Другой путь

Потом эта «маньяна — завтра» преследовала нас все время, что мы пробыли в Гаване. Кубинцы все дела делали через «маньяна».

Артем забросил вещи в багажник, велел нам полезать в машину и сам уселся рядом с Пабло — так звали нашего водителя.

— Сегодня переночуем у Пабло — его каса[16] свободна, жена уехала к матери в Сьенфуэгос. Отдохнем, а завтра поедем устраиваться в гостиницу.

Пока мы ехали в Гавану, начался дождь — сначала в виде теплой мелкой мороси, а потом ливанул серьезно, заливая ветровое стекло так, что пришлось на пять минут остановиться — дворники не справлялись.

Еще минут через двадцать мы въехали в город. В темноте уже ничего не было видно, да и в тех узких улочках, куда нас привез Пабло, смотреть было не на что.

Мы начали выгружаться, когда, шлепая босыми ногами по лужам, у машины остановились две солидных матроны. Одна что-то спросила у нашего водителя, вторая предложила ему какое-то ведро. Пабло некоторое время торговался, они все смеялись, наш водитель сделал неприличный жест и получил за это шлепок черной рукой по губам, на что снова рассмеялся. Несколько раз прозвучало «маньяна». Потом он шлепнул по широкому заду болтливую хохотушку, достал из багажника воронку и вставил ее в бензобак — в ведре матрон оказался бензин. Взяв у водителя деньги, они ушли дальше по улице, а Захар долго смотрел им вслед — на хорошо заметные в темноте белые кружевные рубахи.

Место для сна нам отвели на втором этаже хибары — у раскрытого настежь окна. Артем поднялся еще выше — на крышу, где у хозяина нашлось еще одно удобное для отдыха местечко.

Вопреки ожиданиям, даже приняв по сто граммов знаменитого рома, сразу провалиться в сон не получилось — наверное, сказалась акклиматизация и резкая смена часовых поясов. Мы долго болтали с Захаром о наших впечатлениях, а потом он спросил, что станет с этой веселой страной после распада СССР.

— Фидель вытащит свою страну, — ответил я. — Конечно, будет трудно, особенно в самом начале, когда в одночасье пропадет рынок для сахара и прекратится помощь братского Союза. Они потеряют очень много — едва не половину своего хозяйства и пятнадцать лет будут выползать из той ямы, в которой окажутся по милости нашего последнего Генсека, продавшего и страну и друзей — не глядя, оптом. Кубинскую революцию спасут пляжи, море, фрукты и медицина, равной которой нет ни у кого в регионе. И еще долго не появится.

— Я где-то читал, — сказал Захар, — что в начале пятидесятых Куба была более развитой страной, чем Япония.

— Япония в начале пятидесятых была после войны. После Хиросимы и Нагасаки, после того как потеряла вообще все. Низкий старт.

— Чего? — заворочался Захар.

— Эффект низкого старта. Если мы имеем выпуск продукции ежегодно на 100 рублей, то выпустив в следующем году на 10, мы получим десятипроцентный прирост темпов, а если изначально была тысяча, то увеличив ее выпуск на пятьдесят рублей, мы в абсолютных единицах получим пятикратное превосходство над низкостартующим соперником, а вот в относительных он нас обгонит вдвое, потому что наш прирост будет лишь пять процентов. Вот с этим эффектом «низкого старта» и связано наше постоянное двукратное опережение темпов роста экономики над США и постоянное при этом отставание в абсолютных величинах. Хотя если бы эта гонка продолжалась достаточно долго — мы бы, конечно, догнали и перегнали.

— Это ты откуда знаешь?

— Пересечение линейных функций, алгебра, седьмой класс, — ответил я и отвернулся на другой бок, лицом к соседнему балкону, до которого при большом желании можно было, наверное, доплюнуть. — Давай спать, товарищ Майцев. Завтра понесет нас нелегкая на подвиги во славу отечества.

Он промычал что-то невнятное, потом отчетливо пожаловался, что кто-то его кусает за ногу, и, побрыкавшись недолго, уснул.

Но нелегкая никуда нас не понесла.

Утром я проснулся оттого, что Захар толкал меня в бок. Хотел громко возмутиться, но он зажал мне рот рукой и, сделав страшное лицо, показал глазами за прутья перил на соседний балкон — на тот самый, куда вчера мне так хотелось плюнуть.

На балконе, нисколько не стесняясь своей наготы, делала гимнастику совершенно голая, чернявая кубинка. Нет, она вовсе не была негритянкой или мулаткой — она была брюнеткой того жгуче-испанского типа, что может иметь только одно имя — Кармен.

