Глазомер! Быстрота! Натиск!

– Значит, делаем все, как мы и условились, – проговорил Милорадович. – Выезжаем следом не раньше чем через три часа. А пока давай-ка по городу пройдемся, вон, на тот же местный базар сходим. Если за нами какой пригляд есть, так самое место и время, чтобы нам там прогуляться.

В пяти верстах от Рымника конвой заехал в рощу.

– Тпру-у-у! Стой, дядя! – вылезший из глубины повозки «раненый» тронул ездового первой повозки за плечо.

– Чего такое?! – не понял тот. – Живот у тебя, что ли, болезный, по дороге скрутило?

Из-за кустов к фурам вдруг высыпало более полусотни егерей.

– Спокойно, поручик, мы свои! – крикнул подскакавшему от замыкающей полусотни офицеру егерь с майорским горжетом на груди. – Секунд-майор Кулгунин, особый егерский полк. Вот вам письменный приказ от генерал-аншефа Суворова. Попрошу позвать сюда всех старших с вашего конвоя. Пока мои люди распределяются и усаживаются внутрь повозок, я сейчас подробно объясню, что от вас всех вскоре потребуется.

Караван неспешно катил по дороге. Все вроде бы было с ним, как и обычно. По два ездовых на передке каждой повозки из старых или увечных солдат, топот копыт и скрип больших тележных колес. Изредка в боковой рванине фуры мелькнет бледное лицо раненого или его повязка. Отличие обоза было, пожалуй, только лишь в тех двух полусотнях карабинеров, что ехали в голове и в хвосте колонны. Смотрелись они здесь несколько необычно. До неприятеля отсюда было ох как далеко, большого начальства в колонне не было. И чего же им тут было охранять?

– Внимание, братцы, до места засады осталось не более пары верст! – объявил Лужин, разглядывая сквозь дыру в парусине окружающую местность. – Еще немного, и будет большой подъем, а вот потом наш обоз пойдет в низину. Общий спуск там где-то около полутора тысяч шагов. Вот как раз на нем-то и должны будут беслы весь наш конвой за собою увезти. Всем проверить оружие, похоже, вот он как раз и пошел, этот самый подъем.

Повозка сбавила ход. Четверка лошадей неспешно тащила ее на возвышенность. Егеря защелкали крышками замков у ружей, проверяя в них пороховую затравку, ощупывали кремень курка, осматривали пистоли и гренады. В каждой фуре помимо ездовых их сидело пятеро, и у каждого с собою было по две укороченных фузеи.

– Никодим, как мы и договаривались, как только на дороге стрельба начнется, вы сразу же с ездовым с повозки спрыгивайте вниз, падайте на землю ничком и не шевелитесь, – инструктировал интендантских сержант. – Смотрите, братцы, особо не геройствуйте, мы там и без вас с засадниками справимся, главное, чтобы вы у нас под ногами не путались!

– Господи, страсти-то какие! – перекрестился бледный каптенармус. – Неужто никак не получится без стрельбы? Нельзя как-нибудь уж эдак по-тихому, что ли, все это сделать?!

– Ну почему же нельзя, конечно, можно, – совершенно серьезно ответил ему Лужин. – Ильюха, ты тесак остро ли перед выходом наточил? – спросил он у сидящего рядом егеря. – Ну вот и отдай его тыловому!

– Зачем это? – не понимая, куда клонит егерь, вытаращил глаза каптенармус, принимая клинок.

– Ну как это зачем? – пожал плечами Цыган. – Ты же сам вот только что говорил, чтобы без стрельбы все там было и по-тихому! Ты, Никодим, это, как только выйдешь перед повозкой, так сразу на колени вставай. И, главное, наклонись там пониже, а вот его в вытянутых руках перед собою держи. Да не боись ты уже, Никодимка, Ильюха ведь его хорошо, словно бы бритву, наточил. Басурманин секир-башка тебе совсем быстро будет делать. Ты никакого шума не услышишь, раз – и все, и она покатилась!

– Зараза ты, Федька! Охальник! – сплюнул интендант и зыркнул глазами на смеющихся егерей. – У-ух, словно бы волки скалятся, еще, вон, эти хвосты на башке!

– Мы не волки, дядя, мы волкодавы! – ощерился молодой егерь и протянул руку. – Давай сюда тесак, а то, не дай Бог, вдруг порежешься.

Передовая повозка пошла вниз, вслед за ней под уклон покатили и все остальные.

