Егерь Императрицы. Граница!

— Орел! Ну просто орел! — восхищенно воскликнул господин Требухов, оглядывая Алексея. — Двадцать один год всего, а уже, вон, в капитаны вышел! Наиважнейший воинский орден получил! Красавец! Вот не зря я тогда тебе на призовой нашей стрельбе драгунский пистоль подарил. Ведь как знал, что ты в офицеры выйдешь. Ну проходи, проходи, дорогой, говорить с тобой будем!

Все формальности были улажены быстро. По прибытии прямого наследника поместье выводилось из-под органа уездной дворянской опеки и передавалось во владение законному собственнику.

— Ох, ну хоть одной головной боли у меня стало меньше, — вздохнул Аристарх Михайлович. — Пять имений у нас в уезде под дворянской опекой после чумного поветрия. И три еще на продажу выставлены. Кстати, одно по соседству с вашим поместьем, Татьяновка, покойного отставного капитан-поручика Горюнова. Вот были бы вы, голубчик, при средствах, хорошим приобретением оно могло бы для вас стать. Три десятка изб там. Господский дом, конечно, ветхий, и с вашим его не сравнишь, но если хорошенько его подлатать, так и ничего, вполне себе даже можно будет в нем жить.

— А сколько всего за это имение просят? — поинтересовался Алексей.

— Пятнадцать тысяч наследники запросили, ну и еще пять сотен за регистрацию и прочие формальности. А что, никак у вас есть такие деньги, господин капитан? — господин Требухов с интересом посмотрел на Алексея.

«Восемнадцать тысяч я скопил, — думал в это время Лешка. — Все свои премиальные в него вбухаю. А с другой стороны, поместье может хорошо за счет соседней Татьяновки раздвинуться. Если со временем заниматься серьезно каким-нибудь мирным делом, то это самое оно. Батюшка уж точно был бы рад такому приобретению», — и он тряхнул решительно головой.

— Составляйте купчую, Аристарх Михайлович, есть у меня такие деньги. Пять тысяч задатка с пятью сотнями рублей на все формальности я вам уже сейчас могу оставить. Прошу прощения, а вам я сколько за труды и хлопоты могу… ммм… ну, в виде благодарности передать?

Предводитель уездного дворянства, покачал головой.

— Здесь, в этой сумме, все уже и так заложено, молодой человек. Не извольте о том даже беспокоиться. Наследники покойного Горюнова сами живут в Калуге, а это от нас недалеко. Думаю, что за неделю мы все с ними уладим, и вы станете собственником соседнего поместья, присоединив его к своему. А это вам расписка в получении задатка.

На бумаге стояла сумма прописью: пять тысяч рублей.

«Ну да, а про пять сотен сверху тут даже и слова не было, — подумал Егоров. Как видно, господин Требухов имел богатый опыт в ведении подобных дел. И явно он в накладе не оставался, имея свою денежку с обеих из сторон. — Да и бог с ним! Лишь бы без лишней волокиты и нервов», — решил Алексей.

До поместья ехали на двух открытых бричках. И вот он — дом детства. Обшарпанные каменные стены двухэтажного, не такого, кстати, уж и большого, как ему раньше казалось, строения. Высокое крыльцо, и вокруг сплошная грязь, грязь и еще раз грязь. Встречные крестьяне, завидев на первой повозке господина офицера в егерском картузе, заламывали шапки и низко, в пояс, ему кланялись.

На крыльце их уже ждал со встревоженным лицом Игнат Федорович, сам управляющий имением. Правая рука батюшки, а, скорее, его старшего сына Павла.

— Алексей Петро-ович! Какими же судьбами вы сюда?! — сладостно улыбаясь, суетился он перед выходящими из повозок егерями.

— В смысле, какими судьбами, Игнат? — сделал каменное лицо Лешка. — Вообще-то я к себе домой сейчас приехал. А ты, что ли, не рад хозяину?!

— Ну что вы такое говорите, барин! — всплеснул тот руками. — Я же не про то, а что же вы нас не предупредили заранее? Мы бы вас и хлеб-солью встретили, и усадьбу украсили бы по такому случаю!

