Двойная игра

Первомайск, улица Революции


Дворовые качели монотонно, уныло скрипели и ржаво взвизгивали, мотаясь под весом голенастой девчонки. Остывающий воздух ворошил её пушистые волосы, а распущенный алый бант полоскался вымпелом то за худенькой спинкой, то перед довольным личиком.

– Ин-на-а! – доплыл мамин зов. – Домо-ой!

– Ещё пять мину-уточек!

– Домой, поздно уже!

– Иду-у…

С силой притянув стальные ворота гаража изнутри, я нервно махнул рукой, срывая злость на выключателе, заляпанном краской. Да будет свет.

Резкая вспышка из тесной каморки, которую дядя Вова называл «комнатой отдыха», раскаталась жёлтой ковровой дорожкой, загоняя мрак в тёмные углы.

В гаражном боксе было тепло и даже уютно – гудел огонь в самодельной буржуйке, изгоняя застоявшуюся волглость. Красный накал жарил в печные щели и отражался мятущимися бликами на пыльных экранах сломанных, полуразобранных телевизоров, что прогибали полки стеллажа напротив.

Ещё б «Москвич» стоял на смотровой яме для полного антуражу, но не получалось у семьи Гариных «накопить и машину купить», как взывала реклама в сберкассе. То-олько тысчонку подсоберём – дачу надо строить. Опять начинаем откладывать. Стойко держимся полгода – и тут новый соблазн: «А не махнуть ли нам в Крым?»

Конечно, махнуть! Коктебель, Ялта, Севастополь! Число полученных впечатлений обратно пропорционально сумме сделанных накоплений…

– Ничего, будет и на нашей улице праздник… – прокряхтел я, водружая на верстак механический реликт – пишмашинку 1934 года выпуска.

«Ундервуд Универсал» обошёлся без сложного ремонта. Так только – винтики подкрутил, пружинки заменил, отчистил буквенные колодки, подтянул, смазал и – вуаля. Главное, бумаги не коснуться, не наследить. Лист я вставлял в хирургических перчатках, а вот колотить по клавишам удобнее голыми пальцами.

Самиздатовцы, что перепечатывают брехливые эпохалки Солженицына, уверены: отпечатки литер всех пишущих машинок хранятся в КГБ. Вот и писаются от страха, заслышав неурочный звонок в дверь. Зря мокнут – все шрифты не учтёшь, да и кто мешает их перебить? Что я и сделал, кстати, а то мало ли…

Разогнав тяжкие мысли, роившиеся в голове, будто мушня над вареньем, присел на табуретку в позу пианиста – и заёрзал: а дверь?..

«Конспигация, конспигация и конспигация!» – как завещал великий Ленин…

Выглянув из «комнаты отдыха», я убедился зримо – мощный засов задвинут, враг не пройдёт. О, окно же ещё! На улице смеркается, а у меня тут яркая лампа-соточка…

«Господи, как же ты мне надоел…» – подумал утомлённо.

Я плотнее прикрыл ставни, вводя режим полного затемнения, и вернулся на табурет, умял седалищем неровно вырезанный кусок истрёпанного поролона.

– Чучело… – буркнул, адресуясь к себе, и заправил чистый лист полупрозрачной папиросной бумаги. Подмётное письмо! Всё как в книжках про попаданцев.

Поправив лист, я стянул перчатки и защёлкал клавишами, посматривая, не кончается ли строка – это тебе не ворд-процессор, переноса не будет, лишь механизм звякнет жалобно, и всё – вышел за поля.

Надо успеть дотемна выдать «аналитическую справку» по арабо-израильскому конфликту. Хочется ещё и Африканский Рог зацепить, но тогда у меня не письмо получится, а бандероль.

Дёргая рычаг интервала и вовремя перебрасывая каретку, я печатал:

«Уважаемый Юрий Владимирович!

Извините за рубленый телеграфный стиль – экономлю место.

Мне одному известны губительные последствия советской внешней политики. Мы продолжим нести потери – репутационные, финансовые и человеческие, – если не перестроимся. Нам, СССР, выгоден курс на деконфликтацию с Западом – он принесёт значительные «мирные» дивиденды (например, существенно сократит расходы на оборону). Для зачина скажу, какой линии должна бы придерживаться КПСС на Ближнем Востоке.

