Двадцать лет спустя

– Неужели со старыми друзьями прощаются так строго, граф? – спросила, смеясь, герцогиня.

– Ах, – прошептал граф, целуя ее руку. – Если бы я только знал раньше, какое очаровательное создание Мари Мишон!

И, вздохнув, он вышел из комнаты.





Глава XXIII

Аббат Скаррон




На улице Турнель был один дом, который в Париже знали все носильщики портшезов и все лакеи. А между тем хозяин его не был ни вельможа, ни богач. Там не давали обедов, никогда не играли в карты и почти не танцевали.

Несмотря на это, все высшее общество съезжалось туда, и весь Париж там бывал.

Это было жилище маленького Скаррона.

У остроумного аббата время проводили весело. Можно было вдоволь наслушаться разных новостей, которые так остро комментировались, разбирались по косточкам и превращались в басни, в эпиграммы, что каждому хотелось провести часок-другой с маленьким Скарроном, послушать, что он скажет, и разнести его слова по знакомым. Многие стремились сами вставить словечко, и если словечко было забавно, они становились желанными гостями.

Маленький аббат Скаррон (кстати сказать, он назывался аббатом только потому, что получал доход с одного аббатства, а вовсе не потому, что был духовным лицом) в молодости жил в Мансе и был одним из самых щеголеватых пребендариев. Раз, во время карнавала, Скаррон вздумал потешить этот славный город, душой которого он был. Он велел своему лакею намазать себя с головы до ног медом, потом распорол перину и, вывалявшись в пуху, превратился в какую-то невиданную чудовищную птицу. В этом странном костюме он отправился делать визиты своим многочисленным друзьям и приятельницам. Сначала прохожие с восхищением смотрели на него, потом послышались свистки, потом грузчики начали его бранить, потом мальчишки стали швырять в него камнями, и, наконец, Скаррон, спасаясь от обстрела, обратился в бегство; но стоило ему побежать, как все кинулись за ним в погоню. Его окружили со всех сторон, стали мять, толкать, и он, чтобы спастись от толпы, кинулся в реку. Скаррон плавал как рыба, но вода была ледяная. Он был в испарине, простудился, и его, едва он вышел на берег, хватил паралич.

Были испробованы все известные средства, чтобы восстановить подвижность его членов. В конце концов доктора так измучили его, что он выгнал их всех, предпочитая страдать от болезни, чем от лечения. Затем он переселился в Париж, где о нем уже составилось мнение как о замечательно умном человеке. Там он заказал себе кресло своего собственного изобретения, и раз, когда он в этом кресле явился с визитом к Анне Австрийской, она, очарованная его умом, спросила, не желает ли он получить какой-нибудь титул.

– Да, ваше величество, – ответил он, – есть один титул, который я бы очень желал получить.

– Какой же? – спросила Анна Австрийская.

– Титул «больного вашего величества».

Желание Скаррона было исполнено. Его стали называть «больным королевы» и назначили ему пенсию в полторы тысячи ливров. С тех пор маленький аббат, которому уже нечего было беспокоиться о будущем, зажил весело, проживая без остатка все, что получал.

Но однажды один из близких кардиналу людей намекнул Скаррону, что ему не следовало бы принимать у себя коадъютора.

– Почему? – спросил Скаррон. – Кажется, он достаточно высокого происхождения?

– О, конечно!

– Любезен?

– Несомненно.

– Умен?

– К несчастью, даже чересчур.

– Так почему же вы хотите, чтобы я не принимал его?

– Из-за его образа мыслей.

– Какого? О ком?

– О кардинале.

– Как! – воскликнул Скаррон. – Я не прекращаю знакомства с Жилем Депрео, который плохого мнения обо мне, а вы хотите, чтобы я не принимал коадъютора, потому что он плохого мнения о ком-то другом! Это невозможно.

На этом разговор кончился, и Скаррон из духа противоречия стал еще чаще видеться с г-ном де Гонди.

В тот день, до которого мы дошли в нашем рассказе, Скаррону надо было получить свою пенсию за три месяца. Он, как всегда, дал лакею расписку и послал его в казначейство. Но на этот раз там заявили, что «у государства нет больше денег для аббата Скаррона».

Когда лакей вернулся с этим ответом, у Скаррона сидел герцог де Лонгвиль, тотчас же предложивший выплачивать ему пенсию вдвое больше той, которую отнял у него Мазарини. Но хитрый инвалид предпочел отказаться и сделал так, что к четырем часам пополудни весь город знал о поступке кардинала. Это было как раз в четверг – приемный день у аббата. К нему повалили толпой, и весь город бешено «фрондировал».

Атос нагнал на улице Сент-Оноре двух незнакомцев, ехавших по тому же направлению, что и он. Они были, как и он, верхом и тоже в сопровождении лакеев. Один из них снял шляпу и обратился к Атосу:

– Представьте себе, сударь, этот негодяй Мазарини лишил пенсии бедного Скаррона.

– Возмутительно! – сказал Атос, тоже снимая шляпу.

– Сразу видно, что вы благородный человек, сударь, – продолжал всадник, вступивший в разговор с Атосом. – Этот Мазарини прямо язва.


– Увы, сударь, – ответил Атос, – именно так!

И они разъехались, любезно раскланявшись.

– Очень удачно вышло, что мы будем у аббата Скаррона именно сегодня вечером, – сказал Атос Раулю. – Мы выразим бедняге наше соболезнование.

– Кто такой этот Скаррон, что из-за него волнуется весь Париж? – спросил Рауль. – Какой-нибудь министр в опале?

– О нет, виконт, – ответил Атос. – Это просто маленький дворянин, но с большим умом. Он попал в немилость к кардиналу за то, что сочинил на него четверостишие.

