Дженнифер Морг
Часть 8 из 18 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Спасибо, Боб. Пинки, как там удаленный терминал?
Пинки смотрит на маленький дешевый телеэкран, подключенный к приемнику.
– Слюни пускает. Думаю, она спит.
– Хорошо. Свет.
На обратной стороне платы начинает мигать диод, и я краем глаза замечаю, что Брейн управляет им при помощи пульта от телевизора. Умно, успеваю подумать я, прежде чем он нажимает следующую кнопку.
– Кровь.
Что-то начинает течь из бокса, шипит на странном соединении на плате, которое вдруг вспыхивает серебристым светом. Я пытаюсь отвернуться, но сияние приковывает мой взгляд, как пузырек кипящей ртути, который вдруг надувается и заполняет весь мир. А потом, будто слепое пятно, растет, охватывает всю голову до затылка.
– Символическая связь установлена.
В нос мне бьет сильнейший запах фиалок, и по спине бежит целая орда мурашек, которые затем все забираются мне в живот, чтобы свить там гнездо.
«Привет, Боб».
Этот голос ласкает мне уши – как бархатный пух на сорванном неделю назад баклажане, знойном, но с гнильцой в глубине. Мне сводит кишки. Я ничего не вижу, только водоворот света, а фиалки разлагаются на что-то неописуемое.
«Ты меня слышишь?»
«Слышу».
Я прикусываю язык и чувствую вкус звука стальных гитар. Рассеянно отмечаю: синестезия. Я о таком читал: если бы ситуация не была такой опасной, это было бы захватывающе интересно. Тем временем моя правая рука напрягается и пытается разорвать изоленту – без моей воли. Я пытаюсь ее остановить, но не могу.
«Оставь мою руку в покое, будь ты проклята!»
«Я уже проклята», – легкомысленно отвечает она, но мои мускулы перестают сокращаться.
И тогда я понимаю, что не шевелил губами, а Рамона – что еще важнее – не говорила этого вслух.
«Как это контролировать?»
«Воля становится действием: если ты хочешь, чтобы я тебя услышала, я слышу».
«Ого».
Светомузыка замедляется, по краям начинает проступать реальность. Такое чувство, будто кто-то вогнал мне в голову железнодорожную шпалу.
«Меня тошнит».
«Не делай этого, Боб!»
Ее голос звучит – или ощущается? – тревожно.
«Ладно».
«Постарайся не думать о невидимых розовых слонах», – мрачно думаю я, и по коже бежит холодок, когда я осознаю последствия. Только что меня забросили в неуправляемый телепатический контакт с женщиной – или чем-то, что выглядит женщиной, – из Черной комнаты, а я такой ботан, что даже не подумал, что нужно бежать отсюда со всех ног.
Зачем это Энглтону? Он же создает гигантскую информационную утечку – если, конечно, мы оба выживем. Как же мне не пускать Рамону к себе в голову?..
«Эй, хватит меня во всем винить! – Я чувствую, что ее раздражает ход моих мыслей. – У меня тоже голова болит».
«Так почему ты не сбежала?» – вырывается у меня, прежде чем я успеваю заглушить эту мысль.
«Мне не дали такого шанса. – Я чувствую горький металлический привкус. – Я не совсем человек. На нелюдей конституционные права не распространяются. Скажу только, что этим ублюдкам лучше надеяться, что я никогда не освобожусь от этого зарока…»
Я чувствую, что сплевываю, и только потом понимаю, что теплые железы у нее в гортани – вовсе не слюнные протоки.
– Боб.
Я ошалело моргаю. Это Брейн. Смотрит на меня из своего заземленного пентакля.
– Ты меня слышишь?
– Да-да.
Я пытаюсь сглотнуть, и ощущение мешочков с ядом у меня за щекой ослабевает. Вздрагиваю. Чувствую след огорчения Рамоны и зловещее хихиканье: клыков у нее нет, просто очень хорошее соматическое воображение.
«Дай я приду в себя», – говорю я ей, а потом пытаюсь послать невидимого розового слона куда-то в ее сторону.
– Как ты себя чувствуешь? – с любопытством спрашивает Брейн.