Вдруг где-то далеко впереди глухо хлопнул один, второй, затем третий выстрел, и высоко над головами пропела шальная пуля.

– Ну вот, все-таки они клюнули, – проговорил с удовлетворением Лужин, и все егеря разом подобрались. – Это хорошо. Ну давайте же, давайте, ребятки, вытягивайтесь следом за головными.

Мимо по обеим сторонам дороги проскакала замыкающая полусотня. Карабинеры палили куда-то из своих коротких ружей и из драгунских пистолей. Прошло всего лишь пару минут, и все они скрылись из глаз. Повозки, перевалив через вершину холма, уже не могли остановиться, они катились вниз, к тому самому месту, где в низине среди густых зарослей деревьев и кустарника бежала речушка.

– Ну сейчас, вот-вот уже, – твердил еле слышно Лужин, сжимая в руках фузею. – Братцы! – оглянулся он на егерей. – Помните: пока не досчитали до тридцати после первого выстрела из кустов, ответный огонь не открываем. Даем им к дороге всем выскочить, у многих беслы там как раз их ружья будут разряжены.

Внизу послышалось журчание воды, проехав через реку, первые три повозки начали выходить к большому подъему.

«Бам!» – ударил первый ружейный выстрел. Сразу за ним посыпалась целая россыпь. Ездовых с передка словно бы ветром сдуло, они лежали, как им и было приказано, ничком на земле. В парусине фуры появилось одно, второе, третье сквозное отверстие, стопка плотного войлока толкнула Лужина в плечо.

– Смотри-ка, точно ведь не пробило?! – с удивлением сдвинул он ее обратно к борту и осторожно отодвинул рваный край полотнища. Шагах в десяти из-за куста выскочили две черные фигуры и бросились вперед, слева и справа от них бежали к повозкам еще люди.

– Пора, братцы! – крикнул Лужин, высунув в дыру ствол фузеи.

«Бам!» – ударил выстрел, и один из бегущих упал на землю. А в руке у сержанта уже было второе ружье. «Бам!» – грохнул еще один его выстрел, и второй, не добежав буквально три шага до повозки, рухнул на обочину.

Из всех пятнадцати застывших на дороге фур били в упор в подбегающих беслы тяжелые фузейные пули. А потом с диким ревом из них выскочило восемь десятков русских стрелков в зеленых доломанах. Кулгунин разрядил свой пистоль в грудь замахнувшегося на него саблей смуглого воина в волчьем малахае. Левая рука с зажатой в ней саблей отбила удар второго беслы, а правая уже наводила на него новый, выхваченный из кобуры пистоль.

Никодим, лежа под телегой, толкнул рукой ездового.

– Семен, наши бьются. Подмогнем?

Тело ездового дернулось, и каптенармус разглядел под ним лужу крови.

– Ах вы ж гады! – взвыл он и, высунув из-под повозки ствол своей фузейки, прицелился и разрядил ее во что-то орущего и размахивающего руками человека в черном.

Беслы бежали по течению русла реки. Из участвующих в нападении полутора сотен человек их осталось менее половины. Еще одна сотня в это самое время уводила в сторону конвой карабинеров. И около разлома, куда сваливали повозки от разбитых ранее караванов, их ждали четыре десятка присматривающих за конями.

Беслы ждали. Выскочившие из-за поворота русла семь их десятков встретил залп замаскированных среди растительности первых двух рот батальонов. В копошащуюся в реке массу тел с обоих берегов полетело с десяток гренад. Когда осела завеса из поднятой вверх воды и грязи, на реке стала видна уходящая вниз красная полоса.

– Вытаскивайте их всех на берег! – командир второго батальона секунд-майор Дементьев вышел из реки и обтер сапоги травой. – Бегов, возьми всю свою роту, и прочешите оба этих берега! Чтобы ни одна зараза живой отсюда не ушла! Будут огрызаться – в плен никого не бери, прямо на месте всех кончай, у нас уже есть для разговора три языка.

Растянувшись в длинную цепь, сотня егерей пошла прочесывать окрестности.

Через час к провалу подъехал отряд всадников.

– Господин полковник, первые две роты от обоих батальонов полка уничтожили здесь тыловое охранение беслы, сторожившее коней, а затем встретили всех тех, кто отходил сюда от места засады, – докладывал командиру полка Дементьев. – Согласно вашему указанию, действовали жестко, в плен брать никого не стремились. Уничтожено у провала тридцать девять человек неприятеля из охранения и еще шестьдесят пять на отходе от места засады. Первая рота второго батальона поручика Бегова прочесывает прибрежные заросли реки. По докладу прибывшего только недавно вестового ими найдено четверо. При оказании сопротивления егерям все они были уничтожены. Алексей Петрович, вы не волнуйтесь, мы и в плен троих смогли взять, будет теперь кого допросить.