Захар едва не забыл, как дышать, пожирал глазами это зрелище. Он зашептал мне в ухо:

— Между прочим, я вот как с тобой связался, так ни разу ничего, а я же молодой еще, мне ни в монахи, ни в подвижники идти не хочется. Эх, знать как хотя бы здороваться по-испански, я бы ее удивил! Не ворочайся, Серый, спугнешь!

— Захар, успокойся уже! — Я потряс его за шевелюру. — Спроси у Пабло, что за девица, они наверняка…

— И-ээх, — выдохнул Захар, — это еще кто?

На балкон к гимнастке вышел такой же голый кубинец — жилистый и блестящий. Он облапил красотку и уволок ее внутрь дома, чем изрядно расстроил моего друга.

— Как с такими людьми можно социализм строить? — спросил меня Захар. — Они же несерьезные совсем: голышом почти по улицам скачут, поют все время, тьфу, срамота одна!

Я рассмеялся и встал:

— Если б ты был сейчас вместо этого Хосе или Хуана, все было бы в рамках приличий?

Захар почесал за ухом, тоже поднялся с матраса и рассудительно ответил:

— Ну я-то совсем другое дело! Я бы себе таких вольностей не позволил.

Артем уже не спал.

Мы позавтракали какими-то маленькими яйцами — размером вполовину от тех, к которым привыкли в Союзе, запили соком, выжатым при нас из разных фруктов.

Спустя еще час, проехав по исторической части Гаваны, налюбовавшись на изыски латиноамериканской архитектуры, обрызганные морем на набережной Малекон, мы оказались в гостинице — отеле, разместившейся в старинном особняке с ажурной колоннадой и внутренним двориком, где бродили какие-то местные павлины, орущие еще более противно, чем известные нам по мультфильму с бароном Мюнхгаузеном.

В остальном отель был вполне на уровне — чистый, опрятный, с доброжелательным персоналом. Под потолком каждой из трех комнат в нашем номере крутились огромные лопасти вентилятора, создававшие хоть какое-то движение воздуха. Захар обрадовался этим вертушкам так, словно были они самым производительным кондиционером. Он попросил сопровождавшего нас кубинца запустить вентилятор побыстрее, Артем с улыбкой перевел просьбу; в ответ мы услышали экспрессивное объяснение, в котором четко разобрали три часто повторяющихся слова: «электрисиста»[17], «ромпио»[18], и традиционная уже «маньяна». «Маньяны» в объяснении было больше всего.

— Переводить? — ехидно спросил нас Артем.

— Завтра? — практически не сомневаясь в верности предположения, поинтересовался я.

— Завтра, — подтвердил Артем.

А кубинец улыбнулся во весь рот и дважды добавил:


— Маньяна, си, маньяна! Электрисиста ваасербьен[19]!

Кроме неисправного вентилятора в номере нашлись холодильник, телевизор — «Горизонт» и здоровенная микроволновая печь «Мрия МВ», которой ни я, ни Майцев пользоваться не умели.

Артем велел нам сидеть в номере. И чтобы не скучали — подкинул несколько ярких журналов с картинками пляжей и бассейнов, а сам ушел в город, пообещав вернуться к ужину.

Через полчаса Захар, выключив бормотавший по-испански телевизор, вдруг заявил:

— Я понял, почему США страна успешная, а Австралия, населенная такими же англосаксами, — так себе, ни рыба ни мясо!

Такое заявление от него было для меня внове; я, отложив в сторону оставленный Артемом журнал, попросил:

— Давай-ка подробнее?

— Все просто, — вскочил из кресла Захар. — И там и там изначальное население — всякие преступники, отщепенцы, недовольные жизнью в метрополии, случайные люди. Но разница в том, что в Америку ехали те, кто не попался — уверенные в себе, наглые и успешные, решившие поменять жизнь по своей воле, а в Австралию — приговоренные к сроку, сломленные и забитые. Соответственно альфа-самцы в одной стороне света, а всякие бэты и омеги — в другой. Естественный отбор и ничего более!

Если бы я не знал его уже давно, я бы подумал, что он это говорит всерьез, но, немножко зная его любовь к провокациям, эпатажу и словоблудию, я просто отмахнулся:

— А расстояния и открытие Австралии на двести лет позже, здесь, конечно, совершенно ни при чем.

— Это ерунда, — сказал Захар. — Ну их в задницу! Я еще вот что заметил: когда смотришь на карту Европы, то четко видна граница между северными — богатыми странами и южными — победнее. Сначала я думал, что во всем виноват климат, но после того, как ты мне рассказал о его влиянии на производство, я стал искать другой фактор!

— И-и-и-и? — Мысленные упражнения Захара всегда были занятны.

— И я его нашел! Все дело в том, что люди живут и действуют согласно некоторой жизненной философии. У нас это марксизм-ленинизм, а у них?