— Обойдемся, — усмехнулся Алексей. — Ты, Игнат Федорович, не суетись, а приготовь-ка мне все отчеты о хозяйствовании за все последние четыре года. И вот еще что, перед тобой три унтер-офицера императорской армии стоят: Иван Карпович, Потап Савельевич и Василий Иванович. Они с тобой по деревне и по всему поместью проедут, все в нем своими глазами посмотрят и руками пощупают. На это все я даю вам три дня, а уже потом по итогам и решать будем.

— Да что ты, Алексей Петрович, неужто мне не доверяешь? — вскинулся Игнат Федорович. — Я как-никак уже почти что десять лет тут в управляющих состою. Хозяйство исправно, и даже при доходах. Да про меня никто еще худого слова нигде не сказал!

— Ну вот мы и посмотрим, — улыбнулся Лешка, — Чего тебе тогда так волноваться? Доверяй, как говорится, Игнат Федорович, но проверяй. Вот ребятки все и проверят. Они в армии мно-ого через чего прошли, хозяйственники не хуже тебя даже будут. Особенно, вон, Потап Савельевич. У него, как у главного интенданта моей роты, на попечении более полутора сотен душ из здоровенных мужиков было. У нас во всем поместье едва ли вообще столько всех наберется. Потап, Карпыч, вы давайте приступайте, а мы с Василием в соседнюю деревеньку съездим, — распорядился Егоров. — Игнат Федорович, пока вы на учет не ушли, скажи, чтобы самую лучшую господскую бричку нам сюда подали!

До соседней деревни можно было, конечно, пройти и пешком. Здесь по прямой через брод всего-то проселком не более пяти верст было, но форс нужно было держать. И господская бричка под управлением кучера Савелия прикатила в Татьяновку со всем шиком.

Местный управляющий, звероватого вида мужик, завидев выходящего из повозки офицера, чинно ему поклонился.

— Григорий Никифорович Кулаков, — представился он вежливо. — Господа офицеры прибыли к нам по какому-то делу или же они изволят просто так у нас проездом быть? Вы извиняйте, хозяев имения давно уже здесь нет. Как только барин преставился, один я за имением гляжу. Его наследники за все время ни разу сюда не наезжали.

— Да я понял уже, Григорий Никифорович, — кивнул Алексей. — Мы покамест сюда по своему личному делу. Я новый владелец Егорьевского. А этого унтер-офицера неужто ты не признал?

Перед управляющим стоял Васька Афанасьев! Тот самый рыжий упрямец, которого после смерти его жены Февроньи при родах били нещадно кнутом, а потом еще и списали в рекруты.

— Василий Иванович Афанасьев, — кивнул на этого егеря офицер. — Фурьер императорской армии, герой турецкой войны, имеющий благодарности и представленный за свои подвиги к награде! Ну, а теперь-то ты его разглядел?

— Да, господин офицер, — просипел управляющий, оглядывая здоровенного унтера в зеленом егерском мундире, при золотых галунах и горящей серебром на солнце медали.

— Ну-у, вот то-то же! Цени, Григорий, земляк твой на побывку с турецкой войны пришел! Ладно, мы с ним в его отчий дом покамест сходим. Не обижал, я надеюсь, ты евойную родню, а, Григорий?!

И военные пошли по деревенской улице к избе Афанасьевых. А за ними, открыв рот, уже шло с дюжину зевак.



— Господин капитан, докладываем вам по итогам проведенной ревизии, — Потап с важностью открыл серую картонную канцелярскую папку. Из тридцати пяти изб в деревне и пяти при усадьбе в жилых состоит тридцать две деревенских и все пять усадебных. Три дома стоят бесхозными, и пригляда за ними сейчас никакого нет. Всего душ в поместье сто девяносто восемь. Мужиков из них сорок. Работного возраста людей с двенадцати лет и до пятидесяти пяти годков обоего пола сто двадцать два человека, ну а все остальные — детинцы или ветхие старики.