– А я за это и не волнуюсь, господин майор, – пожал плечами Егоров. – И был в вас полностью уверен. Меня сейчас больше волнует вопрос, как там с той сотней беслы у карабинеров и казаков получилось, что наших верховых от реки отводили. Будем, как и условились, пока что их здесь, у реки, ждать.

Егеря вытаскивали на ровный берег и раскладывали в ряд обезображенные разрывами гренад трупы. Тут же деловито их обыскивали и срезали с шапок волчьи хвосты. Алексей проходил мимо этих страшных рядов и всматривался в лица лежащих.

– Нет его? – спросил командира Милорадович.

– Нет, – покачал головой Лешка. – Семь десятков, как доложились, еще в месте засады лежат. Но уверен, что и там его тоже не будет. Знаешь, Живан, у меня такое чувство, что его здесь вообще не было. Волчата против нас у Рымны вышли, а вот матерая стая, она далеко отсюда была, иначе бы не взяли мы так просто столько беслы. Сам ведь знаешь, у Фарханга особый нюх на любую опасность, волчий.

– Ну да, удачно здесь получилось, – кивнул, соглашаясь с командиром, Милорадович. – Только тут вот, у реки, под две сотни «волков» положили. Надеюсь, и верховым не удастся далеко уйти. Если их правильно карабинерный полк с казаками обложил, то живыми они конных не выпустят.

– Ваше высокопревосходительство, с отрядом беслы, нападавшим на наши интендантские обозы, покончено, – докладывал генералу Алексей. – Колоннам дивизии можно более ничего не опасаться, в серьезном охранении они более не нуждаются.

– Выбили все-таки волков! Смогли их затравить, а, Егоров?! – Суворов подошел к Лешке и пристально вгляделся в его лицо. – Что-то большой радости я у тебя не вижу. Особый же это враг для вас, желанный?! Я ведь по первой еще кампании припоминаю, сколько вы тогда с ними резались! Ну, говори, чего не так?!

– Господин генерал, беслы – это особая конная гвардия у султана, набираемая из горцев, – проговорил задумчиво Алексей. – Их целый алай, числом более тысячи всадников. Здесь у Рымника был один таким, или, если по-нашему, то эскадрон, состоящий из трех сотен воинов. Мы с карабинерами и казаками выбили его почти что весь, едва ли два десятка смогли уйти. Но, повторюсь, с самим алаем покончить нам не удалось. Более семи сотен отборных всадников в двух такимах и в отборной сотне еще живы.

– И где они? – нахмурился Суворов. – Ты же сам только что сказал, что нам нечего опасаться и колонны могут теперь смело на север уходить.

– Так точно, ваше высокопревосходительство, – кивнул Алексей. – Опасности для нас я пока что никакой не вижу. Двоих «волков» нам все-таки удалось разговорить, и они поведали, что султанская конная гвардия особым указом верховного правителя выставлена на правый берег Дуная, от Галаца и Браила на западе и до Тулчи с Измаилом на востоке. В задачу ее входит разведка и недопущение переправы на турецкий берег наших подразделений. Ибо у османского командования есть серьезные опасения, что наши войска могут отрезать и обложить их Дунайские крепости, а потом повести наступление на Румелию и дальше к Балканам, как это уже и было в прошлую кампанию.

– Я бы так и сделал, – кивнул Суворов, – коли у меня было бы не семь тысяч человек, а хотя бы в три раза больше. Там, на горных перевалах, и находится ключ от быстрой победы в этой войне. Вытянули бы главные силы султана на себя, а там иди в атаку и поступай, как я всегда говорю: Глазомер! Быстрота! Натиск! Решительный удар – и враг бежит! Ладно, оставим, не в моей власти тут пока что-нибудь изменить. Ты мне скажи, Алексей: а как же тогда тут этот эскадрон появился?

