Ее темные крылья
Часть 4 из 45 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
А потом копаю. Это грязная, скучная и тяжелая работа — я сожалею каждый раз, когда начинаю копать грядку — но нельзя просто бросить яму. Нужно или доделать, или наполнить ее, и с такими вариантами лучше продолжать. И приятно вонзить лопату в землю, когда злишься.
Моя мама тоже была садовницей, по словам папы. Может, все еще такая — мы говорили последний раз около четырех минут на мой шестнадцатый день рождения. Она позвонила, пожелала мне счастья, спросила, хотела ли я остаться на Острове. Я думала, что она намекала, что мне стоило приехать к ней, но она зазвучала напугано, когда я предложила это. Может, тот, с кем она сейчас, не знает, что у нее есть ребенок. Может, у меня есть братья и сестры.
Когда она переехала сюда, она основала бизнес с органическими фруктами и овощами, что было амбициозно, ведь людей тут мало, и почти все выращивают что-то свое. Но не как она — папа говорит, у нее были теплицы, полные ананасов и персиков, инжира и оливок, такое тут обычно не растёт. Так она встретила его, он ехал к маяку, и она остановила его у дороги и предложила попробовать июньскую клубнику. Через девять месяцев родилась я.
И через три года она бросила нас и не оглянулась.
От работы становится жарко, и я снимаю джемпер, бросаю его за себя. Холодный воздух приятный на горячей коже, и я замираю, ощущая его на себе. А потом смотрю на ямку и понимаю, что она по форме как могила.
Бри не любила сад в это время года. Говорила, что он выглядел депрессивно, как мертвый. Я пыталась объяснить, что даже голые части не были мертвыми, просто спали, но она не понимала. Ей нравилось, когда там было много цветов.
Я упираюсь в лопату и закрываю глаза.
— Я думал, ты оставила эту часть для моего барбекю?
Мой отец, все еще в защитном комбинезоне, в каком он работает на маяке, идет ко мне с двумя горячими чашками. Он высокий, всегда немного сутулится, словно его тело извиняется за то, что нужно задирать голову. Пожалуй, я унаследовала и низкий рост от мамы.
— Так и было. Но зимой ты его строить не будешь, а тратить землю нельзя, мистер.
Он не смеется.
— Ради любви Зевса, Кори, ты в пижаме? — он кивает на мою футболку и шорты. — Девять градусов. Ты хочешь пневмонию?
Я беру джемпер, натягиваю через голову, сбивая пучок волос. Я оставляю его кривым, жир пяти дней удерживает волосы на месте. Я беру чашку, которую он протягивает, и нюхаю ее.
— Из бутилированной воды, — вздыхает папа.
Когда мне было восемь, я отказалась ее пить, даже не чистила с ней больше зубы, потому что на вкус было как металл, и он отвел меня к врачу, который сказал, что у меня было нечто, названное «кедровый рот», хотя я ни разу не ела кедровые орехи. Она сказала, что это пройдет через пару недель, но это не прошло. Через пару недель папа поменял все трубы на новые, пластиковые, но я все еще не пила ту воду. Вода Острова была из источника глубоко под землей — за такую воду, напомнил он мне, богачи платили хорошо. Пускай. Мне она не нравится.
— Поговори со мной, Кор, — он садится на край грядки с капустой, действуя осторожно. Я сажусь рядом с ним, прижимаю свободную ладонь к почве и тру ее. Она ощущается приятно между пальцами. Мягкая и теплая. Я прижимаю ладонь сильнее, погружаю руку по запястье.
— О чем?
Он смотрит на меня.
— Я виделся с Давмуа.
— Мерри говорила.
— Мик спрашивал о тебе. Кроха Энгус тоже.
Я опускаю чашку и смотрю на него.
— Как они?
— Мик держится. Пытается быть сильным для Эллы и мальчиков. Элла разбита, конечно. Ты знаешь, как она была с Бри. Думаю, для них станет проще после этой ночи и завтра. Они начнут исцеляться. Он хотел, чтобы ты знала, что можешь прийти в любое время.
Мне всегда нравился папа Бри.