Далее шло перечисление всей скотины и живности в личных подворьях и на помещичьем дворе. Шли перечисления трат, прихода и расхода и много еще какой хозяйской информации. Несколько раз Игнат Федорович порывался было ответить и оправдаться, но осаживался под взглядами егерей и в конце уже сидел бледный на своей скамейке.

— Итого, прямого ущерба и расточительства найдено нами в восемь сотен девяносто рублей и пятьдесят пять копеек, — подвел итог ротный интендант. — И это мы еще откинули всякие дела с передачей имущества третьим лицам. Тут ежели хорошо покопаться, то можно и на гораздо большую сумму разора найти, господин капитан. Но для того, пожалуй, надобно будет исправника из Козельска вызывать и грамотного ревизора из канцелярии уездной управы еще запрашивать, чтобы уже все, что надо, здесь поднять для предстоящего суда.

— Не надо исправника! — управляющий бухнулся на колени. — Не надо, барин! Ляксей Петрович, я ведь вас вот с таких мальцов еще помню! Помилуйте! У меня ведь семья, детишки малые! Помрут же с голоду, ежели их отца на каторгу отправят!

— Воровал, братец? Скажи честно, — Алексей пристально смотрел в глаза Игната.

— Бес попутал, Алексей Петрович, было маненько, — сознался тот, тряся губами. — Думал, что нет уже тут хозяев, что в казну отойдет это именьице. Ну чего бы с него немного за труды свои было не взять? Не казни, барин, все до копейки тебе отдам.

— Дети, говоришь, у тебя есть, а имение как бы вовсе бесхозным было? — задумчиво поглядев на управляющего, проговорил Алексей. — Хорошо, решим это дело мы с тобой приватно, без уездного исправника и без суда. На те почти что девять сотен ворованного, что и так на самом виду были, ты сейчас пишешь расписку и отдаешь деньги новому управляющему, которым с сегодняшнего дня назначен Потап Савельевич. В твоих же интересах ту самую расписку забрать, чтобы этому делу дальше хода не было. С поместья выметываешься сегодня же, чтобы даже духа твоего здесь не было! Думаю, наворовался, найдешь где пристроиться с таким-то богатым своим опытом. Все, ступай давай!



— Эх, Ляксей Петрович, Ляксей Петрович, — качал с сожалением головой Елкин. — Слишком жалостливый вы человек. Да ему эти неполные девять сотен — так ведь, как для хорошего штуцера сотня шагов боя. Вона как с ними за энтой самой распиской прибежал, даже и часа, небось, не прошло. А вот сказали бы вы ему: «В десятикратном размере все возместишь», — и еще месяц сроку на то дали, так и покрутился бы он, лишь бы в Сибирь по этапу не уйти.


— Дети же у него. Пятеро, — проворчал Алексей. А имение и правда безо всякого контроля и без учета было. Давай уж не будем портить себе карму, Потап.

— Чаво? — непонимающе протянул новый управляющий Егорьевского.

— Того! Поехали, говорю, по полям проедем, поглядим, где тут и что делать нужно на будущее, чтобы наше имение доходным стало. Ты ведь этого тоже хочешь, как его новый управляющий? — и Лешка подтолкнул Потапа к запряженной бричке.

Через неделю, как и договаривались с Требуховым, Алексей был приглашен для оформления купчей за Татьяновское поместье и окончательного расчета по сделке. Вот теперь все стало серьезно. Именно после этой сделки он начинал выходить из разряда мелкопоместных дворян и переходил в разряд помещиков-середнячков.

В полях работы начинались с раннего утра и заканчивались уже затемно. Не зря в народе еще издревле говорили, что майский день потом целый год кормит. Все от мала до велика были сейчас на посевной. Озимые, яровые, земля под пар, сидераты, травополье, ирригация — все эти термины были в голове у Алексея, но большой смысловой нагрузки они не несли. Ни у подростка из 18-го века, ни у офицера из будущего знаний из области хозяйствования на земле не было. Хотя среди помещиков это явление было скорее нормой. Новое пробивало здесь дорогу с большим трудом. Методы ведения дел в усадьбах строились, как правило, по старинке — это интенсивное использование труда крепостных с долгой барщиной или с тяжелым оброком. Об использовании простейших механизмов, удобрений для почвы, травосеянья или многополья, селекции растений или животных разговоров не было. Те прогрессивные помещики, кто пытался внедрять у себя западный передовой опыт и все новое, слыли чудаками. Для Егорова же было ближе мастеровое дело. С железом и механизмами ему приходилось уже иметь дело как в той, так и в этой жизни. Но, как видно, теперь ему придется приспосабливаться и к этим новым условиям.

