Единственный ребенок

* * *


Когда Сонгён съезжала с развязки возле станции метро «Индонвон», ливень вдруг прекратился, как отрезало. А может, туча зависла только лишь где-то между районами Садан и Индонвон. Нигде не было и следа сильного дождя, словно Сонгён оказалась в совершенно ином мире. С неба вновь ослепительно сияло солнце.

Ведущая к следственному изолятору дорога была такой сухой, что повсюду висела пыль.

Подъехав к главному входу тюрьмы, обсаженному покачивающимися на ветру деревьями гинкго, Сонгён припомнила недавний разговор с директором Ханом в офисе ассоциации. Тот попросил ее обязательно заскочить к нему перед встречей с Ли Бёндо.

— Ну как, помогли материалы? — поинтересовался он.

— Да, спасибо. Наверное, было непросто собрать всё так с ходу…

— Аналитический комитет провел кое-какую предварительную работу перед беседой с ним, когда его направили в изолятор после суда. Так что все было готово.

Сонгён уже приходилось слышать про аналитический комитет, в состав которого входили психологи, криминологи и специалисты по психоанализу из различных университетов, сформированный научным отделом Национального полицейского управления десять лет назад. Входили в него и ряд членов психологической ассоциации, в том числе и директор Хан. Обычно этот комитет организовывал беседы с осужденными преступниками для глубоких исследований в области особо тяжких преступлений, включая серийные убийства.

— Учитывая то, что происходило во время ареста и позже, по-моему, у него есть много чего рассказать про свои преступления, — заметил директор.

Но, в полную противоположность его ожиданиям, Ли Бёндо тогда так и не дал согласия не только на серьезное исследование, но и даже на простую беседу. А вот теперь почему-то выделил Сонгён и сам вызвался пообщаться с ней.

— Касательно всего этого в аналитическом комитете был целый диспут, — сказал Хан.

— Да ну?

— Мне хотелось бы еще раз у вас спросить: вы точно никаким боком не пересекались с Ли Бёндо?

— Как я уже говорила по телефону, все, что мне о нем известно, — исключительно из прессы. Я никогда не встречалась с ним лично.

Директор Хан секунду смотрел на Сонгён, потом кивнул.

— Я тоже так думал. Это как раз то, чего опасаются в комитете.

В ответ Сонгён бесстрастно посмотрела на него, не совсем понимая, что он имеет в виду.

— Вы с ним незнакомы, но он-то отлично знает, кто вы такая. И тот факт, что он выбрал именно вас, означает, что в голове у него не одна только беседа на психологические темы, — объяснил Хан.

Подозрение и тревога, которые после его звонка она сознательно затолкала поглубже, опять вылезли наружу.

— И что же еще, по-вашему, у него может быть на уме? — поинтересовалась Сонгён.

— Ну… То, чего мы не узнаем, пока вы с ним не встретитесь, так ведь? Я позвонил вам, несмотря ни на что, поскольку это может быть единственным шансом услышать про его преступления непосредственно от него, и… — Директор задумчиво почесал лоб, после чего продолжил: — Если мы выясним, почему он выбрал и даже потребовал именно вас, то, может, лучше его поймем.

Сонгён поняла, что он пытается сказать.

Да, сама она не знает Ли Бёндо, но он откуда-то знает ее.

Было неясно, что в ней привлекло его внимание, но он настолько хотел встретиться с ней, что решил наконец открыться. Уже только одного этого было достаточно, чтобы понять: на Сонгён у него явно есть какие-то планы.

— Мы не знаем, что может произойти при данных обстоятельствах, но я уверен, что вы со всем отлично справитесь. Неважно, какие у него намерения, — просто постарайтесь, чтобы он не добился своего.

Директор Хан посмотрел на Сонгён, как на маленькую девочку, стоящую на берегу реки. Совершенно непонятно, что там, в этой реке. Насколько она глубока, какая опасность таится под ее гладкой поверхностью… Он мог лишь надеяться, что Сонгён в полной безопасности доплывет до намеченной точки и благополучно вернется назад.

