Двенадцать

– Я беременна, – сказала Лайла. Или только собиралась сказать, подумав, что это может что-то изменить. Но не успела. Из комнаты донесся визг, высокий, будто женский.



Воздушные операции в западной и центральной Айове в ночь на 9 июня несли в себе определенный риск. И главным в нем было то, что пилоты могут отказаться выполнять приказ. На самом деле так оно и произошло. Семь пилотов отказались сбрасывать боевую нагрузку на гражданские цели, а еще три заявили о серьезных неисправностях, помешавших им сделать это. Шесть процентов в масштабе всей операции. (Все десять предстали перед военно-полевым судом, трое были расстреляны, пятерым был объявлен выговор, и они вернулись к несению службы, а еще двое залегли на дно и исчезли, и больше их никто не видел.) В последующие недели, когда ОТГ «Пламя» развернула операции в крупных населенных пунктах в центральной части страны и предгорьях на западе, служащие вспоминали эту первую статистику с ностальгией, как старые добрые времена. К началу августа многие летчики либо сидели на гауптвахте, как узники совести, либо исчезли вместе со своими самолетами в небе над гибнущим континентом. Организовать удары с воздуха становилось все сложнее, и встал вопрос о том, выполнима ли вообще задача, поставленная перед ОТГ «Пламя». В довершение ко всему подняли голову сецессионисты в Калифорнии и Техасе, объявив о суверенитете штатов и реквизиции всех федеральных военных средств в пределах своих границ, лишая тем самым Вашингтон возможности решить вопрос силой. Это был весьма ловкий гамбит и в военном, и в политическом смысле, поскольку к тому моменту ситуация уже напоминала падение в пропасть. С обеих сторон посыпались угрозы, конечным результатом которых стали Битва при Уичита Фоллз и Битва при Фресно, в которых огромное количество американских военных на земле и в воздухе выкинули «белое полотенце», сложили оружие и попросили об убежище. Таким образом, к середине октября того же года, получившего у последующих поколений название Год Зиро, государство под названием Соединенные Штаты Америки фактически перестало существовать.

Но тогда, ранним утром 9 июня, в безлунном небе над Айовой ОТГ «Пламя» еще представляла собой боевую силу, пользующуюся полной или почти полной поддержкой. В подтверждение ожиданий командования Тактической Группы большие количества Зараженных Людей собрались в четырех районах штата – Мэйсон Сити, Де-Мойн, Маршалтаун и у лагеря ФАЧС в Форт-Пауэлл. К двум часам ночи с первыми тремя было покончено, и главным призом стал Форт-Пауэлл. Начали атаку штурмовики А-10 «Бородавочник» и истребители-бомбардировщики Ф-16 с авиабазы Эдвардс, и вскоре из Пенсаколы вылетел С-130. В него загрузили взрывное устройство GBU/43-BMOAB, прозванное «Мать Всех Бомб». Снаряженная 8,4 тоннами взрывчатого вещества Н-6, МОАВ была самой большой и мощной неядерной бомбой в арсенале США. От ее взрыва образовывалась воронка в сто пятьдесят метров диаметром, взрывная волна была способна уничтожить девять городских кварталов, оставив после себя горящие не один день пожары.

