Эксгумация
Часть 9 из 76 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Шварцман поежилась в теплой квартире и потуже затянула пояс на толстом шерстяном свитере. Термостат на стене показывал семьдесят градусов[6]. Всее еще семьдесят. Она проверила это трижды, но ей по-прежнему казалось, что на самом деле температура в комнате гораздо меньше.
На кухне она вылила остывший чай в раковину и налила новую кружку из закипевшего чайника. Прижала кончики пальцев к фарфору и терпела до тех пор, пока им не стало больно.
Почему она решила сделать это здесь? Можно было бы поехать в участок и рассказать все там. Но теперь Хейли и Хэл уже на пути к ней домой. Чтобы ей лишний раз не дергаться, учитывая ее положение.
В ее квартире.
Коробка стояла на журнальном столике. Коробка из-под кроссовок «Найк», оранжевая, замусоленная, выцветшая.
Все доказательства, какие только у нее были.
Она вздрогнула от трели звонка.
— Доктор Шварцман, это Алан, ваш консьерж. К вам пришли инспекторы Харрис и Уайатт.
К ней пожаловала полиция. Что подумает консьерж? Какие слухи теперь поползут о ней?
Впрочем, какое ей дело? Вокруг были чужие люди, целое здание чужих людей.
— Спасибо, Алан. Пропустите их, пожалуйста.
Ожидая Хэла и Хейли, Шварцман подошла к антикварному буфету в гостиной, где рядом с двумя хрустальными бокалами, еще отцовскими, стояла бутылка бурбона «Эван Уильямс», и попыталась представить отца рядом с собой. Боже, как же ей хотелось, чтобы он сейчас был рядом!
Шварцман как раз отпила чай из кружки, когда прозвенел дверной звонок.
Она открыла дверь и застыла, чувствуя себя неловко. Во-первых, они никогда не были у нее дома, а во‐вторых, это не светский визит.
Стрелки часов показывали полночь. Анна машинально отметила, что поздний час сказался на них не меньше, чем на ней самой.
Темные кудри Хейли сзади были собраны в импровизированный пучок, пряди свободно падали на лицо. Косметики на ней не было, но щеки оставались румяными, как будто она недавно терла их скрабом, а под глазами залегли темные тени. На лице Хэла уже выросла щетина — кстати, с проседью. Шварцман провела их в гостиную, села на подлокотник дивана, подобрала ноги и натянула на колени свитер. Предложила было заварить чай, но они оба вежливо отказались.
— Извини, что пришли так поздно, — сказала Хейли.
Неужели они встретились заранее? И поэтому им понадобилось дополнительное время? Она попыталась прочесть выражения их лиц, но они не смотрели друг на друга. Они смотрели нее. Шварцман покачала головой.
— Все хорошо. Я не спала.
— С тобой все в порядке? — спросил Хэл и, упираясь локтями в колени, подался вперед в кресле. Даже огромное кресло по сравнению с его ростом казалось карликовым.
В планы Анны не входило обмениваться любезностями. Она хотела знать, что им известно, хотела поделиться с ними этим случаем, как с коллегами. Она нервничала, ерзала, теребила подол своего свитера. Ей хотелось задавать вопросы.
— Шварцман!
— Как и ожидалось, — сказала она. Избитая отговорка. Их у нее немалый запас. Но нет. У нее не все в порядке. Даже близко нет.
— Давайте покончим с этим.
— Что ты можешь рассказать о нем? — спросила Хейли.
Анна поставила чашку с чаем на стол. В предстоящем разговоре не было утешения. Когда дело касалось Спенсера, никакого утешения не было вообще.
— Ты одна из нас, Шварцман, — напомнил Хэл.
Ей очень хотелось верить, что на этот раз все будет иначе. То, что она одна из них, многое меняло.
— Мы на твоей стороне. Это не допрос. Мы лишь просим тебя рассказать все, что могло бы помочь прижать этого негодяя.
— Вы не сможете связать это с ним, — возразила Шварцман. — Никто никогда не смог связать его ни с чем из того, что он делал.
— Об этом болеть нашим головам.
Сможет ли она это сделать? Передать Спенсера кому-нибудь другому, чтобы этот другой взял расследование на себя?
Никто никогда не просил ее это сделать.
Как же ей хотелось сбросить с себя это бремя или хотя бы поделиться им! Но ей было страшно. Что если она им расскажет, а они ей не поверят? Что если улики указывают на что-то еще?
Как она сможет изо дня в день работать бок о бок с ними, после того как поделилась самой страшной частью своей жизни?
— Расскажи, как вы с ним познакомились. Как это началось? — попросила Хейли.