Сонгён вдруг испугалась, что не справится с этой задачей. Но она едва ли не лучше всех остальных понимала, что обратного хода нет. Возможность побеседовать с таким типом, как Ли Бёндо, — редкостная удача. Да, определенный риск есть, но если она будет вести себя осмотрительно, то не угодит ни в какую ловушку. «Все у меня получится», — повторяла Сонгён про себя.

Однако, вернувшись после встречи с директором домой, она долго не могла уснуть — мозг продолжал лихорадочно работать, размышлять и прикидывать.

Так и проворочалась до рассвета, когда мужа разбудил телефонный звонок и тот с утра пораньше умчался к себе в клинику. После этого Сонгён тоже выбралась из постели, прошла в кабинет и уселась за письменный стол.

Материалы по делу Ли Бёндо были разложены там же, где она оставила их вчера. Чтение еще не закончено, но не хотелось листать все эти бумаги в такую рань.

Сонгён принялась раскладывать их по папкам, когда вдруг на пол упала какая-то фотография. Подобрав ее, она увидела, что это снимок Ли Бёндо, вырезанный из газеты. На нем его заталкивали в полицейскую машину — очевидно, после того самого следственного эксперимента.

Он смотрел назад через плечо прямо в объектив, и на лице у него не было написано никаких эмоций. Глаза его словно нацелились куда-то далеко в пространство.

На что это он мог так смотреть?





* * *



Стоило Сонгён мысленно представить себе лицо, увиденное на фотографии, как перед ее собственным взглядом предстали ворота тюрьмы.

Сонгён остановила машину, резко выдохнула и опустила стекло.

Охранник на контрольно-пропускном пункте отдал ей честь и подошел к машине. Протянув свое удостоверение, Сонгён объяснила ему цель визита.

Пока она дожидалась, когда охранник вернет ей документы, салон машины успел наполниться зноем.





6




Странная вещь, правда? Я-то думал, что уже все окончательно забыл, но, оказывается, отлично знал, как попасть домой. По соседству открылось несколько новых магазинов, а некоторые из заборов бесследно исчезли, и вообще в переулке за шесть лет много чего изменилось, но все-таки не настолько, чтобы не найти путь к родному дому.

Дом, из которого я убежал, стоял на том же самом месте.

Едва я его увидел, как осознал, что шесть лет — это ничто. Маленький мальчишка, который сбежал отсюда, ничуточки не вырос. «Беги!» — выкрикнул голос у меня в голове, но я словно застыл на месте, не сводя глаз с дома. Прошлое словно обхватило меня за лодыжки, не давая даже пошевелиться.

Впервые за все время я пожалел о своем побеге.

Если б я остался в этом самом доме, ощущая, как мало-помалу растет сила в моих руках и ногах, и противостоял бы своей матери этой силой, разве не сумел бы я заставить умолкнуть и эту чертову песенку? Но это была слишком поспешная мысль.

Знаете что? Люди так легко не меняются. Трудно сломать давно установившиеся взаимоотношения. И неважно, насколько чудовищны жизненные обстоятельства — люди приспосабливаются и привыкают ко всему.

Если вы вынуждены жить в Сибири, где мороз в сорок градусов ниже нуля, то вы просто пьете водку и терпите холод. Если вас постоянно бьют до крови, с самого рождения, и все ваше тело в струпьях от ран, вы продолжаете жить, как жили. Бывают дни, когда ничего такого не случается, и вы облегченно выдыхаете, а в другие дни вас избивают до полусмерти, и вы просто отключаетесь. Если при этом ломают руку или ногу — то лежите в лежку и стонете несколько дней, а если повезет, то потом снова встаете и ходите, как ходили.

Меньше одного дня понадобилось, чтобы напрочь стереть шесть лет моей жизни в яблоневом саду. А были ли вообще эти годы? Теперь все это казалось не более чем сном. Иногда я думаю, что это и впрямь был всего лишь сон.