В 4.55 С-130 подлетел к цели. Пилот, капитан авиации ВМС Лео Мерриуэзер, женатый мужчина, отец троих крепких мальчишек, вспоминал о том, как последний раз занимался любовью с женой Белиндой. Их любовь выдержала испытания рождением и воспитанием детей и частыми переездами с места на место, обычными в жизни военного. Интимная жизнь у них тоже была в полном порядке и в физическом, и в эмоциональном плане. Казалось, каждый раз, ложась в постель с Белиндой, капитан Мерриуэзер любил ее день ото дня больше, если такое вообще возможно. А по окончании первым его желанием всегда было рассмеяться – так громко, что он не раз будил младшего сына, который вскоре прибегал в комнату, протирая глаза крохотными ручками и прижимая к груди мягкую игрушку, тигра, совершенно уморительно. Однако в последний раз им было не до смеха. В последний раз, три дня назад, все протекало медленно и тихо, почти печально. Капитану Мерриуэзеру еще только предстояло узнать, что придется ему сделать в небесах Айовы, так что причина была не в этом. Мир, их мир, рассыпался на куски, развеивался по ветру, и любое выражение человеческой привязанности в эти дни не только в бунгало Мерриуэзеров во Флориде, но в спальнях, номерах отелей, на мучительно тесных задних сиденьях машин по всей стране проходило под знаком окончательности. Заниматься любовью с дорогим тебе человеком было все равно что прощаться с ним. Когда они разомкнули объятия, капитан Мерриуэзер понял, что не смеется, а плачет. И некоторое время он тихо плакал, а его жена, понимая причину этих слез, стирала их с его лица поцелуями.

Теперь, сидя в кабине С-130, наполненный этими печальными и сладостными воспоминаниями, капитан Лео Мерриуэзер вдруг понял, что больше никогда не сможет заниматься любовью с Белиндой. После того, что ему приказали сделать. Там внизу люди, мужчины, женщины и дети, чья любовь друг к другу столь же велика, как его любовь к Белинде и мальчишкам, а ему предстоит испепелить их, стереть с лица земли. Он не сомневался, что выполнит приказ, – его чувство долга, как офицера, было не менее сильным, чем его привязанность к родным. Но он больше не посмеет посмотреть в глаза Белинде. Сбросит бомбу, вернется на базу, достанет свой табельный пистолет и застрелится.



Нельсон наклонился, чтобы развязать ремни на Грее – ремни, уже ни к чему не прикрепленные, – и Грей бросился вперед, схватив мужчину за бицепсы и вцепившись зубами ему в горло. Стиснул челюсти и почувствовал, как ломается дыхательное горло Нельсона. Они скатились с койки, и Грей начал трясти Нельсона, как волк кролика. В рот Грею хлынул поток горячей крови. Они лежали на полу, Нельсон – лицом вверх, Грей – поверх него. Руки и ноги Нельсона в последний раз дернулись в судороге. Грей впивался все глубже в мягкое мясо.

И пил.

Интересно, подумал Грей, было ли это так же легко и приятно для Зиро? Его наполняла жизненная сила, невероятное наслаждение. В последний раз от души глотнув крови, Грей поднял лицо. Позволил себе пару секунд смотреть на труп, лежащий на полу. Плоть на лице Нельсона будто стянулась, облегая кости, его глаза, как глаза той девушки на стоянке у «Ред Руф», были выпучены, как у рептилии, глядя в сердце вечности. Грей попытался найти в себе приличествующие моменту эмоции – чувство вины, может, жалость или даже отвращение. Он убийца, тот, кто убил человека. Отнял чужую жизнь. Но он ничего такого не ощущал. Он сделал то, что должен был сделать.

Дверь в палату была открыта.

«Лайла, – подумал Грей, – я иду, чтобы спасти тебя, все случившееся предопределено».

Он двинулся вперед.



Вышедшее из-за двери существо было человеком. Свет падал на него сзади, спереди же его окутывал мрак. Он приблизился, и на его лицо упали лучи аварийных фонарей. Его больничная рубашка была залита кровью.

– Лоуренс?

– Нет, – сказал человек с пистолетом, оттаскивая Лайлу назад и еще сильнее вдавливая дуло ей в ребра. Его шаги были неуверенными и отрывистыми, все его тело дрожало, будто лист на ветру. Казалось, он в любую секунду может упасть. – Не подходи.

Грей жалобно протянул вперед окровавленные руки.

– Лайла, это я.

