня под руку.

— Бедный Дерфель. Ему, верно, стыдно?

— Да, госпожа, — смущенно пробормотал я.

— Гадко я себя повела, — сокрушенно отметила она. — Бедняга Артур. А знаешь, что его воскресит? Его самого и вашу дружбу?

— Хотел бы я это знать, госпожа.

Гвиневера отняла руку.

— Изрубить саксов в капусту, Дерфель, — вот что нужно, чтобы Артур стал прежним. Победа! Дайте Артуру победу — и он вернется к нам, добрый старый Артур!

— Саксы, госпожа, уже на полпути к победе, — предупредил я. И рассказал ей все, что знал: что саксы свирепствуют на востоке и юге, что силы наши рассеяны и наша единственная надежда — собрать армию до того, как саксы приблизятся к Кориниуму, где сейчас дожидается лишь маленький боевой отряд Артура — две сотни копейщиков. Я предположил, что Саграмор отступает к Артуру, Кулух идет с юга, а я двинусь на север, как только Исса вернется вместе с Арганте. Кунеглас, несомненно, подоспеет с севера, а Энгус Макайрем поспешит с запада, едва услышав вести, но если саксы доберутся до Кориниума первыми, тогда пиши пропало. Надежда невелика даже и в том случае, если мы выиграем гонку, ибо без копейщиков Гвента мы настолько уступаем врагам в численности, что спасти нас может только чудо.

— Чушь! — отрезала Гвиневера, когда я объяснил ей положение дел. — Артур еще и сражаться-то не начал! Мы выиграем, Дерфель, мы выиграем! — И, огорошив меня дерзким заявлением, она расхохоталась и, позабыв о своем драгоценном достоинстве, прошлась танцующей походкой по обочине. Все дышало предчувствием гибели, но Гвиневера вдруг предстала передо мною воплощением свободы и света — никогда она не была мне так мила, как в тот миг. Внезапно, впервые с тех пор, как я различил в сумерках Белтейна дым сигнальных костров, я почувствовал прилив надежды.

Надежда тут же и угасла, ибо в Дун Карике царили неопределенность и хаос. Исса до сих пор не вернулся; деревушка под холмом была битком набита беженцами, что пустились в путь, напуганные молвой, при том что никто из них в глаза не видел живого сакса. Беженцы пригнали с собой коров, овец, коз и свиней, и все они стекались к Дун Карику — под иллюзорную защиту моих копейщиков. С помощью слуг и рабов я распустил новые слухи: Артур, дескать, будет отступать на запад в области, граничащие с Керновом, а я-де надумал отобрать у беженцев стада и отары, чтобы обеспечить провиантом своих людей. Этих ложных пересудов оказалось достаточно, чтобы большинство семей стронулись с места и зашагали на запад, к далекой границе Кернова. Там, среди бескрайних болот, они окажутся в относительной безопасности, и при этом их коровы и овцы не запрудят дороги к Кориниуму. Если бы я просто-напросто приказал им идти к Кернову, недоверчивые селяне тут же заподозрили бы неладное и задержались проверить, не дурачу ли я их.

Исса не приехал и к ночи. Я не то чтобы забеспокоился — ведь до Дурноварии было неблизко и дорогу наверняка заполонили беженцы. Отужинали мы в доме, и Пирлиг спел нам о великой победе Утера над саксами у Кар Идерна. Как только отзвучали последние слова, я бросил Пирлигу золотую монету и заметил, что слышал некогда, как песню эту поет Кинир Гвентский. Пирлиг был потрясен.

— Кинир был величайшим из бардов, — с легкой завистью промолвил он, — хотя иные говорят, будто Амайгрину Гвинеддскому Кинир уступал. Скорблю я, что не довелось мне услышать ни того ни другого.

— Брат рассказывал, будто в Повисе есть ныне бард еще более великий, — вмешалась Кайнвин. — И тоже еще совсем юн.

— Кто таков? — разом насторожился Пирлиг, почуяв нежеланного соперника.