– Да все оказалось очень просто, – хмыкнул Лешка. – Слишком быстро и сокрушительно был разгромлен у Рымника Великий визирь. Вот чтобы такое высокое лицо Османской империи не попало бы в наши руки, и было снаряжено два такима так далеко от места своей дислокации. Один из них Хасан-паши и его самую ближнюю свиту сопроводил за Дунай, а вот второй, – и Алексей развел руками, – второй решил здесь задержаться и оглядеться. Ну а чтобы ему не возвращаться с пустыми руками к своим, он осторожно орудовал в наших тылах. Беслы что волки, дерзкие и кровожадные, да к тому же еще вовсе не чуждые честолюбия. Отбей они у нас захваченные османские знамена, и можно было бы им ждать великой милости от султана. Но вот тут они немного увлеклись и просчитались.

– Тебе, небось, теперь уже и на весь полк их хвостов хватит? – улыбнулся генерал, кивнув на свешивающийся с каски Егорова символ егерской доблести.

– Так точно, ваше высокопревосходительство, – хмыкнул Лешка. – Пока должно хватить.

– Пока? – протянул вопросительно Суворов и расхохотался. – У каждого беслы на малахае, сказывают, по два хвоста свисают, итого ты их более пяти сотен забрал у басурман? Ну ты и хапуга, Егоров! – и хлопнул его по плечу. – Шучу, шучу, все правильно делаешь, всегда есть куда расти. Молодцы, молодцы, волкодавы! Передай своим егерям, Алексей, мою самую искреннюю благодарность. И готовьтесь к долгому маршу на Бырлад. Через неделю, пока еще не зарядили обложные дожди, будем уходить на свои зимние квартиры. Твой полк, как и обычно, идет вокруг дальними и ближними дозорами. Хоть ты и сказал, что теперь вокруг безопасно, однако поостеречься все же следует. А уж там, на месте, и разговор будем вести об твоем отпуске и отъезде на Буг. Ну все, ступай, полковник, готовь своих людей к выходу.





Заключение




В Кинбурнском сражении осени 1787 года русские войска под предводительством генерал-аншефа Суворова нанесли сокрушительное поражение осмелившемуся на десант отборному турецкому корпусу. Он был наголову разбит. Удачно действовали в Лимане и на море суда маломерной Днепровской флотилии и эскадра новосозданного Черноморского флота, которые сковывали огромный, но неповоротливый османский военный флот. Уже в ноябре 1787 года Суворов предложил начать энергичное наступление на Очаковскую крепость, чтобы к лету следующего года выбить из нее неприятеля и сосредоточить все силы русской армии на Дунайском направлении. Но, вопреки этому, русские сухопутные силы, разделенные на Украинскую и Екатеринославскую армии, продолжали бездействовать более полугода. Потемкин, будучи старшим военачальником на всем южном направлении, умышленно не давал вести наступательные действия генералу-фельдмаршалу Румянцеву, не желая оставаться в тени его славы.

В это самое время турки под руководством французских военных инженеров продолжали перестраивать и всячески усиливать Очаковскую крепость. С началом войны со стороны суши в дополнение к уже имеющимся были возведены и многочисленные земляные укрепления полевого типа, насыщенные орудиями. Очаковский гарнизон состоял из двадцатитысячного отборного войска. На валах и крепостной стене установили более трех с половиной сотен пушек.

Двадцать пятого мая 1788 года пятидесятитысячная Екатеринославская русская армия наконец-то переправилась через Буг и вышла в сторону Очакова. Расстояние в двести верст она преодолела за тридцать пять дней.

Суворов настаивал на скором штурме бастионов при тесном взаимодействии с Лиманской флотилией. Однако Потемкин медлил с принятием решения об атаке и в итоге надумал вести «формальную осаду», по всем правилам медленного наступления путем построения параллелей и артиллерийских обстрелов укреплений неприятеля. Началась долгая и тяжелая осада.

Турки предпринимали многочисленные вылазки. Отражая одну из них, генерал-аншеф Суворов лично повел в атаку два гренадерских батальона. Его атака была успешной, турки дрогнули и бросились бежать в свои укрепления. На плечах у отступающих русские захватили несколько земляных укреплений перед крепостью, а потом и прорвались за ее стены. Тщетно генерал просил подмогу у Потемкина, он не только не послал ему подкреплений, но и трижды приказывал ему отступить. Между тем силы турок, противостоящие атакующим, неуклонно росли. Комендант крепости Гассан-паша перекидывал к месту прорыва все новые отряды, снимая их с других участков обороны. Наблюдавший издали за ходом боя Потемкин был в ярости. Бледный и плачущий, он шептал: «Суворов хочет все себе заграбастать!» Все предложения начать атаку основными силами, чтобы поддержать удачный прорыв, были им в бешенстве отвергнуты.

