Егерь Императрицы. Граница!

— Все хорошо, командир, — довольно улыбался капитан-поручик. — Радован зачислен в кадетский корпус. Были некоторые вопросы по знанию языка и нескольких дисциплин, но все они очень быстро отпали. В поместье я был целых три недели, и вот тебе оттуда гостинец, — он выставил на стол пудовый мешок.

— Чего это такое? — Лешка с интересом заглянул вовнутрь. — Никак мука?

— Она самая, тонкого помола, пшеничная, — кивнул Живан. — Потап просил тебе передать, что мельницу они запустили в конце сентября. Как раз к этому времени наш Курт там все соединил и смонтировал. Все механизмы он самолично под эту мельницу на месте дорабатывал. Намололи к моему отъезду пять сотен пудов чистого, тонкого помола муки и еще три сотни грубого. Как только своя пшеница и рожь закончатся, говорят, что начнут принимать ее от соседей, у них там уже за этим самым делом целая очередь стоит. За мукой, кстати, тоже большая очередь. Скупают ее купцы не только из Козельска, но и из Калуги, и из Сухиничей. Перед самым моим отъездом был даже закупщик из Тулы. Но они его восвояси отправили, говорят, больно уж противный и нагло обманывает. Так, у Курта мастерская начинает работать, там, конечно, не все еще пока достроено, но он уже заказы на ремонт бричек набрал и возится со своими железками постоянно. Для маслобойки только лишь фундамент пока поставили. Но наши унтера просили тебя не беспокоиться, потому как весь строительный материал они почти что уже заготовили, и им осталось только лишь механизмы и жаровни там сладить. Семян подсолнечного цветка на следующий год наготовили в избытке. И если будущий урожай будет такой же добрый, как и этот, то его хватит и на масло, и на будущую посадку. Так, что еще они передали? Картофель уродился хороший, кукуруза и весь овощ тоже. Коровник, птичник и скотные сараи в усадьбе достроили, новую конюшню тоже запустили. Ну, в общем, все там у них хорошо. Ребятам теперь там вместе не скучно. Шутят, что один у них безногий, один безрукий, а третий вообще немец, упертый на всю голову.

— Здорово! — порадовался новостям Алексей. — Ты это, муку давай себе забери, у тебя там хозяйки хорошие. Ну вот куда она мне? Я все равно ничего печь не умею, — пресек он попытки Живана возразить.

— А мы тебя ждем сегодня на ужин. Приходи, Алексей, вот и попробуем, как из нее там и что у моих дам получится, — пригласил серб Лешку в гости.

— Обязательно приду, — улыбнулся тот. — А пока давай я тебе все про нашу службу расскажу и про ту войну, которую мы здесь вели, пока ты там в этом отпуске прохлаждался.



— …А Радован как топнет ногой: «Да, я серб, но моя душа и сердце с Россией. Пусть я не говорю так хорошо, как те, кто прожил здесь всю жизнь, но я видел, как русские солдаты защищают свою Родину и нас, сербов, даже не задумываясь, что мы родом из другой страны. И я говорю, что я, серб по рождению, горд быть еще и русским по духу. И я обязательно выучу великий русский язык не хуже всех, а еще выучусь, как мне защищать Россию, свою новую Родину!» Вот так именно, как я сейчас вам сказал, так и он все там произнес. Вельможи, заседавшие на совете, пошептались и вынесли свой вердикт: «Принять!».

— Какой он славный и умный мальчик! Как мне его будет не хватать, — вытирала слезы Йована.

— Мама, мама, ну не плачь, — сестренки, успокаивая, гладили ее по голове и сами же ревели. — Живан же сказал, что так будет лучше. Ему оттуда прямая дорога в офицеры. Он сам только об этом и мечтает.

— Ну, все! — покачал укоризненно головой Живан. — Совсем скоро ваши слезы растопят на Буге лед, и он выйдет из берегов! Пойдемте, Алексей, дядя Михайло, давайте подышим воздухом, пока тут женщины не успокоятся.

Была ясная морозная ночь, над головой сверкала россыпь звезд. Где-то в станице перебрехивались собаки. По улице протопала караульная тройка егерей.

— Как тебе тут, дядя? Скучно, наверное, в этой глуши? — спросил у Михайло Живан. — Там, в Белграде, у тебя была такая большая врачебная практика, не то что вот здесь.

Тот пожал плечами.

— Везде людям нужна помощь, а тут помимо большого Николаевского еще пять сел и несколько малых хуторов. В сельской жизни есть свое очарование. Но, признаться, да, мне иногда хочется быть в городском обществе. Здесь у меня, к сожалению, нет никакой литературы, а ведь врачебная наука все время развивается, она не стоит на месте. Но ничего, главное, мы все живы, здоровы и все вместе. И у меня прекрасная помощница и ассистентка. Да, признаться, я очень удивлен, наша Катариночка делает успехи в медицинском деле. Я даже и не представляю теперь, как бы вообще работал без ее помощи. Особенно это проявилось в том месяце, когда у нас на попечении были десятки раненых турок и наших солдат. Вот ведь время тогда было. Присесть, даже немного отдохнуть возможности не было. Теперь-то все гораздо спокойнее. Редко когда и у кого тут серьезное бывает. Боев нет, а с мелкими травмами и ранами местные привыкли справляться сами.

