Его и ее

— Ты бы поверила, если бы я сказал нет?

— Как ты смеешь заниматься здоровьем и жильем моей матери?

— А теперь подожди. Я не знаю, что она тебе рассказала и в каком состоянии сейчас была, но за последние шесть месяцев ей стало значительно хуже. Тебе это было бы известно, если бы ты хоть раз ее навестила.

— Она моя мать, и тебя это не касается.

— Ты опять не права. У меня есть доверенность.

— Что?

Анна на миллиметр отступает от машины.

— Некоторое время назад произошел один случай. Я пытался сообщить тебе, но ты все время игнорировала мои звонки. Она обратилась ко мне за помощью. Это была ее идея.

У Анны краснеет лицо, словно ее ударили в буквальном смысле слова.

— О чем вообще идет речь? Ты пытаешься продать дом моей матери за ее спиной? Так? Обмануть ее, чтобы она дала тебе деньги, поскольку понял, что жить на одну зарплату немного труднее?

Удар под дых, который она наносит, обороняясь, причиняет мне острую боль.

— Ты же знаешь, что это не так, — говорю я.

— Разве?

— Независимо от того, вместе мы или нет, я по-прежнему забочусь о твоей матери. Она хорошо относилась ко мне и к нам. То, что случилось с Шарлоттой, — не ее вина.

— Нет, потому что она твоя.

Теперь меня словно ударили в грудную клетку.

У Анны такой вид, будто она сожалеет о своих словах так же сильно, как я сожалею о том, что их услышал. Но от этого они не становятся менее правдивыми. Я перевожу дыхание и продолжаю.

— Послушай, твоя мать в не очень хорошей форме, и кто-то должен делать то, что для нее лучше всего.

— И это ты, так ведь?

— В отсутствие кого-либо еще, да. Ради бога, люди видели, как она с потерянным лицом глубокой ночью ходит по городу в одной ночной рубашке.

— Что? Я тебе не верю.

— Прекрасно. Я все сочиняю. Значит, вчера тебя не было в Блэкдауне?

Я не хотел вот так взять и обвинить Анну, но выражение ее лица говорит гораздо больше, чем, как я полагаю, скажет ее ответ.

— Ты что, окончательно потерял остатки своего крошечного разума? Нет, вчера меня здесь не было, — говорит она.

— Тогда почему в твоей машине квитанция за парковку, которая свидетельствует о том, что была?

Она колеблется только одну секунду, но мне хватает этой секунды, чтобы все понять, и она это знает.

— Не представляю, о чем ты говоришь, но предлагаю тебе с этой минуты оставить в покое меня, мою машину и мою мать. Понятно? Заботься о своей семье и выполняй свою работу, в свете всего случившегося.

И тут я вижу, что лицо Анны напоминает мне мою дочь, ее глаза. Говорят, что дети похожи на своих родителей, но иногда бывает наоборот. Все возвращается, и я не могу ранить ее еще больше.

— Хороший совет, — замечаю я.

— Это какая-то слежка. Тебе не следует здесь быть.

— Нет, не следует.

Она замолкает, словно я стал говорить на иностранном языке, которым она не владеет в совершенстве.

— Ты со мной согласен? — спрашивает она.

— Да. Похоже, да.

Я всматриваюсь в лицо, которое так долго любил, и наслаждаюсь незнакомым выражением удивления. Анна редко удивляется. Я знаю, что ни под каким видом не должен это делать, но хочу увидеть ее реакцию на слова, которые мне не следовало бы произносить.

— Мертвая женщина — Рейчел Хопкинс.

Я чувствую, что стал физически легче, сказав ее имя вслух.

Лицо Анны совершенно не меняется, будто она меня не услышала.


— Ты помнишь Рейчел?

— Конечно, помню. Зачем ты мне это говоришь?

Я пожимаю плечами.

— Просто подумал, что тебе следует знать.

Я жду какой-нибудь эмоциональной реакции, но еще не могу решить, как истолковать отсутствие таковой.

Анна и Рейчел дружили, но это было очень давно. Возможно, вполне нормально, что у нее отсутствуют эмоции по этому поводу. Этого следовало ожидать. Люди нашего возраста редко общаются с друзьями, с которыми ходили в школу. В то время не было ни соцстей, ни мейлов, у нас даже не было Интернета или мобильных телефонов. Сейчас трудно представить себе ту жизнь — наверное, все было гораздо спокойнее. Мы оба из поколения, у которого лучше получалось двигаться вперед, чем держаться за дружбу, которая себя исчерпала.

Я моментально начинаю сожалеть, что сказал ей.

От этого я ничего не выиграл и поступил непрофессионально. Еще ничего не сообщили родственникам жертвы. Кроме того, я не жду, чтобы Анна призналась, как сильно она ненавидела Рейчел Хопкинс. Я и так это знаю.

Мой телефон снова жужжит и прерывает воцарившееся между нами молчание.

— Нам придется сделать паузу в этом маленьком воссоединении. Мне надо ехать, — говорю я, уже поднимая стекло машины.

— Почему? Беспокоишься, что весь город увидит, как ты преследуешь свою бывшую жену?

Я решаю ничего ей больше не говорить, но довольно скоро она сама все выяснит.