– А как, мать твою, я себя должен чувствовать? – рычу я. – Господи Иисусе, дай мне ибупрофен или хорошую бритву. У меня голова раскалывается. – Потом я понимаю еще кое-что. – И освободи меня. Кто-то должен пойти в соседний номер и освободить Рамону, и я не думаю, что кто-то из вас, парни, захочет подойти к ней на расстояние плевка – без стула, хлыста и баллончика слезоточивого газа.
Я вспоминаю, как она ненавидит свое начальство, и снова вздрагиваю. Работать с Рамоной – это как ехать в дамском седле на черной мамбе. И это только до того момента, когда мне придется сказать Мо: «Дорогая, они назначили мне в напарницы демоницу».
3: Запутались по уши
Ребята не отвязывают меня от кресла, пока не начинает действовать ибупрофен, – вот какие тщательные и осторожные.
– Ладно, – говорю я, откидываясь на спинку и глубоко вздыхая. – Борис, что вообще происходит?
– Это чтобы она тебя не убила, – мрачно сообщает Борис; он явно раздражен – как и я. – И чтобы создать неотслеживаемый канал связи для задания, о котором ты ничего не знаешь, потому что…
Он показывает на лэптоп, и я вдруг понимаю, почему он так раздражен: Энглтон не пошутил, когда написал, что инструкции самоуничтожатся.
– Вот твой билет на самолет, открытый, на ближайшее свободное место. Дальнейшие инструкции получишь на Сен-Мартене.
Он вручает мне книжечку с авиабилетами.
– Где? – я чуть их не роняю.
– Нас отправляют на Карибы! – радуется Пинки, даром что не кувыркается. – Солнышко! Песочек! И надувательство! И нам дали игрушки!
Брейн методично собирает оборудование, укладывая его по частям в большой чемодан на колесиках. Его явно что-то забавляет. Я пытаюсь перехватить взгляд Бориса: он смотрит на Пинки то ли с восхищением, то ли с жалостью, то ли и с тем, и с другим.
– А «на Карибы» – это куда именно? – спрашиваю я.
Борис встряхивается.
– Совместная операция, – объясняет он. – Европейская территория, франко-голландское правительство – нас туда пригласили. Но Карибское море – американское. Поэтому Черная комната прислала нам Рамону.
Я морщусь:
– Скажи мне, что ты шутишь.
Вмешивается другой голос, не слышный всем остальным:
«Эй, Боб! Я все еще тут. Девушку нельзя заставлять долго ждать».
У меня возникает ощущение, что заждавшаяся Рамона может вести себя очень плохо, так плохо, что последствия никакая страховка не покроет.
– Не шучу. Совместная операция. Много возни. – Он аккуратно берет свой мертвый ноутбук и прячет в портфель. – Завтра иди на комитет, возьми протоколы, потом езжай в аэропорт и улетай. Рапорт по итогам заседания подашь потом, когда спасешь мир.
– Уф. Лучше я сейчас пойду и выпущу Рамону из клетки.
«Уже иду», – телепатирую я ей.
– Насколько ей можно доверять?
Борис сухо улыбается:
– Насколько можно доверять гремучей змее?
Я выхожу в коридор, хотя голова у меня по-прежнему раскалывается, а мир слегка плывет по краям. Кажется, я теперь догадываюсь, что это была за вспышка энтропии. Я останавливаюсь у дверей своего номера, но ручка больше не покрыта жидким азотом, а просто холодная.
Рамона сидит в кресле напротив стены с дырками. Она мне улыбается, но в глазах нет и следа этой улыбки.
«Боб. Выпусти меня отсюда».
Вокруг кресла нарисован пентакль, подключенный к компактному синему генератору шума. Он по-прежнему работает – Брейн не подключил его к своему пульту.
«Минутку. – Я сажусь на кровать напротив нее, сбрасываю кроссовки и потираю виски. – Если я тебя выпущу, что ты собираешься сделать?»
Улыбка становится шире.
«Ну, лично… – она косится на дверь, – ничего особенного».
На миг у меня перед глазами встает очень неприятная картина, в которой фигурируют острые как бритва ножи и потоки артериальной крови, но потом она ее приглушает (почти с сожалением), и я понимаю, что она думала о ком-то другом, кто находится очень далеко отсюда.
