Эхо между нами

Четверг, 3 января. Вес: 54

Дорогой дневник, утром я встретила новичка, друга Сью из Амстердама. Он очень красивый… О боже, мне так хочется получить письмо от Джека. Я скучала по нему сегодня. За эту неделю я набрала килограмм. Надеюсь, так пойдет и дальше. Я точно сегодня буду хандрить.



Мама падает на матрас посреди спальни, и я накрываю ее простыней. Сегодня я успел собрать только каркас кровати Люси. И мамина кровать – первое, чем мне нужно заняться завтра утром. Кладу полотенце рядом с ее головой и еще одно на пол на случай, если ее снова будет тошнить, а затем закрываю за собой дверь.

Наша мебель беспорядочно расставлена посреди гостиной, а вдоль стен выстроились горы коробок. Со включенным светом жуткое ранее ощущение исчезает, и я качаю головой, пытаясь прогнать ужасные мысли. Мне нужно больше спать, да и Люси тоже. Конечно, когда мы переедем в наш собственный дом, выспаться будет легче.

Я выхожу из квартиры, поднимаюсь по лестнице и останавливаюсь у старой деревянной двери. Мою спину свело от напряжения, свалившегося на меня за последние кошмарные сутки, но эта пытка еще не закончилась. Быстрый стук в дверь – и я слышу шаги с другой стороны.

Раздается писк нажимаемых кнопок, звякает дверная цепочка, задвигается засов, дребезжит ручка – по моему предположению, она тоже отпирается, – и только тогда дверь открывается, но всего лишь на щелочку.

И вот они, эти злые голубые глаза, мое главное воспоминание сегодняшнего дня.

– Да?

Да? Как будто это вопрос, из-за которого я постучал.

– Я пришел за Люси.

Дверь скрипит, когда Вероника открывает ее шире. Она смотрит на меня, как ястреб на полевую мышь. Окинув быстрым взглядом комнату, я осознаю, что начинаю завидовать. Это место во сто раз лучше, чем та свалка внизу, которая называется нашей квартирой. Стены небесно-голубого цвета, ярко-белая отделка и современное освещение.

Весь этаж открыт. Кухня находится справа от входной двери. Передо мной – диван, кресло с откидной спинкой, а на стене – небольшой телевизор с плоским экраном. Слева находится полукруглое эркерное окно с мягким сиденьем, а также офисная зона, в которой есть письменный стол, компьютер, книжные полки, картотеки и даже пианино.

На диване лежит комок, накрытый голубым бархатным одеялом. Это моя сестра, и она выглядит совершенно спокойной с закрытыми глазами и мерно поднимающейся и опускающейся грудной клеткой.

Вероника прислоняется спиной к кухонному столу и смотрит на меня. На ней хлопковые шорты и огромная футболка с изображением Минни-Маус. Ее руки скрещены на груди, и она определенно не рада меня видеть.

– Нужно оставлять цепочку на двери и проверять, кто стучит, прежде чем открывать ее.

Вероника указывает пальцем, и я иду следом, чтобы увидеть маленький телевизор на кухонном столе. Экран разделен на несколько кадров, и на одном из них изображены ступени у ее двери.

Ну и ладно. У них есть система безопасности. И притом довольно причудливая. Это умно, и мне даже становится не по себе. Думаю, в ближайшие пару месяцев у нее будет прекрасный вид на нашу замечательную семейную жизнь.

– Спасибо, что позаботилась о моей сестре.

Мои слова искренни, но неприятная часть состоит в том, что я чувствую: нужно бы сказать Веронике больше, только не знаю, что именно и как это сделать. Я засовываю руки в карманы, потому что это неловко. Я просто не люблю говорить такие вещи.

– Я сожалею о том разговоре с моими друзьями, который ты нечаянно услышала. Это было неправильно и…

– Благодарю за извинения.

Вероника обрывает меня, и это ставит меня в тупик. Пока я помогал маме, то придумал план, речь, и все это должно было соединиться воедино и закончиться тем, что я каким-то образом смогу убедить Веронику не обналичивать наш депозитный чек несколько дней. Но она разнесла этот план в пух и прах.

Вероника продолжает наблюдать за мной. Она ждет, когда я заберу свою сестру и уйду, и это именно то, что я хочу сделать, но мне нужно попытаться облегчить жизнь моей маме.

– Я действительно ценю твою помощь с Люси. И… Мне очень неприятно говорить об этом, но я хотел спросить, не могла бы ты немного подождать и пока не обналичивать деньги?

– Скажи-ка мне вот что, ну, просто чтобы я знала, как справиться с этой ситуацией. У твоей мамы проблемы с алкоголем?

– Нет.

Мой ответ последовал незамедлительно, и Вероника склонила голову набок, словно не веря мне.

– Неужели? Потому что твоя сестра сказала, что она болеет по выходным. Я предполагаю, что «болезнь» – она показывает кавычки пальцами – это эвфемизм для того ее состояния, которое я увидела сегодня.

– По выходным она встречается с друзьями. Иногда они выпивают слишком много, но она никогда не пьет в течение недели.

Не знаю, почему я чувствую необходимость защищать маму, особенно сейчас, когда я зол и воняю блевотиной.