Необязательно «дружить» с Тель-Авивом, но будет полезно занять хотя бы нейтральную позицию в арабо-израильских разборках – официально. А неофициально – разваливать ФАТХ и Организацию освобождения Палестины, не гнушаясь ликвидациями; всячески способствовать присоединению к Израилю Западного берега реки Иордан, Иерусалима и Сектора Газа; развивать мультикультурность в общей среде евреев и арабов. Это всё должно стать долговременной программой замирения. Но есть и актуальная задача – тайно поддерживать партию труда «Авода» и её лидеров – Голду Меир, Ицхака Рабина, Шимона Переса. Цель – не допустить прихода к власти в 1977 году блока «Ликуд» и «ястреба» Менахема Бегина, который покончит с социалистической ориентацией Израиля, пусть и слабо выраженной…»

Я размял пальцы. Ох, уж этот мне Ближний Восток! Истоптанный перешеек между полудикой Африкой и разноликой Азией, безрадостная пустыня, выжженная солнцем, за которую упрямо цеплялись древние народы, чьи имена стёрлись прежде Ветхого Завета. Люди гибли за эту землю обетованную с начала времён – под безжалостным накатом фараоновых колесниц, от заржавевших на крови римских клинков или убийственных пулемётных очередей. Здесь лакомо шелестят нефтедоллары и туго-натуго завязываются мудрёные узлы противоречий, распутать которые не в силах ни один смертный. А я всё-таки попробую…

«…Юрий Владимирович, предлагаю установить двухстороннюю связь, – набрал я под конец. – Получаю от вас шифровку по радио с вопросами – и отсылаю письмо с ответами. Ну или делаю закладку. Одноразовый шифроблокнот, раздёрганный на странички, прилагается. Буду на приёме по субботам, ровно в три часа дня…»

Я снова натянул перчатки, умял листочки письма и вложил их в конверт с хвастливыми буквами АВИА. Двадцать против одного, что чекисты ухватятся за вариант «Спрашивайте – отвечаем». Подсуетятся – и денька через три я приму сообщение «номерной радиостанции» из Москвы-матушки. Как Штирлиц.

– Что б ты ещё придумал, – забрюзжал я в манере старого сварливого деда. – Тоже мне, нелегал из будущего выискался…

Открыв лязгнувшую печную дверку, раздражённо пошурудил кочергой, мешая тлеющие угли. Дымное амбре сгоревшего антрацита нахлынуло, перебивая земляной запах картошки – я ещё на каникулах поднял корнеплоды из погреба и пересыпал в ящики. Пусть «картопля» постоит в тепле, ростки выпустит. На Дальнем Востоке мы этот «второй хлеб» в мае сажали, а на Украине самое время – конец апреля. Скоро на дачу…

Выключив свет в «комнате отдыха», осторожно сдвинул засов. Солнце закатилось, и кисейный сумрак уравнял сияние с тенью, бессовестно утаивая краски. Лишь последний свет зари цеплялся за одинокую тучку в вышине, заставляя её стыдливо алеть да наливаться нежным румянцем. Луч бледнел, пока не угас, и хмара тут же поскучнела, подурнела, распухая в серую кучёвку.

– Изнемогла… – пробормотал я, следя за гульнувшим облачком. – Из жара страсти вернулась вновь во хлад и явь…

Вечерняя свежесть одолела теплоту, и я поднял воротник куртки – озяб после прогретого гаража. Никого вокруг, даже голосов не слыхать, только за окнами пересветы – люди пищеварили, любились или смотрели хоккей по телику, как там чехи шведов лупцуют[6].

Заперев дверь, я не спеша пошагал к ресторану «Южный Буг», что угловатой массой глыбился впереди. Из фигурных форточек приглушённо доносилась разухабистая музыка – народ гулял на свои трудовые.


Узким проходом-щелью, где держалась знобкая сырца, я выбрался на улицу Шевченко – будто шагнул с околицы сонной деревушки в центр неспящего мегаполиса. Здесь горели узорные чугунные фонари, чередуясь с ветвистыми каштанами. Пульс вечернего города частил – от вокзала долетали гулкие зовы диспетчера; желтея окнами, отходил скорый поезд, а к остановке на углу подкатывал канареечного окраса «ЛиАЗ», утробно взрыкивая мотором и некультурно пшикая тормозами.

На улице – людно и суетно. Ещё час от силы, и она опустеет, лишь последние автобусы будут проворно сновать, нетерпеливо впуская в гулкое нутро запоздавших пассажиров. А пока первомайцы суматошно отоваривались или спешили домой. Лишь влюблённые парочки никуда не торопились – брели сами по себе, наслаждаясь погожим вечером и друг другом.

Я нахохлился и пошагал к площади Ленина. Ближайший почтовый ящик – между книжным и кинотеатром им. Луначарского – пропустил, уж больно оживлённое место. Поберегусь.

Ближе к площади света убавилось, и я как бы между делом бросил письмо в синий ящик, висевший у дверей магазина «Ткани».

Сразу захотелось прибавить шагу, уйти поскорее, скрыться, но я осадил себя – не надо выбиваться из общего размеренного ритма.

И потащился дальше, почти физически ощущая, как сверлят спину недобрые взгляды. Тускло взблёскивая фиолетовым, целятся объективы «Аякса‐12» или «Цинии», запечатлевая странного юнца, подходящего под описание объекта «Миха»… Ой, да ну их всех!

Послание здорово отвлекло меня, заняло важным делом, а теперь вместо отдыха и покоя вернулись переживания.

