Егерь Императрицы. Граница!

— Поручик Иванов — ко мне! Прапорщик Северский — ко мне! Ингермоландский пехотный полк! Капитан-поручик Угрюмов — ко мне! Поручик Ходынский — ко мне! Ахтырский гусарский полк! Ротмистр Белявский — ко мне! Корнет Буйнов — ко мне!..

После полков дошла очередь и до отдельных батальонов и батарей, а затем и до особой роты егерей.

— Капитан Егоров — ко мне!

Как показалось Егорову, с особой, какой-то отеческой теплотой генерал-майор Денисов пожал ему руку и вручил рескрипт на пять тысяч премиальных. Затем он отбросил все условности и на глазах у всего строя похлопал его по плечу.

— Ты это, не грусти, капитан, — с каким-то слегка виноватым видом произнес он. — Один ты нынче без производства в чинах. Не уйдет от тебя майорство, это уж я тебе обещаю!

— Благодарю покорно! — ответил, как и положено, Лешка и добавил уже озорно от души: — Да вы и сами не переживайте, ваше превосходительство. Я ведь молодой, а до генералов мне не так уж и далеко! — и, резко развернувшись, выкрикнул, как и все: — Служу России и матушке императрице!

— Молодец, орел! — расслышал он за спиной, чеканя строевым к своему месту. А по площади уже неслось:

— Поручик Милорадович — чин капитан-поручика и три тысячи премиальных! Подпоручик Гусев — чин поручика и две тысячи премиальных! Подпоручик Бестужев — чин поручика и две тысячи премиальных! Прапорщик Хлебников — чин подпоручика и полторы тысячи премиальных!



— Хорошо, Ваше благородие, красота-а, — оглядывая Лешку со всех сторон, в восхищении протянул Данила. — Мы с Федоткой из интендантов чуток ваш доломан приталили, и галуны на него, те, что поярче, еще нашили. Ох и красиво же получилось!

Ростового зеркала в роте не было, и Лешка крутил небольшое овальное и так и эдак, рассматривая в нем свое отражение.

«А что! Очень даже неплохо, — подумал он. — Мундир хоть и не такой яркий, как у тех же гренадеров или гусар, и весь в неброском черно-зеленом цвете, но смотрится вполне себе даже солидно. Сапоги надраены до блеска, волчий, черный, с синим отливом хвост на парадном его картузе распушен, Кагульская медаль и Георгиевский крест аж горят и светятся начищенным серебром. На черном широком поясе сабля в отделанных и красиво украшенных ножнах. Лицо вот только какое-то обветренное, с конопушками у носа. Шрам этот кривой на щеке и над бровью, царапина на подбородке, словно у мальчишки-драчуна, а не у солидного командира отдельного воинского подразделения. А-а-а, да и бог с ним, с этим лицом! — усмехнулся Алексей. — Не на бал-маскарад в Питерском салоне, а к другу-сослуживцу на семейный ужин собираюсь!»

— Спасибо, Данилка, — поблагодарил вестового Алексей. — Прямо хоть на аудиенцию к самому командующему иди, — и тут же поплевал через плечо. — Чур меня! Этого только еще не хватало!

До снимаемого Милорадовичами домика нужно было пройти через весь центр города, и четверо идущих по нему молодых обер-офицеров в своей начищенной форме вызывали живой интерес у всех встречных. Гражданские, особенно из женской половины, провожали их внимательными взглядами. Встречные офицеры отдавали уважительно честь, а от идущего по каким-то своим делам пехотного солдатского строя с оранжевыми погонами на плечах вдруг раздалась команда, и он затопал «строевым» по Бухарестской улице. Ведущий роту поручик вскинул ладонь к своей черной шляпе, принимая ответное приветствие от егерей.

— Гляди-ка, братцы, а нас уважают! Эх, все же хорошо, что я к вам в егеря перешел! — воскликнул Бестужев, поглаживая золотой герб на новеньком нагрудном горжете. — А то так бы и ходил в полку строем — ать, два, левой, ать, два, правой! Еще бы мой батенька взглянул на меня, вот бы радости-то старому подполковнику было! Командир, ты же меня и правда на побывку через годок отпустишь?

— А как же! Конечно, отпущу! — усмехнулся Лешка. — Ты же три штуцера привезти в роту обещал. Как вот тебя теперь не отпустить? Кем там у нас дядя на Тульском казенном заводе служит?

— Ну да, — вздохнул поручик, — обещал. Главным инспектором, и уже шестой год. Алексей Петрович, так вроде бы про два в роту и про один себе у нас тогда разговор был?

— Так, а чего голос-то такой смурной, поручик? Что-то в нем живой радости не слышно! — подколол друга Гусев. — Про свой личный, это уже твое дело. А вот по трем нарезным стволам в роту, тут изволь уже сдержать слово. За язык тебя никто не тянул.