Моя мама? Да, поначалу она удивилась, увидев меня. Но потом одна из ее бровей взлетела вверх, и она стала все тем же скрипучим голосом осыпать меня ругательствами. За эти шесть лет она нисколечко не изменилась. Буквально через час после возвращения домой опять пришлось иметь дело с ее тяжелой рукой, шлепающей меня по щеке, с палкой и пинками.

Мне была невыносима мысль о том, что все то же самое произойдет и на следующий день, и еще через день… Я искренне не понимал, почему она продолжает мучить меня, почему просто не убьет? Да, все это противостояние не закончится до тех пор, пока кто-нибудь из нас не отдаст концы. У вас тоже бывают такие сны, когда пытаешься убежать от кого-то, но никак не можешь оторваться от того, что преследует тебя по пятам? Бежишь из последних сил, но потом хочется просто рухнуть на землю и дать себя догнать, поскольку наконец-то все кончится, и уже неважно, останешься ли ты в живых.

Если б не та кошка, которая вдруг забрела к нам во двор, этого никогда не произошло бы. Хотя нет, это просто оправдание. Я, должно быть, давно ждал подходящего момента. Я все равно сделал бы то же самое, воспользовавшись любым удобным предлогом.

В тот день с неба сыпал противный мелкий дождичек.

Кошка укрылась от дождя возле самой стены, под свесом карниза. Мало того что у нее была течка и она орала как резаная, так теперь уже и пролезла чуть ли не в дом, и я принялся швырять в нее всем, что подвернулось под руку. Но каждый раз кошка ловко уворачивалась, словно издеваясь надо мной, и громко вякала.

Я разозлился. Казалось, будто эта чертова кошка надменно смотрит на меня сверху вниз, так что я огляделся по сторонам, выискивая, чем бы еще в нее бросить, и на глаза мне попалась лопата. «Ага, сейчас ты у меня получишь!» — подумал я. Быстро метнулся к лопате, подхватил ее и швырнул. На сей раз попал. Кошка с переломанным хвостом принялась с визгом носиться кругами по двору.

И в этот самый момент из глаз у меня посыпались искры.

Моя мать держала в руке кирпич. Не в силах даже пошевелиться, я лишь перевел взгляд с ее лица на этот самый кирпич. И только тут почувствовал страшную боль в затылке. Провел пальцами по волосам, ощутив под ними что-то теплое, мокрое и липкое. Посмотрел на свою руку, перемазанную кровью.

А мама тем временем подзывала кошку, с громким мяуканьем носившуюся по двору. До меня матери будто бы и не было никакого дела. В руке у нее была открытая консервная банка с тунцом.

Голос ее звучал ласково, такого тона я от нее никогда не слышал. Надо мной она никогда так не хлопотала, собираясь накормить. Я значил для нее гораздо меньше, чем какая-то приблудная кошка.

Я плохо понимал, что происходит; в глазах все плыло, с затылка на спину струилась кровь. Я даже не слышал шума дождя. Был в каком-то полуобмороке. Вдруг показалось, будто меня кто-то ведет…

И, как ни странно, с моих губ внезапно слетел тот самый мотивчик. Лопата, которую я бросил в кошку, почему-то опять оказалась у меня в руке. Когда я замычал эту песенку, мать вздрогнула. А потом увидела лопату.

Моя мать, которая всегда была столь уверена в себе, впервые словно съежилась, зачастила дрожащим голосом:

— Т-ты чё творишь? Положи на место немедленно!

Я на самом-то деле и не собирался ничего делать, но когда услышал ее приказы, до меня дошло, что я гораздо выше ее ростом. И что теперь я гораздо сильнее. И что я больше не хочу… не хочу никуда убегать. Устал я уже бегать. Казалось, будто я всю свою жизнь пятился и наконец уперся спиной в глухую стену тупикового переулка.

Я покрепче стиснул рукоятку лопаты. Никогда не забуду, какое лицо было у моей матери, когда она перевела взгляд с моих глаз на лопату.

— Мам, помнишь эту песенку? «Бам-бам, молоточек Максвелла…»





* * *