Двойная игра

– Ну наконец-то!

Черненко заторопился навстречу гостям. Прибыли сухонький, по-старчески суетливый Коля Тихонов, ходивший в замах у председателя Совмина, и осанистый Андрюха Кириленко, возведённый в члены Политбюро. Оба давно дружили с Константином Устиновичем, став ядром сплочённой группировки «хохлов» в ЦК. С ними таиться не надо, не сдадут.

Николай Александрович приветливо покивал, а Андрей Павлович крепко пожал руку Черненко.

– Здоро́во! Чего звал? – Внешняя представительность уживалась в Кириленко с простецким характером.

– Посекретничать надо, – сухо сказал Константин Устинович.

Тихонов неуверенно повернулся к дому, но хозяин покачал головой.

– Лучше прогуляемся, – насупил он брови.

– Родина слышит, Родина знает… – насмешливо пропел Кириленко.

– Вот именно. – Черненко неуклюже развернулся и пошагал по аллее, чуть косолапя. Гаврики из Общего отдела не стали бы записывать своего «КУ», но кто даст гарантию, что резвые ребятишки Андропова не поставили дачу на прослушку? Могли и мальчуганы Пельше постараться, с них станется…

Андрей Павлович догнал его, пристраиваясь сбоку, и предложил семечек, до которых был большой охотник. Заведующий Общим отделом покачал головой, тогда ладонь подставил Тихонов – Кириленко щедро отсыпал ему.

– Полезная, говорят, штука, – сказал он, непринуждённо лузгая. – Ага! И вообще…

– А что за секреты? – поинтересовался Тихонов, забегая вперёд.

Аккуратно щёлкая семечки, он складывал шелуху в ладошку, а вот Андрей Павлович, не стесняясь, сплёвывал под ноги.

– Возня непонятная началась, – заговорил Черненко, складывая руки за спиной. – Никогда бы не поверил, что Суслов с Андроповым сойдутся, а вот, спелись, голубчики! И Лёня наш… Солирует!

Выматерившись, Кириленко отряхнул руки.

– На поправку Лёнька пошёл, оклемался! – Его взгляд приобрёл остроту и колючесть. – Выходит, надурил нас Чазов, помогли-таки Генеральному… эти… как их там… Тьфу! Баби… Бар-би-тураты!

– Академик тут ни при чём! – отрезал Константин Устинович. – Лёня под этими… бар-битуратами как во сне жил. В башке муть, языком ворочал еле-еле. А теперь вона как! Взорлил!

– Не понимаю… – озабоченно нахмурил лоб Тихонов.

– А никто не понимает! – размашисто повёл рукою Черненко, выплёскивая раздражение. – Вылечили Лёню! Знать бы, кто… А нембутал он больше не принимает. Бросил!

– Вон оно что… – протянул Николай Александрович, пересыпая лузгу в чугунную урну. – А я-то думаю, чего это Леонид Ильич бойкий такой… – Он вдруг остановился, и его брови поползли вверх, рисуя на лице прозрение: – Слу-ушайте… До меня только сейчас дошло… А ведь и Михал Андреич козликом прыгает, хотя года на два меня старше!

– Вот от него всё и пошло! – весомо, тяжко выговорил Константин Устинович, останавливаясь у развилки. – Где-то в начале месяца я с Лёнькой на охоту собирался. Страсть как я это дело не люблю! – признался он. – Как ни приеду в Завидово, так обязательно простужусь! Ну а куда деваться? Я уже и сапоги достал, и всё, что полагается, как вдруг – звонок из секретариата. Надо, дескать, поприсутствовать на собрании трудящихся! С Леонидом Ильичем согласовано. И я не сразу догадался, что это Суслов меня услал! Специально, чтоб без лишних ушей потолковать с Генеральным! Уж о чём они там базарили, неизвестно, а только с той самой охоты наш бровеносец помолодел будто. Да и леший бы с ним, так я ж не знаю теперь, что мне делать – действовать по нашему плану или обождать!

Разволновавшись, Черненко смолк – пускай сердчишко уймётся. «План… – криво усмехнулся он. – Ох уж этот план…»

Когда Брежнев не в шутку занемог, все кланы в ЦК развели суету, выдвигая преемников. «Хохлы» ставили на своего – Щербицкого. В этом и состоял «наш план» – расчищать дорогу Владимиру Васильевичу, устраняя возможных конкурентов нового генсека.