«Вот так вот, товарищ барин, — усмехнулся Алексей. — Никогда бы не подумал, что придется во все это впрягаться». Но здоровый перфекционизм, уже выработанный в характере егеря, требовал движения по пути совершенства.

— Потап Савельевич, ты, как управляющий имения и выходец из пахотных крестьян, сам пока традиционным путем все хозяйствование веди, — наставлял Елкина Алексей. — А Карпыч тебе в помощь будет. Найдите опытных крестьян, советуйтесь с ними, как лучше все дело вести. Лишнего с народа не выжимайте, пусть люди оправятся. На те девять сотен рублей, что мы у ворюги забрали, покупай то, что вам в хозяйстве нужно. Скотину, плуг, семена, ну, тебе и самому виднее. Обновите конюшню, птичник, коровник при самой усадьбе. Амбар и клети, вон, подправьте. На все сразу денег, конечно, у нас не хватит. В связи с войной цены-то хорошо подросли, но за десять рублей, говорят, покамест добрую корову на рынке сторговать еще можно. А скажи мне, как вообще получаются деньги в хозяйстве?

Потап пожал плечами.

— Да как обычно, господин капитан. На осенней ярмарке оптовикам из хлебных купцов весь излишек ржи и пшеницы сдают. Ну, бывает, и придерживают, конечно, зерно, чтобы потом за него цену получше взять. К весне-то оно завсегда бывает дороже. Иной раз купцы и их приказчики и сами по поместьям рыскают да ищут, у кого и сколько, по какой цене зерновые можно скупить. А помимо пшеницы и ржи есть еще и овес с ячменем, греча, просо, лен и конопля. И у каждого своя цена и свое время для продажи тоже есть. В южных губерниях, сказывают, на коневодстве хорошо выигрывают, на шерсти, да и вообще на продаже скота. А еще я слышал, что там винокурни ставят, а из хлеба горячее вино и спиртус выгоняют. Из яблок и винограда всякие прочие хмельные напитки наподобие тех, что мы в Валахии пробовали, делают.

— Нет, Потап, винокурни — это не наш путь, — покачал головой Егоров. — Давай-ка мы с тобой лучше к зерну вернемся. Как ты думаешь, есть ли выгода у купцов-оптовиков на зерновом закупе?

— А то как же! — кивнул управляющий. — Конечно, должон быть. Они то скупленное по самой дешевой цене зерно потом на мукомольни везут, а потом ее со складов распродают уже ходко. Без муки-то каравая не будет, а он завсегда главная пища у русского человека.

— Верно. Мука — это уже практически готовый продукт, а не самое начальное сельскохозяйственное сырье, — кивнул, соглашаясь с правильными выводами Потапа, Алексей. — Мука, произведенная из зерна, она ведь сразу же в цене подскакивает, и сбыть ее гораздо проще будет даже на внутреннем уездном или губернском рынках. Лишь бы ее помол был хорошим. Так что нужна нам будет своя мельница, где мы будем свое зерно перемалывать, а также принимать его для помола еще и у соседей. Кому охота за двадцать верст его на водяную Козельскую тащить, когда оно тут вот, под боком. А мы цену драть не будем, лишь бы у нас от желающих отбоя не было. Кстати, там же можно и крупу делать из ячменя, овса и всех прочих зерновых. Думал я и про водяную мельницу, но слишком уж это хлопотное и неподъемное для нас сейчас дело. Сам посуди, реку или ручей на время отведи в сторону. Выкопай вручную пруд. Построй там прочную дамбу с крепким затворным механизмом. Тут не одного года работы. На ветряную же нам затрат гораздо меньше потребуется. Нужно только найти чертежи и грамотных людей, кто ее сможет построить. Открытые ветреные места у нас есть, так что все должно получиться. А буду я через пару месяцев в Москве, глядишь, с умными людьми там смогу переговорить, может, посоветуют, чем нам еще выгоднее здесь заниматься. Главное для нас — это средства, были бы деньги в свободном обороте, намного легче бы все шло. Ну да ничего, прорвемся!