— Мужчины, заходите в дом, а то замерзнете! Мы уже под чай вам стол накрыли, — жена дяди Антония вышла на крыльцо, чтобы позвать сильную половину. — Алексей, мука у вас прекрасная, с нее хлеб и пита (пироги) — все такое сдобное и воздушное получилось. Давайте заходите скорее, пока еще все у нас горячее!

Михаил пошел вслед за женой, а Живан с улыбкой посмотрел на Лешку.

— Алексей, а ты не знаешь, чего это Катарина у нас такая счастливая? Аж светится, вон, вся девица!

Лешка пожал плечами и заскочил в дверь, внутрь дома вслед за Михайло. До полуночи засиделся он, слушая истории про Сербию, про ее народ и про славную родословную Милорадовичей.

— Вот так, Алексей, такой у нас древний род, считай, с Косова поля мы свою родословную ведем, — вздохнул Михайло. — Там, в далекой Сербии, мы старинным дворянским родом считаемся, от первых князей свою фамилию ведем.



— Вот так, господин майор, — озорно щелкнула по носу Лешку Катарина. — Руки, руки! Держите себя в руках, офицер, вы все-таки рядом с княгиней стоите.

Лешка схватил ее в охапку и прижал к себе.

— Ну и хулиганка же ты, Катаринка!

Их губы встретились, и они застыли в поцелуе. Вокруг были снежные сугробы, а на небе сверкала яркая россыпь звезд.

— Все, Алексинька, мне уже пора, мама будет волноваться, — девушка чмокнула офицера в щеку и, вырвавшись из объятий, забежала на крыльцо. — Волим! (Люблю! — серб.) — и дверь дома захлопнулась.

— Волим! Волим! Волим! — повторял Алексей, шагая к ротной избе.





Глава 11. Война и любовь




Три раза уже конные разъезды казаков и егерей натыкались на свежий след «с той стороны». Турки заходили на нашу территорию неглубоко, версты на две, от силы на три, и потом обратно откатывались на свой берег.

— Проверяют, как мы здесь линию держим, — подвел итог совместному совету подполковник Касперов. — Думаю, будет разумным принять предложение майора Егорова об усиленном совместном патрулировании пограничной черты казаками и егерями. Неспроста они так здесь зашевелились, видать, нужно будет ждать их прорыва в сторону Крыма.

Теперь по пять егерей с пятью казаками дежурили постоянно в пограничных шанцах на линии. В каждом из них установили по фальконету, а по всей границе ходили усиленные конные разъезды. Двадцать второго декабря сборная полусотня обнаружила пересекающий реку турецкий отряд и завязала с ним дистанционный огневой бой. Противник оставил три трупа на нашем берегу и ускакал к себе. У русского патруля потерь не было.

Двадцать четвертого в Николаевское прибыл подполковник Баранов с эскадроном из карабинерного конного полка.

— В Крыму мятеж. Там высадился турецкий десант, — известил пограничников Сергей Николаевич. — Наш пророссийский хан Сахиб Гирей свергнут, а его место занял османский ставленник Давлет Гирей. Он попросил Стамбул расторгнуть договор с Санкт-Петербургом о признании Крымского ханства независимым и вернуть полуостров под власть Порты. Сейчас татары режутся между собой за власть. Императрица отдала приказ ввести наши войска в Крым. Ваша задача остается прежней, — это не допустить сношения Очаковской группировки турок с татарами сухим путем. С моря ее блокирует наш флот. Никак нельзя, чтобы наши противники смогли обговаривать и планировать свои действия.

Теперь в расширенных шанцах сидело по два десятка человек, а дозорные, патрульные группы были усилены и насчитывали аж до сотни всадников.




Двадцать седьмого декабря Алексей вместе со старшим унтер-офицером роты проводил ночную проверку караулов. В стороне дома Милорадовичей блеснул свет масляного фонаря и была видна какая-то суета.

— Пойдем, Макарович, поглядим, что там такое, — кивнул в сторону шума Егоров.

Около плетня стояли сани, и рядом притопывал знакомый уже Егорову староста из Баловней.

— Чего у вас стряслось, Опанас Платонович? До рассвета еще часа три, а ты здесь у нас толчешься? — поинтересовался Алексей.

— Пан офицер, до лекарей мне дюже требэ. Невистка рожает, а повитуха в по затот еще месиц у нас вмерла, — объяснял мужик. — Дуже голосно кричить баба, мучиться. Поспешати треба.

Из дома вышли Михайло с Катариной.

— Макарович, подними пятерку наших верховых, пусть сани туда и обратно сопроводят, — попросил сержанта Алексей. — Сам знаешь, время нынче неспокойное. Могут и наши на линии стрельнуть, не разобравшись. А так с этой пятеркой все как-то поспокойнее будет.

— Понял, Ляксей Петрович, я пулей! — отозвался ветеран и побежал в сторону квартирования роты.