Ужас, омерзение, ступор, как защитная реакция мозга на головокружительную череду событий – все это смешалось в сознании Лайлы, ее охватил безотчетный ужас, такой, что она едва чувствовала связь между сознанием и телом. Будто сквозь туман она осознала, что означал крик в палате. Если судить по его больничной рубашке, Лоуренс не только убил мужчину, того, что поменьше, он его на клочки порвал. В своем роде логично, Лайла могла бы догадаться, что это произойдет. Она вспомнила танк. Вспомнила лицо Лоуренса, покрытое кровью и слизью, будто маска на Хэллоуин, вспомнила, как оно появилось из люка, вспомнила, как он разбил стекло «Вольво». Лоуренс стал чудовищем. Стал одним из этих… созданий. (Бедный Роско.) Но тем не менее было в его глазах нечто, что не давало ей отвести взгляд, то, что убеждало ее не бояться. Его глаза будто видели ее насквозь, и они сияли почти что священным светом.

– Ты понимаешь, что происходит? – сказал мужчина. – Нам надо убираться отсюда.

– Отпусти ее.

Снова взрыв наверху, снова волна сотрясения по полу. Падало стекло, все начало рушиться. Дуло пистолета, впившееся ей в ребра, будто ледяной палец, указывающий на ее сердце. Мужчина дернул головой в сторону.

– Поднимайся по лестнице. Там вертолет ждет.

– Опусти пистолет, тогда пойду с тобой.

– Будь оно все проклято, на это времени нет!

С ней что-то происходит. Будто она пробуждается, и дело не только в пистолете. Будто она приходит в сознание после многих лет сна. Какая же она была глупая! Детскую покрасить, ради всего святого! Делать вид, что они просто едут на природу, будто это что-то может изменить! Дэвид мертв, и Ева мертва, и Брэд, которому она разбила сердце. Она убедила себя в том, что это не конец света, потому что на самом деле он уже случился. Вот этот мужчина, этот Лоуренс Грей, тот, кто явился к ней, как избавитель, как ангел, который приведет ее к спасению, будто ребенок, которого она носит – его собственный. Она поняла, что она должна сказать.

– Лоуренс, прошу. Сделай то, что он говорит. Подумай о нашем ребенке.

Повисло неловкое молчание, будто мгновение, выпавшее из потока времени. Лайла увидела на лице Лоуренса раздумья. Сможет ли он добраться до пистолета прежде, чем этот мужчина выстрелит? А если сможет, что тогда?

– О’кей, – сказал он. – Выводи нас отсюда.

К тому времени, когда они выбрались на крышу, лопасти винта вертолета уже крутились, вихрем обдувая крышу. Небо светилось зловещим изумрудно-зеленым светом, живым, будто огромный парник. Казалось, что сейчас вертолет улетит без них, последняя гримаса судьбы, но Лайла увидела, как пилот в кабине машет им руками. Они забрались внутрь, и Гилдер захлопнул дверь.

Вверх.



Китридж понял, что лежит ничком в грязи. Ощутил во рту вкус крови. Попытался подняться на ноги, но понял, что у него осталась только одна нога. Протез слетел с культи. Приподняв голову, увидел «Хамви», лежащий на боку метрах в ста от него, будто выброшенное на берег морское животное. Лобовое стекло разбито, из-под капота идет пар. Толпа набросилась на машину, будто стая зверей, некоторые пытались раскачивать ее, пытаясь поставить обратно на колеса, но усилия были беспорядочными. Другие стояли на машине, отталкивая конкурентов руками и ногами, защищая свое место, будто одно это обеспечит им какую-то защиту.

Китридж пополз к Тиму. Мальчишка дышал, но потерял сознание. Последняя милость. Его тело было изогнуто под неестественным углом, а на волосах была кровь. Кровь шла у него изо рта и носа. Китридж вдруг понял, что стрельба прекратилась. Мимо побежали солдаты, но бежать было некуда. На колючей проволоке висели груды Зараженных, сраженных пулями, но, приглядевшись, Китридж понял, что первая атака была пробной, что это был авангард, который должен был истощить силы обороняющихся. Собиралась новая стая, еще больше, намного больше. Она ринулась на них, заливая пространство вокруг лагеря, будто море зеленого света. Последняя атака шла со всех направлений.