Ну что, теперь было не грех уже и перед Троекуровыми появиться. Лешка разглядывал себя в большое старинное зеркало и представлял, как он появится перед Машенькой и перед ее родителями. В последние недели розовое личико девушки с точеным правильным носиком, большими голубыми глазами и длинными, светлыми, волнистыми локонами все чаще всплывало перед его глазами. Первое время он гнал от себя ее образ, а на душе у Алексея царила маета. Не было ли это предательством по отношении к его погибшей невесте, к его милой и светлой Анхен? Но ведь ее уже столько лет нет на этом свете. А если бы и с ним «того» случилось, неужели он бы был против ее личного счастья? «Ведь это жизнь, и она продолжается. Ну что ты здесь с этим поделаешь?» — пытался он успокоить свою совесть. И все равно полного душевного спокойствия у него не было.

«А ладно! — наконец махнул он рукой. — Будь что будет! Увижусь, переговорю, и если чувства Машеньки ко мне не охладели, то буду дальше добиваться ее руки. А что? Чай уже не бедняк и одной ногой даже в штабс-офицерах. Опять же есть кавалерство, дающее статус потомственного дворянина. Да и Гришка Троекуров обещал перед родителями за меня похлопотать. Все, еду!» — и он распорядился заложить бричку.

И вот она, усадьба князей Троекуровых! Огромный двухэтажный дом с большими боковыми флигелями, соединявшимися сквозной колоннадой, стоял на самом взгорке посреди сада и блистал белым мрамором. Путь к парадной лестнице лежал через огромный парк со сходящими к дворцу аллеями. Здесь они когда-то гуляли с Машенькой, болтали о чем-то своем в его тенистых беседках и были по-своему счастливы.

На самом верху у парадного входа его уже ждал седоватый степенный человек в темно-малиновым кафтане и в аккуратно завитом парике. Лицо его было определенно знакомо Алексею, и он приветливо представился:

— Хозяин соседних усадеб Егорьевского и Татьяновки, капитан Егоров Алексей Петрович. С кем имею честь беседовать?

— Очень приятно, — вежливо поклонился мужчина. — Управляющий усадьбой князей Троекуровых Семенов Аркадий Ефремофич. У вас ко мне какое-то дело, господин капитан?

— Нет, к вам у меня пока дела нет, — улыбнулся Лешка. — Хотя с удовольствием перенял бы у вас опыт управления таким огромным и блистательным имением. По-соседски, так сказать, но это уж как-нибудь в другой раз. А пока я к самим хозяевам. Не могли бы вы доложиться обо мне Ивану Семеновичу или Арине Ивановне? Хотя можете даже и Машеньке, — махнул он рукой.

— Сожалею, господин капитан, но хозяев дома нет, — скупо и вежливо улыбнулся управляющий. — Они вот уже два года как в столицу отсюда уехали. И… мм, — он немного замялся, — прошу прощения, Алексей Петрович, но Мария Ивановна тоже здесь все эти два года не была, после того как она замуж за генерала графа Владимира Романовича Воронцова вышла.

— Маша замуж… — Егоров застыл столбом на белом мраморе лестницы.

— Ну да, венчание у них уже в самом Санкт-Петербурге проходило, а перед этим граф два раза сюда приезжал, — подтвердил управляющий. — Может, мне что-нибудь нужно передать с почтовым отправлением Ивану Семеновичу? Я как раз в июне месяце собирался ему отчет о посевной дать.