— Кроха Мик не понимает, что Бри нет, — продолжает он, серые глаза мягкие и печальные. — Мик сказал, что они отправят его и Энгуса к кузенам на континенте на время после похорон, — он делает паузу. — Думаю, тебе стоит пойти. Может, не на протезис, но на экфору завтра — точно.
— Не знаю, — я пожимаю плечами. Этикет позволял прийти на похороны бывшей лучшей подруги? — Между нами все было плохо.
— Думаю, ты пожалеешь, если не пойдёшь. И это будет важно для Мика и Эллы, ты была им как их ребенок, пока… — он умолкает от моего мрачного взгляда. — Я не одобряю поступок Бри. Или его. Они оба предали тебя, и ты имеешь право злиться и обижаться. Но… она мертва, Кор. Это все меняет.
Раздражение вспыхивает.
— Это ничего не меняет для меня. Она все еще су…
— Не говори плохо о мертвых, — рявкает отец.
В тот миг я снова желаю Бри смерти, гнев — молния в моих венах, потому что теперь всегда так будет.
Я знаю — ясно, будто пророчество озвучила Кассандра — что то, что Бри и Али сделали со мной, уже не будет никому важным. Мне не позволят ненавидеть ее. Или даже его. Она всегда будет юной и красивой, умершей слишком рано, и это затмит все. Все гадости, что она сделала и сказала, были стерты. Это так несправедливо, и я не смогу это сказать, потому что я хотя бы жива, да?
Я кусаю язык, чтобы не кричать. Я ненавижу ее. Я всегда буду ненавидеть ее.
— Эй, — говорит мой отец, когда я опускаю недовольный взгляд, боясь поднимать голову, ведь могу сказать ему то, что не смогу забрать. — Я знаю, что тебе было тяжело. Я на твоей стороне, ты же знаешь это?
«Так будь на моей стороне, — думаю я. — Пойми, почему я не могу пойти и плакать над ней или смотреть, как Али отрезает над ней прядь своих волос. Пойми, почему это ничего не изменит для меня, только сделает хуже».
Я сжимаю кулак в земле и держусь изо всех сил.
Он потирает мое плечо, а потом встает, колени щелкают при этом.
— Ладно, дитя, я пойду. Что будет тут?
Я не сразу понимаю, что он говорит о новой грядке.
— Цветы, — шепчу я, а потом передумываю. — Нет. Я еще не знаю.
— Хорошо. Подумай о завтра, — говорит он и возвращается в дом.
Мой гнев угасает, я вытаскиваю ладонь из земли и встряхиваю ею. Немного земли отлетает на капусту, и я склоняюсь, чтобы стряхнуть ее, понимаю, что капуста куда больше, чем я думала. Если они так продолжат, будут готовы к Халоа.
Я поворачиваюсь к грядке и думаю, как ощущалось бы, если бы я залезла в нее.
5
ЭНТРОПИЯ
Я ожидаю, что не усну той ночью, так что ворую таблетку снотворного у Мерри, привезённого из США в прошлый раз, когда она была там, и пытаюсь отключиться, ведь они вернулись с протезиса.
Это не работает.
Стены нашего дома тонкие, и я слышу каждое их слово в ванной, пока они чистят зубы. Папа настаивает, что я должна пойти на похороны, потому что мне нужно закрыть это дело. Мерри не соглашается, говорит, что мне нужно время.
— Ей нужно не только время, — отвечает папа.
Я сажусь, прислушиваюсь.
— Например?
— Не знаю. Надлежащая помощь. Она злая в последнее время. Видела бы ты ее раньше. Злость исходила от нее волнами. Я почти ощущал ее.
— Ее парень ушел к ее лучшей подруге. Она имеет право злиться, — говорит Мерри.
Я ощущаю вспышку благодарности, которую папа стирает, говоря:
— Но это не Кори. Она всегда была такой спокойной. И теперь она кричит на людей по телефону и хлопает дверями.
— Она раз кричала по телефону, и она ждала ту сеть вечность. Они ее обманули. Если у них этого нет, они должны были вернуть ей деньги.
