Двойной босс, пожалуйста

— Я тебе нужен?

— Ты — главное действующее лицо!





Глава 56. Алиса




В своей голове я составляю план. Там пока всего три пункта:

— уволиться;

— собрать вещи;

— быть счастливой.

Последний — самый важный.

В воскресенье, пока отец отсыпается после грандиозного праздника, мы с Матвеем продолжаем свое путешествие по памятным местам Москвы. Вполне возможно, что это самая последняя прогулка по родному мне городу. Через пару дней я покину его, оставив в нем все тяжелые воспоминания и свое незаживающее сердце. И это к лучшему.

— Мам, а можно я останусь с тобой? — спрашивает сын, когда мы выходим из метро. Он смотрит своими огромными яркими глазами, и мое сердце щемит от переизбытка чувств.

— Через несколько дней я сама к тебе приеду, милый, — крепче сжимаю его маленькую ладошку. — Насовсем.

— Давай поедем вместе! Не хочу завтра в садик. Хочу остаться с тобой.

— Мне нужно на работу…

— Я пойду с тобой! Я не буду мешать, обещаю. Спроси деда — я никогда не мешаю.

— Посмотрим, — улыбаюсь ему.

Я тоже хочу провести с ним больше времени. Мы могли бы завтра быстро заскочить на работу, а потом целый день гулять. Я так и не сводила его в парк Горького, не показала, где провела свое детство. Потом вместе соберём мои вещи. Будет очень здорово.

— Скажи да, скажи да! — скачет возле меня сын.

— Ладно, — сдаюсь я. — Но ты должен будешь вести себя хорошо.

— Обещаю, обещаю, — радостно голосит он.

И видеть такую неподдельную радость — самая ценная награда.

Вечером, перед отлетом отца, пока Матвей возится с купленным сегодня планшетом, мы обсуждаем то, что произошло вчера.

— Ты сказала ему? — в глазах отца неподдельное беспокойство.

— Нет, конечно.

— Зачем он вообще приходил?

— Хотел, чтобы я забрала заявление. Потом, чтобы выслушала, потом, чтобы помогла.

— Ещё чего! — фыркает папа. — Ты сказала ему куда идти? Пригрозила отцом с двустволкой?

— Пап, у тебя же нет оружия, — смеюсь я.

— А он этого не знает! Надеюсь, он больше сюда не явится.

— Не беспокойся, он не придет, — тихо говорю я.

— Лея, ты же не поддалась на его фальшивые заверения? Или он угрожал?

Папа внимательно всматривается в мое лицо, от него ничего не скроешь.

— Нет, он не угрожал. Но сказал кое-что… Он был убедителен.

— Дочь, посмотри на меня, — строго говорит он. — Сердце с головой могут быть не согласны, но последняя всегда будет права, понимаешь? У сердца нет глаз, оно не способно анализировать, и оно не слышит правды. Доверяй только своей голове.

Теплая ладонь ложится на мою, слегка шершавая кожа согревает, дает необходимую сейчас уверенность.


— Он не подставлял меня, — зачем-то пытаюсь оправдать Александра в глазах отца.

— Вот как, — снисходительный наклон головы. — И кто же тогда?

— Не знаю. Но он выяснит, — уверенно говорю я.

Следует тяжелый вздох. Отец встает и наливает воду в чайник.

— Ты все еще очень доверчива. Наверное, это моя вина, хотел, чтобы ты выросла доброй и искренней и не думал, что этим будут пользоваться.

— Пап, проблема не в том, как ты растил меня, а в том, что других было некому воспитать правильно.

Я тоже встаю и обнимаю отца со спины. Прикладываюсь щекой к его плечу, глубоко вдыхаю родной запах.

— Все будет хорошо. Мы с Матвеем приедем через несколько дней, и все станет как прежде. Нет, лучше. У меня уже руки чешутся испытать новые сорта клубники.

— Ага, знаю я твои испытания — в рот и все дела! — смеётся он.

— Это называется дегустация!

— Это называется обжорство!

— Все будет хорошо, пап. Обещаю, — шепчу ему в спину.

— Я знаю, — сжимает мою ладонь.

Утро понедельника выходит очень волнительным. Странно, но после разговора с Александром я растеряла всю уверенность. Меня гложет чувство вины за то, что я сделала, кажется, неправильным лишать его работы за дурацкие любовные игры. Но будет глупо сейчас отступить, да? И десятки других девушек не согласились бы сейчас с моим приступом благородства.

И все же, когда я приезжаю к офису "Маффина" за руку с сыном, грызущее чувство внутри не утихает. В отделе по работе с персоналом меня встречают пренебрежительные взгляды, только подтверждающие, что мне здесь не место. Никогда не было.

Валентина Николаевна смотрит на меня почти с ужасом, когда я озвучиваю свое желание уволиться.

— И к чему был весь этот цирк? — прямо спрашивает она, пронзая своими холодными глазами.

— Это была месть, не больше, — откровенность за откровенность. — А сейчас я бы хотела написать заявление и расстаться с вами в ближайшие три дня.

— А отрабатывать ты не собираешься, дорогуша? — зло шипит она.

— Я на испытательном сроке, не нужно думать, что я идиотка. Я знаю свои права.

— Бери листок и ручку. Приказ на увольнение Александра Германовича и письмо с характеристикой, я так понимаю, тебе уже не нужны?

— Оставьте себе, на память.

Присаживаюсь за стол для посетителей рядом с сыном, который с интересом прислушивается к нашему разговору, и приступаю к заявлению.

— Так ты собираешься судиться с ним? — как бы, между прочим, спрашивает эйчар через пару минут тишины.

Я знаю, что это за вопрос, и к чему приведет мой ответ. Это тот самый момент, когда я должна принять для себя решение, дать отцу моего ребенка шанс вернуть свою работу или нет. И, не смотря на все противоречия внутри, я уже давно приняла это решение.

— Нет. И никогда не собиралась.

Кладу перед Валентиной Николаевной два заявления — одно на увольнение, другое на неоплачиваемые отгулы — и поворачиваюсь к сыну.

— Пошли, Матюш, — протягиваю ему руку.

— В среду к двенадцати за трудовой и приказом, — холодное в затылок.

— Я приду.

Как только покидаю здание, обруч, сжимающий легкие, наконец, спадает, и я делаю глубокий вдох облегчения. Смотрю на сына и улыбаюсь. Он не должен заметить, как меня трясет.

— Ну что, в парк?

— Ага! — радостно говорит он.

— Лея, привет! — доносится справа.

Поворачиваюсь и вижу перед собой глубоко беременную жену Руслана. Она выглядит ещё больше, чем при нашей последней встрече и еще счастливее.

— Привет! — искренне улыбаюсь я.

— Как дела? — ее добрые зеленые глаза перемещаются от меня к сыну и обратно. Потом снова к сыну.

— Хорошо, — говорю преувеличенно-радостно, желая отвлечь от столь пристального разглядывания Матвея.