— Да, ладно, ладно, — отмахнулся Бестужев. — Если сказал, значит, будут. Только бы поскорее на побывку. Война уже закончилась, а сейчас начнутся все эти рутинные хлопоты и устройство на новом месте. Слухи об нашем зимнем уходе по войскам-то вона как сильно пошли.



У Милорадовичей уже было все готово к приему гостей. У калитки их встретил сам Живан и проводил в увитую виноградной лозой беседку, спрятавшуюся в самой глубине сада.

— Господа, пока стоит такая хорошая погода, мы решили накрыть стол на открытом воздухе, а как только посвежеет, так сразу же перейдем в дом. Вы не против?

— Да мы только рады! — загомонили офицеры. — Середина октября, а погода стоит такая чудесная!

— Ах, как хороши! — тихо, чтобы слышали только друзья, пробормотал Бестужев, провожая взглядом Катарину и Милицу. — И не скажешь, что младшей 13. А старшая так и вообще, вон, красотка!

Действительно, сестренки Живана, одетые в яркие платья и подносящие блюда в беседку, выглядели очень нарядно. На них были ярко-красные, из атласа, короткие жакеты, вышитые золотыми нитями и тесьмой. Черные, с такой же вышивкой юбки, опоясанные красным шнуром снизу и широким, стягивающим талию поясом сверху. А на головах были белые в кружевах платки. Девчонки были пунцовые и старались смотреть только лишь вперед, неся перед собой разнообразные кушанья.

— Я прошу меня простить. Я немного задержаться! — по садовой дорожке с корзиной, полной фруктов, шел в такой непривычной гражданской одежде Курт.

— Ну зачем вы? У нас же все здесь и так есть! — всплеснула руками Йована, накрывающая на стол.

— Ничего, ничего, много фруктов — это очень хорошо! — воскликнул тот в ответ. — И там, у хозяин, я оставить корзину с э-э… с напитками: сок, вино и немного покрепче.

— Ну вот, что же вы, Курт! И этого у нас в достатке, — вздохнула хозяйка. — Куда там Михайло запропастился? Уже пора садиться к столу, все гости уже на месте, а его все нет!

Когда все в итоге расселись, слово по старшинству взял дядя Живана.

— Друзья, наконец-то мы смогли вас всех собрать и увидеть вместе! Нам столько много о вас рассказывал наш мальчик, — и он с умилением взглянул на племянника. — Мы очень благодарны всем вам за то, что когда-то вы спасли его, поддержали, прикрыли в бою и доверили такую важную и ответственную службу в новых и, я не побоюсь этого слова, в лучших войсках Российской империи. А потом, так же как и его, вы спасли и всех нас от неминуемой смерти, вывезя из Белграда. И здесь особую благодарность я хотел бы выразить вашему командиру, капитану Егорову Алексею. Если бы не он!

Лешка, покраснев, приподнял обе руки:

— Дядя Михайло, ну пожалуйста! Ну давайте не будем!

— Будем! — тряхнул тот головой. — Если бы не вы, Алексей, не собрались бы мы все за этим большим столом! Поэтому и первый мой тост сегодня — за командира!

— За командира! — восторженно гаркнули офицеры и вскочили с места!

— Да е мое! Ну чего вы все! У меня сегодня день рождения, что ли?! А-а-а, — махнул он рукой и отпил вслед за всеми из бокала.

— Кушайте, кушайте, мальчики, — хлопотала Йована. — Вы ведь давно уже домашнего не ели? Одними сухарями да кашей у себя питаетесь!


Первым блюдом сегодня был традиционный сербский суп из мяса ягненка — чорба с мукой, поджаренной на масле.

— За победу! — произнес следующий тост Живан!

— Доченьки, а ну-ка быстро сменили блюда гостям! — скомандовала хозяйка, и сестренки кинулись менять всем тарелки.

Перед каждым стояло дымящееся паром блюдо с пшрутом — вяленым окороком — и плескавицей — большой плоской котлетой, приготовленной из рубленного мяса.

— Скажи тост, командир? — попросил Алексея Живан.

— Скажи, скажи, Петрович! — поддержали его офицеры-егеря.

Алексею подлили красного вина, и он, встав, немного задумался.

— Я бы многое хотел вам сейчас сказать, друзья. Но зачем же забирать тосты у другого? Вон сколько нас здесь и сейчас сидит! — он с улыбкой обвел весь стол рукой. — Каждому тут есть что сказать. Но всех нас, здесь сидящих, объединяет одно — дружба. Поэтому предлагаю выпить за дружбу. Ведь именно она умножает радости и разделяет, отводит печали! И пусть этих печалей у всех нас будет как можно меньше. А друзья пусть будут всегда с нами рядом!

— За дружбу! — закричали за столом, поддержав тост.

— Мальчики, кушайте, кушайте, вы должны попробовать каждое блюдо, ведь мы так для вас старались! — тетя Антония подложила Бестужеву Лешке шпажку с ражничами — сербским видом шашлыка, политым соусом, и вешалицу — свиную, фаршированную сыром и ветчиной корейку, зажаренную на углях.