– Разве дворяне пишут стихи? – наивно спросил Рауль. – Я полагал, что это унизительно для дворянина.

– Да, если стихи плохи, мой милый виконт, – смеясь ответил Атос, – если же нет, то они доставляют славу. Возьмем, к примеру, Ротру. И все-таки, – добавил он тоном человека, подающего добрый совет, – лучше, пожалуй, совсем не писать их.

– Значит, аббат Скаррон – поэт? – спросил Рауль.

– Да, имейте это в виду, Рауль. Следите хорошенько за собой у него в доме. Объясняйтесь больше жестами, а всего лучше – просто слушайте.

– Хорошо, сударь.

– Мне придется вести продолжительный разговор с одним из моих старинных друзей. Это аббат д’Эрбле, о котором я не раз говорил вам.

– Да, я помню.

– Подходите к нам время от времени как бы затем, чтобы вмешаться в наш разговор, но на самом деле ничего не говорите, а главное, не слушайте. Эта игра необходима для того, чтобы никто из посторонних не мешал нам.

– Хорошо, граф, я в точности исполню ваше желание.

Атос сделал еще два визита, а в семь часов отправился вместе с Раулем к аббату Скаррону. Множество экипажей, портшезов, лакеев и лошадей теснилось на улице Турнель. Атос проложил себе дорогу и в сопровождении Рауля вошел в дом.

Прежде всего им бросился в глаза Арамис, стоявший около большого, широкого кресла на колесах. В этом кресле под шелковым балдахином, прикрытый парчовым одеялом, сидел маленький человечек, еще не старый, с веселым, смеющимся лицом, которое иногда бледнело, причем, однако, глаза больного не теряли выражения живости, ума и любезности. То был аббат Скаррон, всегда веселый, насмешливый, остроумный, всегда страдающий и почесывающийся маленькой палочкой.

Вокруг этого подобия кочевой кибитки толпились мужчины и дамы. Комната была чисто прибрана, недурно обставлена. Длинные шелковые занавеси, затканные цветами, когда-то яркими, а теперь несколько полинявшими, закрывали окна. Обивка стен, хоть и скромная, отличалась большим вкусом. Два вежливых, благовоспитанных лакея почтительно прислуживали гостям.

Увидев Атоса, Арамис двинулся к нему навстречу и, взяв его за руку, представил Скаррону, который очень радушно и с большим уважением встретил нового гостя, а к виконту обратился с остроумным приветствием. Рауль не произнес в ответ ни слова: он не осмелился состязаться с королем остроумия. Но поклон его был, во всяком случае, грациозным. Потом Арамис познакомил Атоса с двумя-тремя из своих приятелей, и, после того как тот обменялся с ними несколькими любезными словами, легкое замешательство, вызванное его приходом, изгладилось, и разговор снова стал общим.

Через несколько минут, в течение которых Рауль успел освоиться и разобраться в топографии общества, дверь снова отворилась, и лакей доложил о мадемуазель Поле.

Атос прикоснулся к плечу виконта.

– Обратите на нее внимание, Рауль, – сказал он. – Это историческая личность. Генрих Четвертый был убит в то время, когда ехал к ней.

Рауль вздрогнул. За последние дни перед ним уже несколько раз приподнималась завеса, скрывающая героическое прошлое. Эта женщина, еще молодая и красивая, знала Генриха IV и говорила с ним!

Все столпились около мадемуазель Поле, так как она и сейчас пользовалась большой известностью. Это была высокая женщина с тонкой, гибкой талией и густыми рыжевато-золотистыми волосами, какие так любил Рафаэль и какими Тициан наделял своих Магдалин. За этот цвет волос, а может быть, за первенство среди других женщин ее прозвали «львицей». Да будет известно нашим очаровательным современницам, которые претендуют на этот фешенебельный титул, что он происходит не из Англии, как они, может быть, думают, но от их прекрасной и остроумной соотечественницы – мадемуазель Поле.

Мадемуазель Поле, не обращая внимания на шепот, поднявшийся со всех сторон ей навстречу, подошла прямо к Скаррону.

– Итак, вы обеднели, мой милый аббат? – сказала она спокойно. – Мы узнали об этом сегодня утром у госпожи Рамбулье. Нам сообщил это господин де Грасс.

– Да, но зато государство обогатилось, – ответил Скаррон. – Нужно уметь жертвовать собой для блага отечества.

– Теперь кардиналу можно будет увеличить свой ежегодный расход на духи и помаду на полторы тысячи ливров, – заметил какой-то фрондер, в котором Атос узнал всадника, встретившегося ему на улице Сент-Оноре.

– Да, но что скажет на это муза, – заметил Арамис самым медовым голосом, – которая любит золотую середину? Потому что

Si Virgilio puer aut tolerabile desit

Hospitium, caderent omnes a crinibus hydrae.[12]





– Отлично! – сказал Скаррон, протягивая руку мадемуазель Поле. – Но хоть я и лишился моей гидры, при мне по крайней мере осталась львица.

В этот вечер все еще более обычного восхищались остротами Скаррона. Все-таки хорошо быть притесняемым. Г-н Менаж приходил от слов Скаррона прямо в неистовый восторг.

Мадемуазель Поле направилась к своему обычному месту, но, прежде чем сесть, окинула всех присутствующих взглядом королевы и на минуту остановила его на Рауле.

Атос улыбнулся.

– Мадемуазель Поле обратила на вас внимание, виконт, – сказал он. – Пойдите, приветствуйте ее. Будьте тем, что вы есть на самом деле, то есть простодушным провинциалом. Но смотрите не вздумайте заговорить с нею о Генрихе Четвертом.