Китридж приподнял Тима с земли и прижал к груди. Они оказались посреди хаоса, люди бегали, орали, падали бомбы, а они лежали в грязи, будто маленький очаг безмолвия отгородил их, защитил от уничтожения. Китридж поглядел на восток. На мгновение ему показалось, что он видит автобус Дэнни, устремившийся в темноту, но это иллюзия, понял он. Они уже уехали так далеко, что вряд ли он бы их увидел. Бог в помощь, Дэнни Чейс. Его охватило оцепенение, а вместе с ним – память о прошлом, будто дежавю. Он был здесь, и в то же время не здесь, он был мальчиком, играющим в игры, мужчиной на войне и кем-то третьим, кем он стал теперь. Перед мысленным взором проходили образы. Зараженная в свадебном платье, вцепившаяся в капот «Феррари». Вода, искрящаяся в лучах солнца, на реке, куда он не один год ходил рыбачить. Эйприл, в ту ночь, когда они сидели на подоконнике в школе, глядя в окно на звезды. Умиротворение на ее лице, после того, как они занимались любовью. Мальчик в машине, его глаза, наполненные ужасом осознания, его рука – маленькая рука ребенка – отчаянно тянущаяся, а потом исчезающая. Все это и многое другое. Он вспомнил мать, поющую ему колыбельную. Тепло ее дыхания, которое он ощущал кожей лица, ощущение себя, совсем маленького, нового обитателя этого мира. «Этот мир мне не дом, – пела она нежным голосом. – Я лишь странник в нем, а сокровища там, в голубых небесах. И зовут меня ангелы в эти врата, не смогу больше жить на земле никогда».

Тим начал кашлять, его веки задрожали, он попытался открыть глаза и замер. Зараженные, завершив окружение лагеря, ринулись на ограждение. Китридж вдруг понял, что стало тихо. Битва окончена, самолеты улетели. И тут услышал гул моторов тяжелого самолета, высоко в небе. Повернул голову. С-130, грузовой, летит с юга. Когда самолет пролетал над ними, из его чрева что-то вывалилось, и мгновенно замедлило падение, когда раскрылся парашют. Самолет улетал, набирая высоту.


Китридж закрыл глаза. Все, это конец. Все произойдет мгновенно, смерть будет безболезненной, быстрее мысли. Он в последний раз осознал ощущения своего тела – вкус воздуха, шум крови в ушах, барабанные удары сердца. Бомба падала на них.

– Я нашел тебя, – сказал он, яростно сжимая Тима в объятиях, снова и снова, будто мальчик мог услышать его слова. – Нашел тебя, нашел тебя, нашел тебя.



Ударная волна от МОАВ так тряхнула вертолет, что Грей и Лайла едва не полетели через кабину. Ослепительная вспышка, за которой последовала оглушительная волна грохота и жара. Вертолет дернулся, опустив нос под сорок пять градусов к земле, его подбросило, а потом закружило, будто фигуриста на льду. Кружило и кружило, а пилот упал на бок, свернув себе шею от удара о лобовое стекло. Зазвучал резкий сигнал тревоги, их кружило все сильнее, прижимая к бортам центробежной силой, и они были не в состоянии осознать происходящее. Та сила, что удерживала их в воздухе, исчезла, и уже больше ничего не случится, пока они не достигнут земли.

Лоуренс Грей ощутил удар, как разрыв в течении времени. Одно мгновение он ощущал, как его прижимает к стенке вертолета, летящего к земле в своей смертельной спирали, а в следующее мгновение он уже лежал среди обломков. Он ощутил момент удара, не осознавая его, осталось лишь звенящее ощущение в теле, будто в колокол ударили. Чувствовал запах разлившегося топлива, горячей изоляции, слышал треск разрядов. На нем лежало что-то тяжелое и неподвижное. Это был Гилдер. Дышит, но без сознания. Вертолет, то, что от него осталось, лежал на боку, дверь оказалась сверху.