— Она не говорила так с людьми. И на прошлой неделе она сказала Кэлли Мартин отвалить, когда та спросила, как она справляется. Я все еще горюю от этого.
— Кэлли Мартин нужно отвалить. Она слишком приставучая, Крейг.
Я смеюсь в темноте, пропускаю ответ папы.
— Кори — подросток, — говорит Мерри, и хоть я люблю ее, я закатываю глаза, когда она добавляет. — Перепады настроения — часть процесса.
— Я просто… — мой папа делает паузу, и мое сердце странно вздрагивает. Я прижимаюсь ближе к стене, чтобы слышать его тихий голос. — Я переживаю, что, если она не возьмёт себя в руки, попадет в беду. Попадет в темное место, откуда не сможет вернуться.
— Ты перегибаешь. Она все еще Кори, ей не поменяли личность, она не стала вместо садоводства принимать наркотики. Она просто горюет, работает с проблемами. И смерть Бри не поможет ей исцелиться.
— Я знаю это. Но я не хочу, чтобы дошло до того, чтобы ей нужна была помощь, которую легко не получишь на Острове. Ты читаешь о детях и психологическом здоровье…
— Не думаю, что у Кори срыв. Но мы будем приглядывать за ней, ладно? Она в порядке. Она — хороший ребенок.
— Надеюсь.
Они все еще тихо спорят, когда закрывают дверь спальни.
Я ложусь, сжимаюсь на боку, желудок мутит. Я не думала, что у меня был срыв. Просто так я переживала последствия порванного и растоптанного сердца тем, кто не должен был никогда это делать. Так бывает, когда весь мир переворачивается.
Я ложусь на спину, опускаю ладони на живот и закрываю глаза, глубоко дышу, успокаиваясь, представляя лес. Что-то спокойное. Море или озеро…
Нет.
Потому что тогда я думаю о Бри, которая лежала в той же позе в гробу.
Интересно, как она выглядит. Люди всегда говорят, что мертвые выглядят спокойно, словно спят, но я ходила с Бри на протезис ее бабушки несколько лет назад, и миссис Давмуа не выглядела мирно или как во сне. Она выглядела мертвой, то, что делало ее собой, ушло. Она уже не была бабушкой Бри, просто пустая оболочка.
Моя мама тоже была садовницей, по словам папы. Может, все еще такая — мы говорили последний раз около четырех минут на мой шестнадцатый день рождения. Она позвонила, пожелала мне счастья, спросила, хотела ли я остаться на Острове. Я думала, что она намекала, что мне стоило приехать к ней, но она зазвучала напугано, когда я предложила это. Может, тот, с кем она сейчас, не знает, что у нее есть ребенок. Может, у меня есть братья и сестры.
Когда она переехала сюда, она основала бизнес с органическими фруктами и овощами, что было амбициозно, ведь людей тут мало, и почти все выращивают что-то свое. Но не как она — папа говорит, у нее были теплицы, полные ананасов и персиков, инжира и оливок, такое тут обычно не растёт. Так она встретила его, он ехал к маяку, и она остановила его у дороги и предложила попробовать июньскую клубнику. Через девять месяцев родилась я.
И через три года она бросила нас и не оглянулась.
От работы становится жарко, и я снимаю джемпер, бросаю его за себя. Холодный воздух приятный на горячей коже, и я замираю, ощущая его на себе. А потом смотрю на ямку и понимаю, что она по форме как могила.
Бри не любила сад в это время года. Говорила, что он выглядел депрессивно, как мертвый. Я пыталась объяснить, что даже голые части не были мертвыми, просто спали, но она не понимала. Ей нравилось, когда там было много цветов.
Я упираюсь в лопату и закрываю глаза.
— Я думал, ты оставила эту часть для моего барбекю?
Мой отец, все еще в защитном комбинезоне, в каком он работает на маяке, идет ко мне с двумя горячими чашками. Он высокий, всегда немного сутулится, словно его тело извиняется за то, что нужно задирать голову. Пожалуй, я унаследовала и низкий рост от мамы.
— Так и было. Но зимой ты его строить не будешь, а тратить землю нельзя, мистер.