— У них нет марксизма-ленинизма, — ответил я. — И южные испанцы и северные голландцы в него не верят.

— Вот! — воскликнул Захар, подпрыгивая с кресла. — Вот оно! В-е-р-а! Посмотри: Англия, Голландия, Германия, Швеция, Швейцария, Норвегия — богатые. Испания, Португалия, Италия, Румыния, Венгрия, эти две последние социалистические просто как иллюстрация — так вот эти все бедные! По крайней мере, до войны было так — пока не пришел социализм. Почему? Что их объединяет, кроме географии? Вера! Религия! На юге утвердились католики, которым богатство дает Бог и при этом не очень-то любит богатых, а на севере — протестанты, добывающие богатство сами и за это сильно любимые тем же самым Богом! Понял?

— Как-то пока не очень… И Румыния — православная страна.

— Не важно! Тем хуже православным! Выбрось Румынию из списка, а вместо нее воткни Австрию! Те же немцы, но католики! Где они и где Германия? Еще более сильная иллюстрация к моему открытию! Ну вот смотри: если за успех в деле тебя окружающие похвалят — ты станешь его делать вдвое усерднее, потому что будешь выглядеть в их глазах достойно! А если они станут тебя ругать и обещать тебе кары небесные, не думаю, что у многих найдутся силы продолжать начатое.

Я задумался. Какой-то смысл в его словах был, но скорее всего, как это всегда бывает, сработали сразу несколько факторов, сделав мир таким, каким мы его видим. Как странно все переплелось: народы, исторически оказавшиеся на богатых урожаями землях с теплым климатом, так и оставались аграриями, придумавшими подходящую для себя религию — к чему стремиться, если Бог все дает? Зато тем, кому выжить и прокормиться было труднее, пришлось эту религию переделывать под оправдание своих потребностей и возможностей развиваться. Бог у них, конечно, один, но он такой разный.

Захар замер у окна: красавица ничуть не хуже утренней Кармен поливала цветы на клумбе во дворе. Она была одета, но все равно являла собой тот самый вид соблазнительных женщин, против которого Майцев устоять не мог никогда. А когда она случайно — или намерянно — разве их можно понять? — облила себя водой из шланга, Захара прямо-таки затрясло!

— Слющий, — воскликнул он с каким-то неправдоподобным грузинским акцентом. — Нас сюда зачэм привэзли, э? Испитыват мое цэломудрие, да? Я тыбе и без испитаний скажу, что товарищ я нэ стойкий! Серий, скажи ей, чтоби уходыла! Да, так скажи! А то, мамой её клянус, будэт нам всэм дипломатический скандал, да!

Я рассмеялся и бросил в него подушкой. Минут двадцать мы валяли дурака, придумывая способы мести этой Кармен за то, что она такая красивая. Сошлись на том, что полтора десятка вопящих сосунков будут для нее достойной карой.

Артем на самом деле появился к ужину. Мы видели, как он приехал на «Москвиче» Пабло, хлопнул дверью и пошел к отелю — потный, как все приезжие в этой стране и раздраженный. Мне уже казалось, что кроме живого участия, на его лице иных эмоций написать невозможно — даже когда он «учил» Захара, то делал это с видимым желанием помочь человеку разобраться в ситуации. Но на ужине он был скуп на слова и жевал с отсутствующим видом — я сам так делал, когда был поглощен какой-то практически невыполнимой задачей. Было заметно, что ему очень хочется посвятить нас в проблему, но что-то мешает.

Когда мы поднялись в номер, он все-таки решился.

— Планы немножко поменялись, — сказал он. — У нас нет недели, переправляться в Штаты станем завтра к полудню. Из Гаваны в Мехико, а там вас встретят. Пересадка на рейс до Далласа в том же аэропорту. Американские документы на вас должны передать там.

Я даже обрадовался, что скоро со всеми этими полетами будет покончено и появится хоть какое-то постоянство. Жить в чужих домах, постоянно кушать приготовленную неизвестными руками еду — то еще удовольствие. За свои двадцать лет мне не часто приходилось уезжать из дома, и, хотя в мечтах мне хотелось побывать всюду, реальные путешествия заставляли меня немного нервничать. Мне было неуютно спать в незнакомых местах. Чувство временности и собственной чужеродности в таких местах вызывали тоску. А может быть, это и была начинавшаяся ностальгия?

— Вот вам, парни, ваши паспорта. — Артем сунул мне в руки две темно-синие книжицы «Suomi passi»[20]. — С визами в Мексиканские Соединенные Штаты. Все, как положено. Заучите имена, места рождения, проживание и прочее. Говорить с завтрашнего утра только на английском. А это, — в его руке появился маленький пакетик, — деньги на первое время. Здесь по тысяче американских долларов на брата. Должно хватить в любой ситуации. Что делать в случае возникновения чего-то непредусмотренного — вы проинструктированы. В аэропорту вас встретит некий Альварес. Кто это такой — я не знаю. Он работник аэропорта. Собирайтесь потихоньку.