— Нашли одну вещь, которая может помочь установить личность убийцы, — говорю я, завожу мотор и уезжаю, не оглянувшись.





Она




Вторник 11.00



Я смотрю, как Джек уезжает, и думаю о том, что выражало мое лицо, когда он сообщил, что мертвая женщина — Рейчел Хопкинс. Надеюсь, я вообще никак не отреагировала, но трудно сказать, да и Джек знает меня гораздо лучше, чем кто-либо другой. Он всегда мог видеть насквозь, когда я пыталась что-нибудь скрыть.

Как только я вышла из маминого дома — увидела его плохонький автомобиль, припаркованный на улице. Это подержанное ржавое корыто — возможно, все, что он может себе теперь позволить, когда живет с женщиной, у которой аллергия на зарабатывание на жизнь своим трудом. Уйдя от меня, Джек нашел себе новый дом, новые выплаты и нового ребенка, которого надо содержать. И все только на одну его зарплату. Мы были вместе пятнадцать лет, и долгое время я не могла представить себе жизнь без него. Думаю, теперь мне все понятно. На своем веку я словно прожила несколько разных жизней, и та, которую делила с ним, не должна была длиться вечно. Иногда мы слишком крепко держимся не за тех людей, пока не становится так больно, что мы их отпускаем.

Жду, пока его машина полностью не скрывается из виду, а потом вынимаю фото из кармана. Когда я нашла его в шкатулке для драгоценностей в моей бывшей комнате, у меня мурашки побежали по коже. От того, что рассказал мне Джек, они вернулись. С тех пор, как мы вместе учились в школе, прошло много лет, но я по-прежнему узнаю каждое лицо на фотографии. И помню тот вечер, когда был сделан снимок. Когда мы все оделись, пытаясь выглядеть старше своих лет и готовясь к тому, к чему не следовало бы. Об этом вечере не все из нас будут сожалеть.

Разглядываю лицо Рейчел Хопкинс, мертвой женщины в лесу, только здесь она моложе; она смотрит на меня в ответ. На фото мы стоим рядом. Ее рука обнимает мое голое плечо, словно мы друзья, чего на самом деле не было. Она улыбается, я тоже, но видно, что улыбка у меня фальшивая. Будь я тогда честнее, может быть, сейчас мне бы не пришлось прятаться за целый ворох лжи. Если бы я не перешла в ту ужасную школу, мы бы никогда не встретились и это бы никогда не произошло.



Я обнаружила, что что-то не так во время сдвоенного урока английского языка через несколько месяцев после исчезновения моего отца. Школьная секретарша — у нее было неестественно бледное лицо, контрастирующее с яркой одеждой — сначала постучала, а потом просунула свою слишком маленькую голову в дверь класса.

— Анна Эндрюс?

Я не ответила — в этом не было необходимости. Все ученики повернулись и уставились на меня.

— Тебя хочет видеть директор.

Тогда я не поняла, в чем дело — до этого у меня никогда не было неприятностей. Я послушно молча пошла за секретарем, а затем села у кабинета, понятия не имея, в чем дело, и почему я здесь. Директриса не заставила себя долго ждать, она вызвала меня в теплую комнату — помню, что там пахло джемом, — я увидела книги на полках, и мне стало немного легче. Кабинет походил на библиотеку, и я решила, что в такой комнате не может произойти ничего страшного. Я ошибалась.

— Тебе известно, почему я тебя вызвала? — спросила она.

Седые волосы женщины были коротко подстрижены и уложены так, словно она накрутила их на бигуди, которые потом забыла снять. На ней всегда был костюм-двойка, жемчуг и розовая помада, а на щеке — большая коричневая родинка, на которую я старалась не смотреть. Тогда я считала ее ископаемым, но она, наверное, была не старше, чем я сейчас. Люди моего возраста в то время казались мне древностью.

Я не могла взять в толк, почему меня вызвали в ее кабинет, и покачала головой. У меня перед глазами до сих пор стоит гримаса на ее лице, напоминающая улыбку. Я не могла решить, что это выражает: доброту или жестокость.

— Дома все в порядке? — спросила она.

Я знала достаточно, чтобы понять подтекст: она подозревала, что нет.

После того вечера, когда отец избил мать, он так и не вернулся домой. Я и раньше слышала, как они ссорятся, и знала, что несколько раз он поколачивал ее. Сейчас мне стыдно говорить — я наблюдала за их отношениями всю свою жизнь, — но я думала, что это нормально. Люди пойдут на все, что угодно, чтобы причинить боль тем, кого любят, гораздо на большее, чем в отношении того, кого ненавидят.

С того дня, как исчез отец, мать продавала свои драгоценности в ломбарде и выращивала что-то в своем новом огороде — поскольку мы больше не могли себе позволить покупать продукты в супермаркете — или пропивала те немногие деньги, которые у нас остались, вливая их в винные бокалы. Все остальное время она спала перед камином в гостиной, словно стерегла входную дверь. Она больше не любила спать наверху, в постели, которую делила с ним, а новую мы не могли себе позволить. Те вещи моего отца, которые не удалось продать, она использовала для растопки. Так что ответ на вопрос директрисы был определенно нет.

— Да, дома все в порядке, — сказала я.