— Нет-нет, не извольте беспокоиться, Аркадий Ефремович, — побледневший офицер покачал головой. — Я сам лично хотел засвидетельствовать почтения князю и его супруге в память о нашем добром знакомстве. Разрешите откланяться?! — и он, резко развернувшись, сбежал по ступеням длинной лестницы к своей бричке.

«Дурак, мальчишка, осел напыщенный! — ругал он сам себя. — Ну говорил же мне батюшка, царствие ему небесное: “Не твое это, Лешка, не лезь ты к князьям, обожжешься! Не чета ты им!”. Любовь, голубые глазки, детские обещания, душа нараспашку! Тьфу!» — и он, запрыгнув в повозку, толкнул в спину кучера:

— Гони домой, Савелий!

Три дня еще маялся Алексей. Душевная боль потихоньку уходила, сменяясь какой-то внутренней пустотой. Дела по хозяйству между тем требовали от него деятельного участия, да и расхолаживаться или хандрить тоже было не в характере у капитана. А там, в середине июня и подоспело время убывать в Москву.





Глава 4. Ваше высокоблагородие




— Вы, главное, тут за порядком смотрите, господа унтер-офицеры, — давал наставление Потапу и Карпычу командир. — Крестьяне ведь, они и сами прекрасно знают, что и как им здесь нужно на земле делать. Тем более что мы их поощряем за хороший и честный труд. Но все же и вы понимаете, что пригляд, он ведь, как и в армии, всегда и за всем бывает нужен. Без него обязательно бардак и разруха начинаются, а выправлять его будет гораздо труднее, чем ежели пресекать в самом зародыше. Со следующей недели должны уже начать брус, бревна и доски свозить на стройку нашей будущей мельницы. Так бы лучше их, конечно, зимой на санях сюда тащить. Но время жалко терять. Так что принимайте все здесь серьезно, чтобы какое гнилье нам не поставили. Для кузнеца Петра Селантьевича двадцать обещанных рублей оставил. Я ему еще в первый свой осмотр пообещал весь инструмент обновить, да все как-то руки до того не доходили. В город как с ним выберетесь, помогите ему там с покупкой, а то ведь охмурят приказчики мужика. Ну ладно, все остальное мы и так уже с вами обговаривали. Бог даст, к концу августа я у вас уже обратно буду.

Бричкой с усадьбы Алексей с Афанасьевым добрались до Сухиничей, а там ехали опять на перекладных по большому тракту и до самой Москвы. Златоглавая встречала гостей перезвоном колоколов и суетой множества народа.

Первым делом нужно было, как и предписывалось, зарегистрироваться в канцелярии генерал-губернатора Волконского. Михаил Никитич был глубоко занят важными государственными делами, и все пояснения давал его адъютант в звании секунд-майора.

«Капитану Егорову Алексею Петровичу прибывшему от Бугской пограничной линии, предписано быть на торжественном праздновании по случаю заключения мира с Османской империей с пятого июля сего года и по пятнадцатое число. При себе же ему полагается иметь одного из своих нижних чинов в парадном мундире, самому также блистать опрятностью и благонравием», — следовало из выписки приказа.

— Вы получите на проживание и питание определенную вашим чином и статусом денежную сумму, — пояснил майор. — То же касается и вашего солдата. Сами торжества намечены на десятое июля, так что до этого времени у вас есть еще пять дней. Восьмого числа состоится предварительная, а вот девятого уже и генеральная репетиция. На них вам предстоит быть всенепременнейше и спозаранку. Само празднование состоится на окраине Москвы, на Ходынском поле. Именно туда на первую свою репетицию вы и явитесь, там же все вам и объяснят. А пока приводите себя и своего егеря в идеальный вид, ибо на этом праздновании будет сама наша императрица при первых лицах двора, армии и сената.

Отпущено было казной на эти десять дней денег с избытком. Целых пять сотен рублей выдали в казначействе, находящемся в одном и том же здании с канцелярией. Хоть плата за поднаем жилья и за питание сильно подскочила из-за наплыва иногородних, однако выданных Егорову денег хватало и на приведение в порядок мундиров у портного, и на все остальное. Получавший перед Егоровым свои квартирные пехотный майор ограничился лишь тремя сотнями.