Пинки смотрит на маленький дешевый телеэкран, подключенный к приемнику.
– Слюни пускает. Думаю, она спит.
– Хорошо. Свет.
На обратной стороне платы начинает мигать диод, и я краем глаза замечаю, что Брейн управляет им при помощи пульта от телевизора. Умно, успеваю подумать я, прежде чем он нажимает следующую кнопку.
– Кровь.
Что-то начинает течь из бокса, шипит на странном соединении на плате, которое вдруг вспыхивает серебристым светом. Я пытаюсь отвернуться, но сияние приковывает мой взгляд, как пузырек кипящей ртути, который вдруг надувается и заполняет весь мир. А потом, будто слепое пятно, растет, охватывает всю голову до затылка.
– Символическая связь установлена.
В нос мне бьет сильнейший запах фиалок, и по спине бежит целая орда мурашек, которые затем все забираются мне в живот, чтобы свить там гнездо.
«Привет, Боб».
Этот голос ласкает мне уши – как бархатный пух на сорванном неделю назад баклажане, знойном, но с гнильцой в глубине. Мне сводит кишки. Я ничего не вижу, только водоворот света, а фиалки разлагаются на что-то неописуемое.
«Ты меня слышишь?»
«Слышу».
Я прикусываю язык и чувствую вкус звука стальных гитар. Рассеянно отмечаю: синестезия. Я о таком читал: если бы ситуация не была такой опасной, это было бы захватывающе интересно. Тем временем моя правая рука напрягается и пытается разорвать изоленту – без моей воли. Я пытаюсь ее остановить, но не могу.
«Оставь мою руку в покое, будь ты проклята!»
«Я уже проклята», – легкомысленно отвечает она, но мои мускулы перестают сокращаться.
И тогда я понимаю, что не шевелил губами, а Рамона – что еще важнее – не говорила этого вслух.
«Как это контролировать?»
«Воля становится действием: если ты хочешь, чтобы я тебя услышала, я слышу».
«Ого».
Светомузыка замедляется, по краям начинает проступать реальность. Такое чувство, будто кто-то вогнал мне в голову железнодорожную шпалу.
«Меня тошнит».
«Не делай этого, Боб!»
Ее голос звучит – или ощущается? – тревожно.
«Ладно».
«Постарайся не думать о невидимых розовых слонах», – мрачно думаю я, и по коже бежит холодок, когда я осознаю последствия. Только что меня забросили в неуправляемый телепатический контакт с женщиной – или чем-то, что выглядит женщиной, – из Черной комнаты, а я такой ботан, что даже не подумал, что нужно бежать отсюда со всех ног.
Зачем это Энглтону? Он же создает гигантскую информационную утечку – если, конечно, мы оба выживем. Как же мне не пускать Рамону к себе в голову?..
«Эй, хватит меня во всем винить! – Я чувствую, что ее раздражает ход моих мыслей. – У меня тоже голова болит».
«Так почему ты не сбежала?» – вырывается у меня, прежде чем я успеваю заглушить эту мысль.
«Мне не дали такого шанса. – Я чувствую горький металлический привкус. – Я не совсем человек. На нелюдей конституционные права не распространяются. Скажу только, что этим ублюдкам лучше надеяться, что я никогда не освобожусь от этого зарока…»
Я чувствую, что сплевываю, и только потом понимаю, что теплые железы у нее в гортани – вовсе не слюнные протоки.
– Боб.
Я ошалело моргаю. Это Брейн. Смотрит на меня из своего заземленного пентакля.
– Ты меня слышишь?
– Да-да.
Я пытаюсь сглотнуть, и ощущение мешочков с ядом у меня за щекой ослабевает. Вздрагиваю. Чувствую след огорчения Рамоны и зловещее хихиканье: клыков у нее нет, просто очень хорошее соматическое воображение.
«Дай я приду в себя», – говорю я ей, а потом пытаюсь послать невидимого розового слона куда-то в ее сторону.
– Как ты себя чувствуешь? – с любопытством спрашивает Брейн.