— Не переживай, Алексинька, — улыбнулась Катарина. — И не забывай надевать мой шарф, чтобы тебе шею не задуло. Видишь, я все время в твоей шали хожу. Теплая она и такая мягкая, — и девушка прижалась к офицеру.

— Все, голубки, пора! — крикнул из саней Михайло. — Никак нельзя нам сейчас время терять, если что, егеря нас верхом быстро нагонят. Да у меня, вон, и свое ружье есть! — показал он фузею.

Сани тронулись, а у Лешки на душе была какая-то маета. Пятерка верховых проскакала по дороге вслед за санями, а он все не мог заставить себя идти в свою избу. С востока уже серело небо, и, проверив по большому кругу караулы, командир роты, наконец пошел к себе.

Вот и большая ротная изба, над печной трубой вился дымок, похоже, вестовой подтопил печь, чтобы не выхолодить жилище. У крыльца, постукивая ногу о ногу, стоял часовой.

— Что, Терентий, долго еще тебе стоять, не замерз? А то вон как под утро холодает.

— Да нет, не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие, — протянул долговязый солдат. — Мне от силы часок еще остался. Все, почитай что отстоял я уже свой караул. Сейчас рассветет, и менять меня уже будут.

Со стороны тракта раздался стук копыт.

— Кого это там несет спозаранку? — удивился солдат и взвел курок на фузее. Стой! Кто таков?! Говори пароль, иначе стрелять буду!

— Киев! — послышался крик всадника, и он, подскочив, спрыгнул с коня.

— Беда, вашвысокоблагородие, турки с того берега прут, много! — доложился гонец. — Меня Быков к вам послал, еле проскочил я, вон даже полушубок просекли, — кивнул он на прорезь на рукаве и подтек крови. — Пару верст, не доезжая третьих шанцов, они через реку переходят. Сотни три их там, я сам своими глазами видел! Врачи к укреплению поскакали, а ребята вражину придерживали. Не знаю, на сколько их там всех хватит!

Лешка выхватил фузею у Терентия и разрядил ее в воздух.

— Тревога! Поднять всех!

Из избы выскочили, одеваясь на ходу, барабанщик и вестовой.

— Ленька, бей тревогу! Сигнал для всего гарнизона — «общий сбор»! Передай Живану, пусть ведет роту к третьему шанцу, там прорыв турецкой конницы! Я туда с конным плутонгом скачу! Данила, седлай наших коней!

Из Николаевского выскочило два с половиной десятка конных егерей. На окраине к ним пристроилась полусотня Сеченя.

— Ляксей Петрович, чего там стряслось?! Кто стрелял? — выкрикнул издали хорунжий.

— Турки, Емельян! — крикнул Лешка. — Третий наш пост бьют!

Ветер свистел у головы. Егоров приник к холке Буяна, опережая всех на добрую половину сотни шагов. «Десять верст. Только бы мне успеть!» — проносилось у него в голове. А перед глазами стояло лицо Катарины.

— Косая! Я не отдам тебе больше своих близких! — процедил он сквозь зубы. — Ты не заберешь у меня больше никого!

Солнце поднималось над белой заснеженной степью. Вдали слышались хлопки выстрелов, у третьего поста шел бой. Вот резко ударил фальконет и послышался глухой разрыв гренады.

— Держатся! Они пока держатся! — шептал Лешка. — Гренады рвутся, значит, совсем все плохо, значит, уже турки на приступ пошли!

Вот он, поворот, а потом полверсты по прямой. Алексей выскочил из-за редкой рощицы и увидел огрызающиеся огнем укрепления. Рядом с ними валялись сани и убитая лошадь. Вокруг шанцев на расстоянии ста шагов скакали около сотни всадников, постреливая время от времени в сторону укреплений из своих ружей. Еще около сотни спешенных были уже в трех десятках шагов от вала и от установленных на нем корзин с землей.

«Рано, рано! — пульсировала в висках мысль. — Еще двести, еще сто шагов хода!» — и, вырывая из ножен саблю с Георгиевской лентой, он взмахнул ею над головой:

— Ура-а!

— Ура-а! — подхватили боевой клич восемь десятков всадников за его спиной.

Хлесть! С кровавыми брызгами остро отточенная сталь прошла через плоть первого турка.

— На! — второй попытался было уклониться, и кончик клинка распорол ему плечо. Всадник с воем отпрянул в сторону, а Алексей срубил уже спешенного. Сразу трое турок были перед ним, и буквально в пяти десятках шагов стояли сани, на которых ехали Милорадовичи. Лешка никак не успевал проскочить это расстояние. Двое турок уже выцеливали его из ружей, и он сделал одно и самое верное — поднял Буяна на дыбы. Два выстрела грохнули коротким залпом, и конь, взвизгнув, словно человек, повалился на землю. Алексей резко выдернул ногу из стремени и в падении выпрыгнул в бок.

Бах! Пуля третьего стрелка просвистела возле головы, а он с колен ударил из одного, а потом и из второго пистоля и отбросил их на снег. Третий турок с замахом ударил прикладом в голову.