— Тетушка Антония! — раскрасневшийся поручик умоляюще сложил руки на груди. — Мне уже ничего больше не лезет. Тут все такое сытное!

— Ничего, ничего, — покачала та головой, — вы все такие молодые, вам много есть нужно, вам ведь силы нужны!

— Братцы! За ваши офицерские чины! — когда его вновь попросили сказать тост, воскликнул Алексей. — Я искренне за всех вас рад!

— А вот командиру не дали новое звание, — изрядно уже захмелевший Гусев рассказывал сидящему рядом Михайле. — Всем дали, а ему нет! Потому что он за других больше, чем за себя, думает! А вы знаете, из каких он передряг нашу роту вытаскивал?! И какой он сам офицер геройский! Не-ет, вы не знаете! — покачал он указательным пальцем и расстегнул очередную пуговицу на мундире. — У нас каждый в роте за ним в огонь и в воду! Командир! Я тебя уважаю! — выкрикнул он с места и выпил полный бокал вина.

— Господа, пожалуй, нам нужно проветриться! — предложил Алексей. И все мужчины гурьбой вышли из беседки.

— Только недолго, мальчики, — попросила их Йована. — Вы еще и половины не пробовали из всего того, что мы тут наготовили!

— О господи! — тяжко вздохнул Бестужев. — В меня, пожалуй, больше уже ничего не полезет!

— Да куда ты денешься?! — хлопнул его по плечу Живан. — Впереди еще такой вкусный десерт: пирожные в сиропе урмашица, блины с начинкой, запеченные в сыре орехи и сливы — штрукли, сваренные в меду орехи — альва. Еще продолжать?

— Хватит! — попросил его поручик. — Я и половины, даже если по кусочку откусывать, не осилю. Возле меня тетушка Антония сидит и все время мне что-нибудь да подкладывает.



Дымились чашки с крепким турецким кофе, дядя Михайло играл грустные народные мелодии на скрипке, мать Живана с тетей Антонией вытирали украдкой слезы, а офицеры сидели и думали каждый о своем.

«Вот и закончена эта война, война, на которую я попал так давно, что даже многое забылось, и порою не верится, что все, что до нее было, было именно со мной, — думал Егоров. — Какая странная эта штука — судьба. С одной войны из совершенно другой жизни и из другого времени и попасть в это. И везде ведь свои люди, чувства, симпатии, любовь. Была любовь».

На душе у Лешки стало так тоскливо. Он тихонечко, чтобы никому не мешать, привстал со своего места и вышел в сад. Вокруг давно стемнело, а его освещало несколько масляных светильников и большая, круглая луна. Лешка встал под абрикосом и гладил его ветки.

«Анхен, когда-то мы стояли в цветущем, весеннем саду вместе». Нечеткий, дрожащий, словно легкая кисея на воздухе, образ его невесты стоял перед глазами. Лешка напряженно пытался представить и вспомнить во всех подробностях ее лицо, а оно словно бы уплывало от него куда-то вдаль.

— Алексий, извињавам се! — тихий голос за спиной заставил его вздрогнуть и обернуться. — Извињавам се! Я помешала вам? — Катарина, прижав руки к груди, виновато смотрела в землю. — Вы тако си тужан, — и она с трудом подобрала русские слова: — Вы так печальны сегодня. Я вам помешать?

— Нет-нет, что ты, Катарина, ты мне не помешала, — мягко улыбнулся Алексей. — Это просто музыка. Ваш дядя так прекрасно играет на скрипке.

— Да, так есть, — кивнула девушка. — Но вы печальны не из-за музыка. Вы тужите, вы печалитесь о ней, да? Извињавам се! Я не хотела вас еще более расстроить! Брате поведал нам о вас как о своем лучшем друге, и что у вас печаль на сердце из-за тяжелой потери.

«Потеря, потеря. Самое страшное — это смерть близкого. Все можно найти в этой жизни, кроме человека, которого уже не вернешь, — думал Лешка. — И рад бы хоть что-нибудь сделать, изменить, но уже все…»

— Да, Катарина, у меня была невеста, и я ее потерял, — вздохнул он. — Увы, так бывает, человека уже нет на земле, и он живет только в твоем сердце. Нужно уметь ценить настоящее и дорожить им.

— Да, так и есть, — кивнула девушка. — Вы очень хороший, Алексий, — по ее щеке катилась слезинка. — И у вас еще все будет хорошо!

Она резко развернулась и убежала в сторону дома.

«Алексий, Алексий, — улыбнулся Лешка. — Когда-то давно меня так, похоже, тоже называли».

Он вздохнул и направился в сторону беседки, откуда под перебор гитарных струн уже раздавался мягкий баритон Бестужева.





Глава 6. Отбор в волкодавы