Тяжелораненый Суворов был вынужден сдать командование генералу-поручику Бибикову. После жестокого выговора главнокомандующего он оставил свои войска и удалился для излечения в Кинбурнскую крепость.

Солдаты рыли параллели, насыпали валы и закладывали орудийные батареи. Русская артиллерия, состоящая из более чем трех сотен орудий, вела непрерывный огонь по турецкому ретраншементу, по самой крепости и городу. Как писал князь в столицу: «…турки, невзирая на выгоду места, везде бежать принуждены. Между тем от жестокого действия наших батарей город во многих местах зажжен, и пожар продолжался до самого утра…»

Крепость, однако, сдаваться не собиралась. Упорная оборона и многочисленные вылазки ее гарнизона наносили большие потери осаждающим. А заявления фельдмаршала – «не хочу брать штурмом Очаков, дабы не терять даром людей» – оказались несостоятельными, так как такая длительная осада давала совершенно противоположный результат. В ночь на одиннадцатое ноября две с половиной тысячи турок предприняли наиболее успешную свою вылазку на бреш-батарею левого русского крыла. Несколько орудий осаждающих ими было повреждено. При этом у русских погибли: генерал-майор Максимов, три обер-офицера и несколько десятков солдат. Утром на отбитых позициях нашли около сотни трупов неприятеля, но это мало утешило светлейшего – было ясно, что турки о сдаче крепости даже не помышляют. Теперь и Потемкин был вынужден согласиться на ее штурм. Ведь зимовать здесь, под стенами, значило потерять большую часть армии от холода и болезней. Князь писал императрице: «…не осталось иного средства по взятию этого города кроме генерального приступа».

Все приготовления были закончены в ночь с пятого на шестое декабря. И утром шестого при 23-градусном морозе войска, разделившись на шесть колонн, дабы растянуть силы неприятеля, пошли на штурм Очакова. Колонна под командованием генерал-майора Палена захватила турецкие земляные укрепления между крепостью и замком Гассан-паши. Затем она развернулась и ударила вдоль земляных валов. Одновременно с этим русские войска прорвались к центральным воротам, а также вдоль восточной стены и побережья лимана. Оборона турок была взломана, и бои шли в самом городе. Неприятель сражался отчаянно, но все было тщетно, разъяренные русские солдаты в плен никого уже не брали.

Во время штурма светлейший находился на одной из батарей, откуда и следил за его ходом. Когда к нему подвели захваченного в плен коменданта крепости, сераскира Гассан-пашу, то генерал-фельдмаршал гневно закричал ему: «Твоему упрямству обязаны мы этим кровопролитием». На что тот с достоинством ответил: «Оставь напрасные упреки, я исполнил свой долг, как и ты свой, судьба решила дело».

После штурма Очаков представлял собой ужасное зрелище. Трупов неприятеля было столь много, что их все нельзя было закопать в промерзшую землю. Поэтому тысячи тел вывезли на лед лимана, где они лежали до весны, привлекая к себе хищных зверей и птиц. Тела погибших при штурме русских офицеров, по распоряжению Потемкина, перевезли в Херсон и погребли в ограде церкви святой великомученицы Екатерины. Кстати, в 1791 году именно в этой церкви был погребен и сам генерал-фельдмаршал. Военный некрополь героев Очакова существует и по настоящее время.

Взятый штурмом город был настолько ненавистен князю Потемкину, что он велел разрушить его до основания. Мотивировал он это свое решение в докладе императрице так: «Дабы истребить предмет раздора, который при заключении мира мог бы произвести вредное замедление в переговорах». В виде исключения был сохранен только лишь замок Гассан-паши.

Трофеи победителей составили 310 орудий и 180 знамен. Было захвачено много оружия, боевого припаса и военного снаряжения. При штурме было убито и умерло от ран более десяти тысяч турок, взято в плен около 4 тысяч.

Русские потеряли при штурме убитыми 956 человек, 1823 воина было ранено.

За взятие Очакова князь Григорий Александрович Потемкин получил от Екатерины II высшую полководческую награду того времени – орден Святого Георгия 1-й степени, шпагу, украшенную бриллиантами, на золотом блюде, золотую медаль, выбитую в его честь, и 100 тысяч рублей с формулировкой: «На карманные расходы». В честь генерала-фельдмаршала и «сердечного друга» императрица лично сочинила стихи:





О пали, пали – с звуком, с треском