Обходя клумбу кругом, Константин Устинович вспоминал фигуры, сброшенные с доски, и те, что под ударом, – это рождало приятные жимы в душе.

В прошлом году он подкинул злую байку в «Шпигель», ославив Романова, – и всё, на партийной карьере «хозяина Ленинграда» поставлен жирный чернильный крест. Шелеста с Вороновым когда ещё вывели из Политбюро, а теперешние мишени – напористый и амбициозный Подгорный да беспринципный Полянский. Им в Общем отделе уже нарисовали «менэ, тэкел, фарес»!

Пустеет шахматная доска… Вот только в ферзи выйдет вовсе не Щербицкий. Не-ет, свой ход сделает скромная чёрная пешка!

– Твою ж мать… – резко остановившись, Кириленко повернулся к Константину Устиновичу, будто по команде «кругом», и сказал со сдержанной злостью: – А вот хрен им всем в зубки!

Вынырнув из сладких дум о будущем величии, Черненко недовольно пожевал губами.

– Вот что, товарищи. – Поколебавшись, Андрей Павлович заговорил-таки: – Я понятия не имею, что там за медики Лёньку оздоровили… или знахари, или чёрт с рогами, а только всё это ерунда! Отвлекающий манёвр! Зато я точно знаю, что Андропов таскает к Суслову целую кипу бумаг из «Особой папки»[14], и они там с Генеральным постоянно их штудируют да шушукаются! Вот вам и трио!

– Слуша-айте… – беспокойно завозился Тихонов. – Не тройка… Четверо их. Косыгин тоже с ними!

Черненко замер.

– А подробнее?

– Ну вы же в курсе, что скоро Пленум? – разговорился зампредсовмина. – Ну вот. Алексей Николаевич поручил мне… Ну не важно. Главное, что я случайно подглядел… в бумагах у него… так, некоторые цифры, но знать их он просто не мог! Ну там, что неурожай грозит, что всего сто сорок миллионов тонн зерна соберём… И ещё там цены были на пшеницу в Канаде и США – за второй и третий квартал! Да где ж их щас возьмёшь? Я и спросил Косыгина: откуда, мол? А он строго так: «Откуда надо! Источник проверенный и перепроверенный. Работайте!» А потом его Суслов вызвал, так он те бумаги сгрёб, по листочку пересчитал и с собой унёс.

– Квартет, выходит… Хм… – проворчал Константин Устинович, плотно смыкая губы. Он ощущал себя глубоко уязвлённым. Как так? Важные документы – и мимо его отдела? Тайком от него? Отнимая власть и влияние, умаляя величину и значимость… Да это не просто унижение, это… это… Слов нет!

– Втроём мы ничего не решим, товарищи, – покачал головой Кириленко, взглядывая на лохматые верхушки елей, выстроившихся вдоль аллеи. – Андропов всё настолько засекретил, что хрен подступишься!

– Но я всё равно попытаюсь, – твёрдо сказал Черненко и заторопился: – Так, ладно, хватит нам в шпионов играть, пошли в дом! Нюра моя пирогов напечь грозилась…






Суббота, 19 апреля 1975 года, день



Московская область, Комаровка


Из Королёва в посёлок Лесные Поляны каждый час ходит автобус. Пассажиры покидают запылённый «Икарус», разбегаясь по кирпичным пятиэтажкам, или тащат набитые сумки за окраину, в маленькую деревушку Комаровку. Там, по левую руку от моста через тихую Клязьму, виднеются два старинных деревянных дома – дачи писателя Заходера и академика Колмогорова.





⁂


Со вторника по пятницу академик жил в Москве, а с вечера пятницы по утро вторника – в Комаровке. Андрей Николаевич давно уж загнал себя в строгий, жёсткий режим, грамотно распорядившись величайшим сокровищем – временем. Зато выкраивались целые часы, чтобы махнуть на лыжах километров за тридцать с гаком или переплыть только что вскрывшуюся речку, среди сугробов по берегам!

Колмогоров хмыкнул и покачал головой, припомнив, как в войну распланировал свою жизнь на десятки лет вперёд. Вот, дескать, после шестидесяти – никакой науки, старый ты хрыч! Студентов будешь мучить, ученикам идеи раздаривать да школьников пестовать. Правильно, вообще-то. Математический талант увядает с возрастом. Но вот его мозг ещё кой-чего могёт!