– Лоуренс, помоги мне!

Голос раздался сзади. Сбросив с себя тело Гилдера, Грей пополз в заднюю часть вертолета на ощупь, будто огромное слепое животное. Одна из скамей слетела с креплений и придавила Лайлу, лежа поперек ее живота. Обнаженные ноги, тонкая ткань больничной рубашки – все блестело, покрытое темной кровью.

– Помоги мне, – прохрипела она. Ее глаза были закрыты, а из уголков струились слезы. – Боже, помилуй меня. Кровь идет, кровь идет.

Он попытался потянуть ее за ноги, но Лайла вскрикнула от боли. Другого выхода нет, надо попытаться убрать скамейку. Схватившись за ее каркас, Грей начал поворачивать ее в сторону. Раздался скрежет, удар, и скамейка окончательно слетела с креплений.

Лайла плакала и стонала от боли. Грей понимал, что ее сейчас нельзя шевелить, но выбора не было. Поставив скамейку прямо под открытой дверью, он взвалил ее на плечо и поднял наверх. Потом вылез сам, на другую сторону борта. Сполз по корпусу вертолета на землю, обошел его кругом и протянул руки, осторожно стаскивая ее вниз.

– О боже. Умоляю, не дай мне потерять ее. Не дай мне потерять мою малышку.

Грей осторожно опустил Лайлу на землю, усыпанную обломками уничтоженной лаборатории. Искореженные балки, мелкие осколки бетона и стекла. Он тоже плакал. Поздно, понял он. Ребенка не стало. Между ног Лайлы струилась кровь с черными сгустками, безостановочно. В любое мгновение она может уйти во тьму, следом за своим ребенком. Грей вдруг понял, что повторяет молитву, которую выучил в детстве.

– Дева Мария, Матерь Божия, молись за нас, грешных, ныне и в час наш смертный, аминь. Дева Мария, Матерь Божия, молись за нас, грешных, ныне и в час наш смертный, аминь…

Спаси ее, Грей.

Ты знаешь, что надо сделать.

Да. Он знал. Он всегда знал ответ. Со времен «Ред Руф», Игнасио, «Хоум Депо», Проекта НОЙ и задолго до этого.

Ты понимаешь, Грей?

Он поднял взгляд, чтобы узреть их. Зараженные. Они были повсюду, они появлялись из тьмы и пламени, плоть от плоти его, нечестивые, привлеченные кровью, окружающие его, демонический хор, наполняющий его уши. Он стал перед ними на колени, с мокрым от слез лицом. Не чувствовал страха, лишь ошеломление.

Они твои, Грей. Они те, кого я даю тебе.

– Да. Они мои.

Спаси ее. Сделай это.

Нужно что-то острое. Он слепо ощупал землю вокруг, нашел кусок металла, осколок от разбитого ныне на мелкие части мира. Восемь дюймов длиной, края зазубренные, как пила. Приложив его к предплечью вдоль, он закрыл глаза и сделал глубокий разрез. Хлынула кровь, темным ручьем наполняя его ладонь. Кровь Грея, Освободившего Ночь, Фамильяра Того, кого называли Зиро. Лайла стонала, умирая. Любой ее вздох может стать последним. Мгновение раздумья – последний огонек человеческого света, гаснущий внутри его – и Грей приложил ладонь к ее губам, нежно, будто мать, дающая грудь новорожденному.

– Пей, – сказал он.

У Грея не было никакого шанса увидеть это. Огромный кусок бетона, двадцать килограмм крепкого камня, который из последних сил поднял над головой Гилдер и обрушил на его голову.





21




Они добрались до Чикаго, когда солнце уже садилось, наполняя небеса золотым светом. Сначала внешнее кольцо пригородов, пустое и неподвижное, потом очертания города, вставшие перед ними, будто последняя надежда. Единственные выжившие, связанные мистической связью того, что остались в живых. Они ехали молча, сновидцы в забытой всеми земле, и единственным звуком, говорящим, что они еще движутся, были рокот мотора автобуса и гипнотизирующий шелест колес по асфальту. Меж них сидели призраки, те, кого они потеряли.