– Чек твоей матери был отклонен, – спокойно говорит Вероника.

На мгновение прикрываю глаза. Черт.

– А твой отец знает?

– Еще нет.

Согласится ли она или заставит меня умолять?


– Мы получим деньги пятнадцатого числа.

Еще неделя, а мне кажется, что должна пройти целая жизнь.

У меня есть работа спасателя, но это едва ли минимальная зарплата, и мы еще не ходили за продуктами. Люси нужны школьные принадлежности, и я снова начну плавать завтра, а это означает, что нужно будет заплатить за лагерь, за тренера, за школьную лигу, за лигу плавания, за…

Ее невозмутимое выражение лица – одна из самых парализующих вещей, с которыми я сталкивался, а ведь я постоянно бросаю вызов смерти.

– У тебя есть машина? – спрашивает Вероника, и я застываю в удивлении, пытаясь понять причину этого вопроса.

– Да.

– Я всегда рада твоей сестре у себя дома. – Это значит, что меня она здесь не очень-то жалует. – У вас есть время до следующей пятницы, чтобы дать мне еще один чек, который не будет отклонен. Вам нужно будет добавить сорок долларов, чтобы покрыть расходы, которые мы понесли. Если этот чек не примут, то у меня не будет другого выбора, кроме как рассказать отцу. Не только из-за денег, но и из-за того, что я видела здесь сегодня вечером.

Она отпускает меня, но я стою как вкопанный.

– Пожалуйста, никому не говори о моей маме. – Мой язык будто прирос к небу. – И насчет чека, и насчет того, что ты видела сегодня вечером. Я понимаю, что тебе, возможно, придется рассказать своему отцу, но ты этого не сделаешь, потому что я достану деньги. Но если люди узнают… Это поставит ее в неловкое положение. И меня тоже.

– Я не из тех, кто сплетничает. В нашем городе достаточно людей, которые любят говорить гадости, поэтому уверена, что в этом деле никому не нужна моя помощь.

Я вздрагиваю. Сообщение озвучено громко и четко. Она меня ненавидит. Все нормально. Я тоже себя ненавижу.

– Спасибо, – снова говорю я, – за Люси.

Подхожу к дивану и беру свою маленькую сестренку на руки.

– Мне любопытно, – говорит Вероника, – тот дневник, что был у тебя в туберкулезной больнице. Где ты его нашел?

Люси в моих объятиях напоминает горячий, взмокший комок, который прижимается ко мне еще плотнее.

– Я нашел его на сиденье у окна в передней спальне.

Все это время я пытался прорваться сквозь стены Вероники, и именно с этим ответом в моей душе вспыхивает надежда вызвать у нее другую эмоцию, отличную от ненависти.

– Я так понял, что это осталось от последнего жильца. Или что? Мне нужно его вернуть?

Вероника смотрит на пустое кресло у окна в своей гостиной, а потом снова на меня.

– Ты читаешь его?

Когда она так говорит, сразу думается, что читать чужой дневник – неправильно. Как будто я не должен совать нос в чужие слова – живые или мертвые.

– Ничего страшного, если так оно и есть. Это то, для чего он существует.

Я киваю.

– Тогда оставь его себе. По крайней мере, сейчас. Ты можешь отдать его мне, когда закончишь. – С этими словами Вероника открывает дверь, и я ухожу.





* * *


Мама проснулась с похмелья, Люси с утра скулила, что не может найти свои игрушки, и каждый раз, когда они открывали рты, я ежился. И напряжение все росло и росло до такой степени, что появилось ощущение, будто мои кости раздавлены в пыль.

Наконец я усадил Люси перед телевизором с двумя коробками ее вещей, мама отдыхала на заднем крыльце с толстой книжкой, темными очками и солнцезащитным кремом, а я, к собственному облегчению, убрался ко всем чертям.

Быстрый прием у врача, гипс снят, я свободен, и это не очень-то радует…

Стрелка на спидометре моей машины поднимается все выше и выше, а я все сильнее жму на газ. Камни и пыль летят в разные стороны, когда я вхожу в слишком крутой поворот. Мчусь по грунтовой дороге, которая перекрыта еще несколько километров назад. Там не было знаков «Проезд воспрещен». Да, их много встретилось по пути, но мне все равно. Это только раззадоривает меня.

На вершине старой каменоломни я резко бью по тормозам. Бросаю ключи на пассажирское сиденье и выхожу из машины. Срываю рубашку через голову, снимаю ботинки и носки и бросаю все вместе с бумажником на водительское кресло.

Захлопываю дверцу машины, и пульс стучит в ушах, когда я крадусь к краю карьера. Именно здесь я нахожу свой кайф. Пальцы моих ног торчат над обрывом, а галька, сдвинувшаяся под моим весом, сыплется в воду.

Вода внизу…

Это безопасный прыжок, поэтому я его и выбрал. Всего двенадцать метров или около того. Не так много камней в воде, как раньше. Двенадцать метров. Безопасно.

– Черт.

Я провожу рукой по волосам, а пальцы автоматически больно сжимают пряди, будто бы заставляя меня отойти от края. Безопасно? В этом нет ничего безопасного. Это просто глупо. Вот так я и сломал себе руку.