Он не смеется.
— Ради любви Зевса, Кори, ты в пижаме? — он кивает на мою футболку и шорты. — Девять градусов. Ты хочешь пневмонию?
Я беру джемпер, натягиваю через голову, сбивая пучок волос. Я оставляю его кривым, жир пяти дней удерживает волосы на месте. Я беру чашку, которую он протягивает, и нюхаю ее.
— Из бутилированной воды, — вздыхает папа.
Когда мне было восемь, я отказалась ее пить, даже не чистила с ней больше зубы, потому что на вкус было как металл, и он отвел меня к врачу, который сказал, что у меня было нечто, названное «кедровый рот», хотя я ни разу не ела кедровые орехи. Она сказала, что это пройдет через пару недель, но это не прошло. Через пару недель папа поменял все трубы на новые, пластиковые, но я все еще не пила ту воду. Вода Острова была из источника глубоко под землей — за такую воду, напомнил он мне, богачи платили хорошо. Пускай. Мне она не нравится.
— Поговори со мной, Кор, — он садится на край грядки с капустой, действуя осторожно. Я сажусь рядом с ним, прижимаю свободную ладонь к почве и тру ее. Она ощущается приятно между пальцами. Мягкая и теплая. Я прижимаю ладонь сильнее, погружаю руку по запястье.
— О чем?
Он смотрит на меня.
— Я виделся с Давмуа.
— Мерри говорила.
— Мик спрашивал о тебе. Кроха Энгус тоже.
Я опускаю чашку и смотрю на него.
— Как они?
— Мик держится. Пытается быть сильным для Эллы и мальчиков. Элла разбита, конечно. Ты знаешь, как она была с Бри. Думаю, для них станет проще после этой ночи и завтра. Они начнут исцеляться. Он хотел, чтобы ты знала, что можешь прийти в любое время.
Мне всегда нравился папа Бри.
— Кроха Мик не понимает, что Бри нет, — продолжает он, серые глаза мягкие и печальные. — Мик сказал, что они отправят его и Энгуса к кузенам на континенте на время после похорон, — он делает паузу. — Думаю, тебе стоит пойти. Может, не на протезис, но на экфору завтра — точно.
— Не знаю, — я пожимаю плечами. Этикет позволял прийти на похороны бывшей лучшей подруги? — Между нами все было плохо.
— Думаю, ты пожалеешь, если не пойдёшь. И это будет важно для Мика и Эллы, ты была им как их ребенок, пока… — он умолкает от моего мрачного взгляда. — Я не одобряю поступок Бри. Или его. Они оба предали тебя, и ты имеешь право злиться и обижаться. Но… она мертва, Кор. Это все меняет.
Раздражение вспыхивает.
— Это ничего не меняет для меня. Она все еще су…
— Не говори плохо о мертвых, — рявкает отец.
В тот миг я снова желаю Бри смерти, гнев — молния в моих венах, потому что теперь всегда так будет.
Я знаю — ясно, будто пророчество озвучила Кассандра — что то, что Бри и Али сделали со мной, уже не будет никому важным. Мне не позволят ненавидеть ее. Или даже его. Она всегда будет юной и красивой, умершей слишком рано, и это затмит все. Все гадости, что она сделала и сказала, были стерты. Это так несправедливо, и я не смогу это сказать, потому что я хотя бы жива, да?
Я кусаю язык, чтобы не кричать. Я ненавижу ее. Я всегда буду ненавидеть ее.
— Эй, — говорит мой отец, когда я опускаю недовольный взгляд, боясь поднимать голову, ведь могу сказать ему то, что не смогу забрать. — Я знаю, что тебе было тяжело. Я на твоей стороне, ты же знаешь это?
«Так будь на моей стороне, — думаю я. — Пойми, почему я не могу пойти и плакать над ней или смотреть, как Али отрезает над ней прядь своих волос. Пойми, почему это ничего не изменит для меня, только сделает хуже».
Я сжимаю кулак в земле и держусь изо всех сил.
Он потирает мое плечо, а потом встает, колени щелкают при этом.
— Ладно, дитя, я пойду. Что будет тут?