Когда впереди показался город, Пастор Дон, сидевший позади Дэнни, наклонился вперед. Над городом кружили вертолеты, меж небоскребов, будто пчелы вокруг ульев. Высоко в небе, будто ленты кишок, протянулись полосы следов от самолетов, яркие, на фоне темнеющего голубого неба. Зона безопасности, похоже, но это ненадолго. В глубине души они понимали, что безопасно теперь не будет нигде.

– Давай-ка на минуту остановимся.

Дэнни свернул к обочине. Пастор Дон встал, чтобы обратиться ко всем сидящим. Решать нам, сказал он. Остановиться или ехать дальше? У них есть автобус, вода, еда, топливо. Никто не знает, что ждет их впереди. Давайте решим, сказал Пастор Дон.

Люди начали переговариваться, соглашаясь с ним. Потом все подняли руки. Решение было принято единогласно.

– О’кей, Дэнни.

Они объехали город с юга и поехали дальше, по сельской асфальтовой дороге. На мир опустилась ночь, мгновенно накрыв его темным куполом. К рассвету они ехали уже где-то в Огайо. Совершенно безликий ландшафт, не поймешь, где они. Время томительно тянулось. Поля, деревья, дома, почтовые ящики – все проносилось мимо, а впереди виднелся все так же недостижимый горизонт. В небольших городках еще сохранилось подобие жизни, люди понятия не имели, что им делать и куда им бежать. На шоссе заторы, говорят. Когда они остановились у мини-маркета, чтобы купить еды, кассирша посмотрела в окно на автобус и спросила, нельзя ли ей уехать с ними. На экране телевизора позади нее был объятый пламенем город. Она говорила шепотом, так, чтобы никто не подслушал. Даже не спросила, куда они едут. Они просто ехали прочь. Короткий телефонный звонок, и спустя несколько минут пришли ее муж и двое сыновей-подростков с чемоданами.

К ним присоединялись другие. Мужчина в комбинезоне, с винтовкой на плече, который в одиночестве шел вдоль шоссе. Пожилая пара, одетые торжественно, как для визита в церковь, у которых сломалась машина. Она стояла на обочине, с поднятым капотом, из треснувшего радиатора шел пар. Двое велосипедистов, французы, которые катались в сельской местности, когда все началось. В автобус втискивались целыми семьями. Совершенно сломленные, плачущие от счастья, что их взяли. Будто рыбы, прибившиеся к косяку, они становились частью остальных. Они проезжали большие города один за другим. Коламбус, Экрон, Янгстаун, Питтсбург. Сами названия уже ощущались, как нечто из прошлого, будто города исчезнувшей империи. Гиза, Карфаген, Помпеи. Стали вырабатываться обычаи, будто в некоем городе на колесах. Одни вопросы было можно задавать, другие – нельзя. Что слышно насчет Солт-Лейк-Сити, Талсы, Сент-Луиса? Не знает ли кто, что вообще творится, нашли ли решение проблемы? Спасение было лишь в движении, любая остановка воспринималась, как повод для беспокойства. Иногда они пели, хором. «Муравьи маршируют», «Спагетти», «Сотня бутылок пива».

Они миновали холмы и долины, среди зелени. Пенсильвания, Бескрайние Горы. Жилье здесь встречалось редко, это были остатки давно ушедшей эпохи. Рушащиеся города у угольных шахт, всеми забытые деревушки с единственным заводом, уже многие годы закрытым, дымоходы красного кирпича, одиноко возвышающиеся там и сям в летнее небо. Сильно пахло хвоей. Их уже было больше семидесяти, люди сидели в проходах, детей держали на коленях, а они смотрели в окна, прижимаясь лицами к стеклу. Постоянной проблемой было горючее, однако они постоянно находили новую порцию вовремя, будто их путь охраняла незримая рука провидения.