— Имя ему Талиесин, — откликнулась Кайнвин.

— Талиесин! — повторила Гвиневера. Имя ей явно понравилось. Означало оно «сияющее чело».

— В жизни о нем не слыхивал, — холодно отозвался Пирлиг.

— Вот разобьем саксов и потребуем с этого Талиесина песнь в честь победы, — усмехнулся я. — И от тебя тоже, Пирлиг, — поспешил я добавить.

— Я однажды слыхала, как поет Амайгрин, — промолвила Гвиневера.

— Правда, госпожа? — благоговейно охнул Пирлиг.

— Я еще совсем ребенком была, — рассказала она, — но помню, он умел издавать этакий глухой рокот. Просто мороз по коже. Глаза расширит, наберет в грудь побольше воздуха — и заревет как бык.

— А, старый стиль, — презрительно отмахнулся Пирлиг. — В наши дни, госпожа, мы взыскуем скорее гармонии слов, нежели просто силы звука.

— А важно и то и другое, — резко парировала Гвиневера. — Ни минуты не сомневаюсь, что этот Талиесин — мастер старого стиля, равно как и в стихосложении искушен, но как можно завладеть вниманием слушателей, если ты не в силах предложить ничего, кроме бойкого ритма? Надо, чтобы у людей кровь в жилах стыла, надо заставить их рыдать и смеяться!

— Шум производить любой человек может, госпожа, — вступился за свое ремесло Пирлиг, — но на то, чтобы вдохнуть в слова гармонию, требуется мастер воистину искусный.

— И очень скоро понимать всю прихотливую сложность гармонии смогут лишь другие искусные мастера и никто больше, — возразила Гвиневера, — а тебе, чтобы произвести впечатление на собратьев-поэтов, придется слагать напевы еще более мудреные. Но ты забываешь, что за пределами ремесла никто ни малейшего представления не имеет, что ты такое делаешь. Бард поет барду, а мы все гадаем, о чем весь этот шум. Твоя задача, Пирлиг, сохранить истории людей живыми, а высокопарная утонченность тут неуместна.

— Ты же не ждешь от нас вульгарности, госпожа! — воскликнул Пирлиг и в знак протеста ударил по струнам из конского волоса.

— Я жду, что с вульгарными вы будете грубы и тонки с теми, кто поумнее, — отозвалась Гвиневера, — причем, заметь, одновременно, но если ты умеешь только умничать, тогда люди останутся без историй, а если умеешь только вульгарничать, тогда никакие лорды и леди не одарят тебя золотом.

— Разве что вульгарные лорды, — лукаво подсказала Кайнвин.

Гвиневера обернулась ко мне: ее, конечно, так и тянуло поддеть меня, но она вовремя опомнилась — и рассмеялась.

— Будь у меня золото, Пирлиг, — проговорила она, — я бы вознаградила тебя по достоинству, ибо поешь ты дивно, но, увы, золота у меня нет.

— Твоя похвала — сама по себе высокая награда, о госпожа, — промолвил Пирлиг.

Присутствие Гвиневеры несказанно озадачило моих копейщиков: весь вечер мужчины то и дело сбивались в группки и потрясенно пялились на нее. Она же словно не замечала любопытных взглядов. Кайнвин приветствовала ее, не выказав ни малейшего удивления, а умница Гвиневера не преминула обласкать моих дочерей, так что теперь Морвенна и Серена спали на земле у нее под боком. Высокая рыжеволосая красавица с репутацией под стать внешности завораживала девочек, — равно как и копейщиков. А сама Гвиневера была просто счастлива, что она здесь, с нами. Столов и стульев в доме не было, только устланный тростником пол, да шерстяные ковры, но она, устроившись у очага, играючи подчиняла себе весь зал. В глазах ее пылало яростное неистовство — не подступишься; каскад спутанных рыжих волос ошеломлял — не опомнишься, а заразительная радость освобожденной пленницы передавалась всем вокруг.