– А как, мать твою, я себя должен чувствовать? – рычу я. – Господи Иисусе, дай мне ибупрофен или хорошую бритву. У меня голова раскалывается. – Потом я понимаю еще кое-что. – И освободи меня. Кто-то должен пойти в соседний номер и освободить Рамону, и я не думаю, что кто-то из вас, парни, захочет подойти к ней на расстояние плевка – без стула, хлыста и баллончика слезоточивого газа.
Я вспоминаю, как она ненавидит свое начальство, и снова вздрагиваю. Работать с Рамоной – это как ехать в дамском седле на черной мамбе. И это только до того момента, когда мне придется сказать Мо: «Дорогая, они назначили мне в напарницы демоницу».
3: Запутались по уши
Ребята не отвязывают меня от кресла, пока не начинает действовать ибупрофен, – вот какие тщательные и осторожные.
– Ладно, – говорю я, откидываясь на спинку и глубоко вздыхая. – Борис, что вообще происходит?
– Это чтобы она тебя не убила, – мрачно сообщает Борис; он явно раздражен – как и я. – И чтобы создать неотслеживаемый канал связи для задания, о котором ты ничего не знаешь, потому что…
Он показывает на лэптоп, и я вдруг понимаю, почему он так раздражен: Энглтон не пошутил, когда написал, что инструкции самоуничтожатся.
– Вот твой билет на самолет, открытый, на ближайшее свободное место. Дальнейшие инструкции получишь на Сен-Мартене.
Он вручает мне книжечку с авиабилетами.
– Где? – я чуть их не роняю.
– Нас отправляют на Карибы! – радуется Пинки, даром что не кувыркается. – Солнышко! Песочек! И надувательство! И нам дали игрушки!
Брейн методично собирает оборудование, укладывая его по частям в большой чемодан на колесиках. Его явно что-то забавляет. Я пытаюсь перехватить взгляд Бориса: он смотрит на Пинки то ли с восхищением, то ли с жалостью, то ли и с тем, и с другим.
– А «на Карибы» – это куда именно? – спрашиваю я.
Борис встряхивается.
– Совместная операция, – объясняет он. – Европейская территория, франко-голландское правительство – нас туда пригласили. Но Карибское море – американское. Поэтому Черная комната прислала нам Рамону.
Я морщусь:
– Скажи мне, что ты шутишь.
Вмешивается другой голос, не слышный всем остальным:
«Эй, Боб! Я все еще тут. Девушку нельзя заставлять долго ждать».
У меня возникает ощущение, что заждавшаяся Рамона может вести себя очень плохо, так плохо, что последствия никакая страховка не покроет.
– Не шучу. Совместная операция. Много возни. – Он аккуратно берет свой мертвый ноутбук и прячет в портфель. – Завтра иди на комитет, возьми протоколы, потом езжай в аэропорт и улетай. Рапорт по итогам заседания подашь потом, когда спасешь мир.
– Уф. Лучше я сейчас пойду и выпущу Рамону из клетки.
«Уже иду», – телепатирую я ей.
– Насколько ей можно доверять?
Борис сухо улыбается:
– Насколько можно доверять гремучей змее?
Я выхожу в коридор, хотя голова у меня по-прежнему раскалывается, а мир слегка плывет по краям. Кажется, я теперь догадываюсь, что это была за вспышка энтропии. Я останавливаюсь у дверей своего номера, но ручка больше не покрыта жидким азотом, а просто холодная.
Рамона сидит в кресле напротив стены с дырками. Она мне улыбается, но в глазах нет и следа этой улыбки.
«Боб. Выпусти меня отсюда».
Вокруг кресла нарисован пентакль, подключенный к компактному синему генератору шума. Он по-прежнему работает – Брейн не подключил его к своему пульту.
«Минутку. – Я сажусь на кровать напротив нее, сбрасываю кроссовки и потираю виски. – Если я тебя выпущу, что ты собираешься сделать?»
Улыбка становится шире.
«Ну, лично… – она косится на дверь, – ничего особенного».
На миг у меня перед глазами встает очень неприятная картина, в которой фигурируют острые как бритва ножи и потоки артериальной крови, но потом она ее приглушает (почти с сожалением), и я понимаю, что она думала о ком-то другом, кто находится очень далеко отсюда.