Мы так и не посмотрели на Гавану, как рассчитывали.

— Надо сигар купить, — загорелся Захар. — Я слышал, что американцы очень любят здешние сигары, но из-за своего дурацкого эмбарго не могут торговать с Кубой! Дефицит, однако!

— Забудь, — оборвал его Артем. — Ты не турист. К побывавшим на Кубе там относятся с подозрением. А нам лишнее внимание вообще ни к чему.

— Жаль, — пробормотал расстроенный Захар. — И ром нельзя?

— И ром нельзя. Вот будешь возвращаться — прихватишь папаше и сигары и ром.

На следующее утро прощание с Артемом вышло каким-то скомканным: после регистрации на рейс он легонько ткнул меня кулаком в плечо, я ответил тем же, мы с ним обнялись, я отступил, уступая Захару место для прощания. Майцев просто пожал Артему руку и быстрыми шагами пошел к выходу на посадку. Наш опекун усмехнулся и, помахав мне на прощание, отошел к большому окну — проследить за нашей посадкой на самолет.

А самолет, поданный на рейс — самый настоящий американский «Боинг» мексиканской авиакомпании «Мексикана Эйрлайнз», не вызвал во мне ожидаемого трепета. Ничего особенного я в нем не увидел — старый, с облезшей местами краской, похожий на распухший «Ту-154» — тоже три двигателя, хвост с крылышками наверху. Самолет как самолет. А внутри так и еще теснее, темнее, чем тот «Ил», на котором мы прилетели в Гавану. В общем, не произвел на меня впечатления образец американского авиапрома.

Мы летели в страну, которая стала испытательным полигоном для тех сил, что приняли самое деятельное участие в уничтожении Союза. Аграрная страна, разбогатевшая на нефти в 60-е и 70-е, доходы от которой составляли до трех четвертей бюджета страны, строившая какую-то странную конструкцию из социализма и капитализма под контролем государства — примерно как в России спустя двадцать лет или в Китае через десять, в одночасье оказалась разорена упавшими ценами на рынке нефти. Пока «черное золото» обеспечивало постоянный доход стране, социально ориентированное правительство много и с удовольствием кредитовалось на любых условиях, лишь бы сохранить социальные завоевания. Но пару лет назад доходы государственных нефтяных компаний упали, и вдруг оказалось, что Мексика должна ежегодно выплачивать внешним кредиторам проценты, равные или даже превосходящие размер всего ее экспорта.

И дальнейший путь был похож: восстановительные кредиты МВФ[21], выполнение рекомендаций кредиторов, либерализация цен, приватизация авиакомпаний, банков, нефтянки (в основном НПЗ[22] и предприятия нефтехимического комплекса — добычу оставили за государством), появление сотен нуворишей и даже самый богатый человек мира будет местным олигархом. Большая часть перерабатывающих мощностей досталась тем, кто мог предложить деньги не только в казну, но и устроителям приватизации. В конечном итоге хозяевами НПЗ стали по большей части американские и европейские компании. Вслед за ними пришли «инвестиции» — «Форд», «Дженерал моторз», «Сити-банк», и прочие Макдональдсы спешили вложиться в «перспективный большой рынок». Суть этих «инвестиций» свелась к размещению в стране «отверточных» предприятий[23], выжимание из населения тех невеликих доходов, что все-таки оставались в стране после продажи нефти и вывоз их американским акционерам. Все верно, все, как и везде — бедные должны оплачивать свою бедность. Спустя десять лет разразился новый мексиканский кризис, вызванный присоединением Мексики к «клубу богатых стран», контролем над инфляцией и невозможности развиваться без притока внешнего капитала, страна стала полностью зависимой от планов «Большого соседа».

Здесь так же как в будущей России соседствовали запредельная роскошь и необыкновенная бедность. Несколько сотен богатейших семей владели половиной богатства страны. Половина населения не владела ничем — включая собственные судьбы. И кризис следовал за кризисом, потому что решение одной проблемы сразу создавало другую. И все эти решения создавали лишь внешним «инвесторам» условия для выжимания мексиканской экономики досуха — не позволяя стране подняться выше определенного ей места в мировой табели о рангах.

Я смотрел на море под собою и тихо свирепел. Я из шкуры вывернусь, но не допущу такого будущего для своей страны!

Перелет был короток — всего три с половиной часа, и почти все время проходил над Мексиканским заливом, о чем мне сообщил приткнутый в спинке переднего кресла журнал.