Я вдруг ощутил гнетущее одиночество. Словно вернулся в полузабытое, почти нереальное будущее, где тихо старился. Где развёлся с любимой женщиной, похоронил отца, а между мной и матерью, между мной и сестрой наросла мёртвая зона отчуждения.

За месяцы, проведённые здесь и сейчас, в «светлом прошлом», я привык к старому новому бытию. Мне было приятно выполнять работу над ошибками – исправлять огрехи, сделанные в «бывшей жизни», и не допускать очередных житейских помарок.

И всё же вернуться в семьдесят пятый насовсем не получалось. Я по-прежнему ощущал себя гостем из будущего, этаким добрым оборотнем, который лишь притворяется своим – сыном, братом, одноклассником. А вот когда полюбил Инну, моё двоившееся «я» как бы слилось, прошедшее время стало для меня настоящим. Но не навсегда…

Поморщившись, я поймал себя на том, что стою у ворот «военного двора». Отсюда виднелся лишь краешек окна пятой квартиры – там горел свет, нагоняя розовые тени. Наташа была дома.

«Можно зайти в гости, девушка только обрадуется… – воровато шмыгнула юркая мыслишка. – Мне даже уговаривать её не придётся, Наташка сама начнёт ко мне приставать…»

Я вздохнул.

«Если ты сейчас пройдёшь к «военному дому», всё так и будет, – подумал кисло. – Что, хочется? Тянет, да? Вот только после ты уже никак не оправдаешься ни перед Инкой, ни перед собой…»

Раздражённо передёрнув плечами, я направил стопы домой.





Среда, 16 апреля 1975 года, день



Узбекская ССР, Наманганская область


Громадный «Ил‐76» летел почти пустой – в гулкой грузовой кабине поскрипывал рессорами маленький «УАЗ‐469», прозванный «бобиком», чистенький и ухоженный, как будто только с конвейера, а на жёстких диванчиках, тянувшихся вдоль бортов, дремали два пассажира – она и Ершов.

Марина вытянула стройные ноги, «зачехлённые» безразмерными пятнистыми шароварами, и откинулась на подрагивавшую стенку. Смежила веки, но глаза не хотели закрываться. Девушка вздохнула.

Когда в Первомайск заявился генерал-лейтенант Иванов, главноначальствующий в Управлении «С» ПГУ[7], она насторожилась. Если этот волчара возьмётся за поиски Миши, то надо быть начеку – у Бориса Семёныча может получиться. Но едва Марина изготовилась отвечать на действие противодействием, как её вывели из игры!

«Срочно вылетаете в Узбекистан, товарищ Исаева, – серьёзным тоном сказал Борис Семёнович. – Вы и товарищ Ершов. В Ташкенте вас будут ждать ещё двое – Умар Юсупов и Рустам Рахимов, люди проверенные. Вы – командир спецгруппы. Действовать под видом геологов, и действовать жёстко, Марина Теодоровна, как на фронте! Ершов малость партизанил в Йемене, вы – в Колумбии и Никарагуа, так что вспоминайте навыки. Надо брать «языка» – берите! Ликвидировать – ликвидируйте! Вам разрешены все прямые действия…»

Марина кивала невозмутимо, а душу разрывало надвое. Хотелось, очень хотелось снова выйти на «тропу войны», зачистить отечественную мразь! Но и тревога за Мишу не покидала – как он тут один, без «Роситы»? Переживай за него теперь…

Правда, и вся первомайская группа распалась, не она одна покинула милый городишко на Южном Буге. В старой усадьбе на улице Мичурина остались лишь трое – Славин, Верченко да Вальцев, играющий «Миху» для завзятых театралов из Лэнгли.

Немного успокаивало, что Иванов убыл в тот же день, оставив за себя Синицына. Игорь Елисеевич силён, но Миша сильнее…

– Не спишь?

– А? – Марина вырвалась из своих размышлений и опустила взгляд. Встрёпанный Ершов сидел напротив, протирая глаза.

– Не спишь, говорю?

– Выспалась, в общем-то, – сухо ответила «Росита». – Долго ещё?

Зевая, Гриша посмотрел на часы.

– Подлета-аем… Знаешь, до меня только сейчас дошло, почему именно нас перебросили на «хлопковое дело»… – Он протяжно зевнул, да с хряском, отчего смутился и забормотал: – Информация наверняка от «Михи», а круг посвящённых не должен расширяться…

– Похоже, в общем-то, – кивнула Исаева, делая вид, что ничего не заметила. – А тебя не смущает, что нам выдали «лицензию на убийство»?

– Ничуть, – серьёзно ответил Ершов. – Ты ушла когда, я насел на Елисеича. Мно-ого забавного узнал! В солнечном Узбекистане такое творится, что стыдно звать его советским!

Марина хотела ответить, но тут огромный самолёт просел, теряя высоту и спирая дыхание.

– На посадку идём… – закряхтел Григорий.