Сорви пластырь. Покончи с этой болячкой.
— Мне было двадцать три года, я как раз заканчивала третий курс медицинского факультета.
— В конце третьего курса тебе было двадцать три года? — повторил Хэл.
Будучи молодой студенткой, Анна думала лишь об одном: как бы поскорее завершить образование. Бакалавриат за три года, медицинский факультет за три года. Многие так делали. Она тоже могла это сделать. Чем раньше она окончит колледж, тем скорее сможет найти работу. Вся предыдущая жизнь была не более чем подготовкой. Она мечтала уехать с юга, начать жизнь в каком-нибудь другом месте…
— Я училась по ускоренной программе.
На самом деле даже по двум.
— Вы с ним вместе учились в колледже?
— Нет. Когда я училась в Дьюке, он работал в Гринвилле. Он был всего на три года старше, но уже очень хорошо зарекомендовал себя в банке.
Он сказал ей, что они созданы друг для друга. «Подумай, какими умными будут наши дети». Как мило это звучало…
— Давай дальше, — сказал Хэл. Мягко, но настойчиво.
Давай, не тяни резину. Расскажи им и покончи с этим делом.
— Мой отец умер в мае того же года. Скоропостижно скончался.
Слова тяжелым камнем легли на грудь. Будь отец жив, она никогда не вышла бы замуж за Спенсера. Как передать всю тяжесть этой потери? Как рассказать, что значил для нее отец?
Имело ли это значение? Грудь защемила знакомая боль утраты.
— Я осталась с матерью. Она была… — Как ее описать? Казалось, что отец был вообще безразличен своей жене, так как она держалась с ним резко, а порой так и вовсе откровенно грубо, — но когда его не стало, сломалась. — Ей было очень тяжело.
Мне тоже. Отец был кумиром, ближайшим другом, и его смерть стала настоящим ударом.
— Мать столкнулась со Спенсером в банке, когда разбиралась со счетами моего отца. И однажды вечером Спенсер оказался в доме. В нашем доме.
Мать потребовала, чтобы Анна нарядилась, потому что у них в гостях один из коллег отца по банковскому делу. Так Спенсера назвала мать, а Анна и не спорила. В те дни она старалась избегать споров, поскольку каждый из них не приносил ничего, кроме морального и физического истощения.
— Наше первое свидание состоялось на следующей неделе.
— Каким он был? — спросила Хейли.
Монстром.
Говорить о нем — словно потянуть за полоску кожи и обнажить под ней дермис. Обнаженная, кровоточащая правда жгла и саднила.
— Обаятельным, — призналась Шварцман. — Очень обаятельным. Он очаровывал всех. Люди постоянно останавливались у столика, и он разговаривал с ними. Затем просил извинить его, чтобы он мог уделить внимание своей девушке. Это льстило. — Она вспомнила клуб, свое темно-синее платье на пуговицах. — Он пригласил меня к себе домой и изнасиловал.
— О боже, — прошептала Хейли.
Хэл потер лицо.
— Господи, Шварцман…
Она судорожно вздохнула и сжала в кулаке свитер.
— Ты сообщила об этом в полицию? — спросила Хейли.
Шварцман засмеялась. Ее смех был настолько резким и безрадостным, что Хэл вздрогнул.
— Я была девственницей. Я не знала, что мне делать. Я даже не могу вспомнить, разозлилась ли я, но точно помню, что сказала ему прекратить. Я боролась с ним. Сопротивлялась. Но в этом и заключались чары Спенсера. Он мог изнасиловать вас или избить, а потом убедить, что это ради вашего же блага.
— Когда ты увидела его снова? — спросила Хейли.
— От него ничего не было слышно десять дней. Моя мать была в панике, уверенная, что я упустила свой шанс. Конечно, я так и не рассказала, что он сделал. Когда он наконец позвонил, не знаю, кто вздохнул с бо́льшим облегчением — мать или я.
— И как долго вы были женаты? — спросила Хейли.
— Чуть больше пяти лет. — Когда-то она помнила количество месяцев и дней.
— И он издевался над тобой в течение вашего брака?
Шварцман кивнула. Огромная лапища Хэла легла ей на кисти рук и полностью накрыла их. Этот жест помог ощутить себя в безопасности.
— Ты когда-нибудь вызывала полицию? — спросил он.
— Ни разу.
Он выглядел разочарованным: не мог взять в толк, что это такое — остаться, потому что на тебя все давят. Мать, муж, окружающие. Она была южанка и носила под сердцем его ребенка. Казалось, у нее вообще не было выбора.