Я не сразу понимаю, что он говорит о новой грядке.
— Цветы, — шепчу я, а потом передумываю. — Нет. Я еще не знаю.
— Хорошо. Подумай о завтра, — говорит он и возвращается в дом.
Мой гнев угасает, я вытаскиваю ладонь из земли и встряхиваю ею. Немного земли отлетает на капусту, и я склоняюсь, чтобы стряхнуть ее, понимаю, что капуста куда больше, чем я думала. Если они так продолжат, будут готовы к Халоа.
Я поворачиваюсь к грядке и думаю, как ощущалось бы, если бы я залезла в нее.
5
ЭНТРОПИЯ
Я ожидаю, что не усну той ночью, так что ворую таблетку снотворного у Мерри, привезённого из США в прошлый раз, когда она была там, и пытаюсь отключиться, ведь они вернулись с протезиса.
Это не работает.
Стены нашего дома тонкие, и я слышу каждое их слово в ванной, пока они чистят зубы. Папа настаивает, что я должна пойти на похороны, потому что мне нужно закрыть это дело. Мерри не соглашается, говорит, что мне нужно время.
— Ей нужно не только время, — отвечает папа.
Я сажусь, прислушиваюсь.
— Например?
— Не знаю. Надлежащая помощь. Она злая в последнее время. Видела бы ты ее раньше. Злость исходила от нее волнами. Я почти ощущал ее.
— Ее парень ушел к ее лучшей подруге. Она имеет право злиться, — говорит Мерри.
Я ощущаю вспышку благодарности, которую папа стирает, говоря:
— Но это не Кори. Она всегда была такой спокойной. И теперь она кричит на людей по телефону и хлопает дверями.
— Она раз кричала по телефону, и она ждала ту сеть вечность. Они ее обманули. Если у них этого нет, они должны были вернуть ей деньги.
— Она не говорила так с людьми. И на прошлой неделе она сказала Кэлли Мартин отвалить, когда та спросила, как она справляется. Я все еще горюю от этого.
— Кэлли Мартин нужно отвалить. Она слишком приставучая, Крейг.
Я смеюсь в темноте, пропускаю ответ папы.
— Кори — подросток, — говорит Мерри, и хоть я люблю ее, я закатываю глаза, когда она добавляет. — Перепады настроения — часть процесса.
— Я просто… — мой папа делает паузу, и мое сердце странно вздрагивает. Я прижимаюсь ближе к стене, чтобы слышать его тихий голос. — Я переживаю, что, если она не возьмёт себя в руки, попадет в беду. Попадет в темное место, откуда не сможет вернуться.
— Ты перегибаешь. Она все еще Кори, ей не поменяли личность, она не стала вместо садоводства принимать наркотики. Она просто горюет, работает с проблемами. И смерть Бри не поможет ей исцелиться.
— Я знаю это. Но я не хочу, чтобы дошло до того, чтобы ей нужна была помощь, которую легко не получишь на Острове. Ты читаешь о детях и психологическом здоровье…
— Не думаю, что у Кори срыв. Но мы будем приглядывать за ней, ладно? Она в порядке. Она — хороший ребенок.
— Надеюсь.
Они все еще тихо спорят, когда закрывают дверь спальни.
Я ложусь, сжимаюсь на боку, желудок мутит. Я не думала, что у меня был срыв. Просто так я переживала последствия порванного и растоптанного сердца тем, кто не должен был никогда это делать. Так бывает, когда весь мир переворачивается.
Я ложусь на спину, опускаю ладони на живот и закрываю глаза, глубоко дышу, успокаиваясь, представляя лес. Что-то спокойное. Море или озеро…
Нет.
Потому что тогда я думаю о Бри, которая лежала в той же позе в гробу.
Интересно, как она выглядит. Люди всегда говорят, что мертвые выглядят спокойно, словно спят, но я ходила с Бри на протезис ее бабушки несколько лет назад, и миссис Давмуа не выглядела мирно или как во сне. Она выглядела мертвой, то, что делало ее собой, ушло. Она уже не была бабушкой Бри, просто пустая оболочка.