Самодовольно усмехнувшись, академик углубился в редактуру «Кванта», внося правку красным карандашом.

– Андрюша… – Заглянувшая в кабинет жена держала в руках бумаги веером.

– Что, Анечка? – рассеянно ответил Колмогоров, не поднимая головы.

– Извини, пожалуйста, я тебе забыла передать… Револий Михайлович просил, чтобы ты глянул.

– Кто-кто? – спросил Андрей Николаевич, выплывая из влекущего мира урматов и дифуров.

– Суслов-младший!

– А-а! Помню, помню… И что Револий?

– Да там один юный кибернетик… Программист божьей милостью. Вот, тут описания его программ… м-м… что-то из теории информации и теории алгоритмов… – Анна Дмитриевна передала листки. Между впечатанными строчками вились математические символы, выведенные тушью. – Револий собрался их публиковать как статьи в журналах «Кибернетика» и «Программирование». Говорит, просто чудо какое-то! Хочет, чтобы ты посмотрел…

– Угу… – Колмогоров принял бумаги. – Угу… «Схема арифметического кодирования позволяет… э-э… кодировать некоторые символы алфавита менее чем одним битом. Процесс кодирования начинается со считывания первого символа входного потока и присвоения ему интервала из начального диапазона от 0 до 1 с заданной частотой его появления…». Хм.

Вчитавшись, академик медленно, нащупывая стол, отложил правку журнала. Супруга улыбнулась, наблюдая за погружением учёного в океан абстракций, и на цыпочках вышла.

Андрей Николаевич не заметил её ухода. Он, как изголодавшийся гурман, смаковал работу «юного кибернетика». Отложив одну статью, он нетерпеливо взялся за вторую. «Словарные алгоритмы сжатия данных».

– Всё чудесатее и чудесатее… – пробормотал Колмогоров, жадно поглощая элегантные решения, блещущие ледком холодной аргументации, свежие и терпкие, как зелёное яблоко.

Оторвавшись от статьи, он толчком покинул кресло и энергично заходил по комнате, не в силах усидеть. Подойдя к окну, Андрей Николаевич выглянул в запущенный сад. Первые листочки ещё не надумали распускаться, и за прочерками тёмных ветвей переливалась блещущая на солнце Клязьма – зрачок то и дело ловил иглистые высверки. Анна копалась на клумбе, рыхля землю под однолетники – открытая форточка впускала неспешное ширканье заступа.

Академик прислушался: ветерок донёс крик петуха. «Комаровские голосят!» – зажмурился он, чуя, как нарастает внутри мучительное, почти мальчишеское нетерпение. Сквознячок потянул сильнее, вздувая занавеску – жалобно зазвякали кольца с «крокодильчиками», цепко удерживавшими тюль, а сухо шелестящие бумаги затрепетали, взмывая со стола.

Смеясь, Колмогоров схватил кружившийся лист и со вкусом зачитал вслух:

– «Алгоритм построен вокруг таблицы фраз (словаря), которая заменяет строки символов сжимаемого сообщения в коды фиксированной длины. Алгоритм начинает работу с почти пустым словарём, который содержит только одну закодированную строку – это так называемая NULL-строка…» Чистейшей логики чистейший образец!





Тот же день, позднее



Первомайский район


С утра задул промозглый ветер и нагнал целую стаю туч. Будто отара глупых косматых овец, они шарахались по небу, сбиваясь в густую хмарь. Дряблое белесоватое солнце цедило мерклый свет, пропадая за серыми, беременными дождём облаками, – и город сникал, словно вылиняв в пасмурной тени.

Порывы ветра доносили свежий запах небесной влаги, и вот уже крыши за рекой потемнели, исколотые иголочками мороси.

«Осадков на душе не ожидается…» – пришла на ум давняя фразочка.

Я набрал полную грудь сырого воздуха, выдохнул, да и побрёл домой. Непогода настолько отвечала моему внутреннему минору, что я успокоился. На меня нашло то ленивое уныние, которое обычно одолевает человека, достигшего цели. Добился своего, ага… И сил нет для восторга, и духу не хватает покорять новые высоты.

Вот только натура человечья не даёт нам длить душевное ненастье – живое начало, юное и непокорное, прорывается даже в печали, встряхивает нас, носом тычет в прекрасное и радостное. «Беспогодица не навсегда, лишь на время! Скоро развиднеется!»