Другие хозяева

Это звучало не очень-то убедительно, тем не менее Зинаида Федоровна понимающе прикрыла глаза, принимая необходимость наведаться в дом.

– Дом заперт, ключи постоянно в сейфе хранятся. Ничего не трогаем, никто туда ни ногой. Ждем, когда родственники объявятся, – отчитывалась Зинаида Федоровна, ведя Илью к жилищу Марты Иосифовны.

Дом, стоящий на краю поселка, был, наверное, самым большим в Юдино. Солидный, основательный, только все равно сразу видно, что нежилой. Оказавшись за огромным забором, Илья увидел неопрятный двор, тусклые пыльные окна, сорняки, захватившие сад.

Зинаида Федоровна резво взобралась по каменным ступенькам на высокую веранду, покосившись на стоявшее в глубине ее кресло-качалку. Очевидно, это было то самое кресло, в котором Рогова нашла свою смерть. Илье стало не по себе, и он вслед за своей провожатой поспешил отвести от него взгляд.

Замков на двери было целых три – и все хитроумные, надежные. А внутри, как выяснилось, имелась еще и задвижка. От кого хотела спастись Марта Иосифовна? От кого запиралась, огораживалась забором?

Илье вспомнились ее слова во время их последней встречи: «Я сказала тебе, что на той стороне что-то есть, и иногда оно хочет до нас дотянуться. Так вот, раньше я просто предполагала, а теперь знаю точно».

Как бы то ни было, она сама вышла навстречу своей смерти.

«Как Томочка», – мелькнуло в голове, но Илья осадил себя: между этими смертями нет ничего общего. С Томочкой произошел несчастный случай.

В комнатах было неприютно и мрачно. Пахло старым домом, сыростью, чем-то затхлым. Истоптанные, видимо, полицейскими после смерти хозяйки полы, нестираные занавески, добротная, но посеревшая от пыли мебель – хотелось бежать отсюда куда подальше, и Зинаида Федоровна нетерпеливо переминалась, то и дело оглядываясь на входную дверь.

– Ее не ограбили?

– Вроде нет, – без особой уверенности ответила женщина. – Никто же тут не был, не знал, где у нее что лежит. Но полиция нашла в доме украшения, они тоже сейчас в сейфе, и техника разная стоит – ничего не тронуто.

Илья и сам не думал, что это ограбление.

– Она куклами увлекалась, где-то здесь должна быть коллекция.

– Куклы есть! – подтвердила Зинаида Федоровна. – Я с полицией была, видела. В конце коридора.

Илья направился туда, а женщина зябко повела плечами:

– Не пойду с вами. Не нравится мне тут, лучше на улице обожду. Вы человек приличный, чужого не возьмете.

«Впервые видишь, а уже знаешь, что порядочный», – усмехнулся про себя Илья, но вслух, конечно, заверил, что ничего брать не станет.

Куклы занимали целую стену: сидели на специальных полочках. Большие и маленькие, мягкие и пластмассовые, самодельные и фабричные. Коллекция была несколько хаотичная, и Илье подумалось, что куклы не представляли особой ценности ни для кого, кроме хозяйки: она приобретала те, что ей нравились, независимо от их стоимости, значимости.

Куклы тоже казались осиротевшими, чумазыми, как беспризорные дети в грязных одеждах. Пустые глаза смотрели в никуда. Сложив ручки на коленях, куклы терпеливо ждали ту, кто больше никогда не придет, и выглядело это так тоскливо, что сердце Ильи заныло.

Собираясь уходить, он обвел кукольную компанию взглядом и тут заметил, что одна из игрушек сидит на тумбочке отдельно от остальных.

На большой, ростом с двухлетнего ребенка, кукле, было старинного покроя дорожное платье из синего бархата, на головке кокетливо сидела шляпка с пером. Кукла чем-то смутно напоминала Габриэлу, которая лежала сейчас у Ильи в сумке. Быть может, дело было в изысканном наряде по моде минувших времен, а может, в красивом тонком личике или ярких голубых глазах.

Илья подошел ближе и увидел, что на самом деле игрушечные красавицы совсем разные: Габриэла – антикварная, очевидно, дорогая, тогда как эта кукла, несмотря на наряд по моде девятнадцатого века, была самой обыкновенной. Перед ним был пластмассовый новодел, впрочем, весьма симпатичный. Илья хотел повернуться и уйти, но обратил внимание на саквояж, который находился в руках у дамы – изящно сделанный и в точности похожий на настоящий, даже замочки, как выяснилось, открывались: Илья не удержался и сунул руку внутрь.

А сделав это, понял: в саквояже что-то лежит. Секунду спустя он вытащил на свет запечатанный конверт.

«Что это? Завещание?»

Однако это оказалось письмо. На конверте значилось: «Тому, кто найдет». Нашел Илья – значит, письмо адресовано ему. Поговорить с Мартой Иосифовной не удалось, но она все-таки смогла дотянуться до него из вечности, в которой теперь пребывала.

Зинаида Федоровна стояла у крыльца.

– Быстро вы. – Она окинула молодого человека подозрительным взглядом, желая убедиться, что ни телевизор, ни микроволновку он из дому не вынес, вышел с пустыми руками, как и вошел (сумку Илья специально оставил на столике возле входа в дом, а конверт спрятал во внутренний карман куртки). – Ну, насмотрелись, пойдемте, что ли?

Они вышли со двора, и навстречу им вывернулся тощий плешивый мужичонка с круглой, как апельсин, головой.

– Чё, в Ведьмин дом ходили? – спросил он. – И как?

– Товарищ из Быстрорецка, из журнала, – строго сообщила Зинаида Федоровна. – Статью пишет. Шел бы ты отсюда, Савка.

– А ты ему про гроб сказала? – игнорируя ее слова, снова вопросил он.

– Про какой гроб? – Илья остановился и поглядел на Зинаиду Федоровну.

Та досадливо махнула рукой: кого вы слушаете?

Однако Савка не сдавался.

– Я видел, как ей вещи привезли. Старухе-то. Пришел, помочь хотел.

– Видали помощничка! – хохотнула Зинаида Федоровна.

Савка оскорбленно посмотрел на нее и не удостоил ответом.


– Ящик там был. На гроб похожий, только маленький. Старуха больно переживала, как бы не уронили. Видать, ценное что-то было, правильно я говорю? А как померла она, никакого ящика не нашли. Куда он делся? – Савка победно поглядел на Илью. – Как есть грабанули Старуху и прикокнули. Я говорю, говорю, только кто меня слушает?

– И правильно делают, что не слушают! – взвилась Зинаида Федоровна. – Вам, алкашам, какая вера? Вам лишь бы глаза залить!

Савка обиженно запыхтел. А Илья подумал, что он не врет – зачем ему?

Ящик, по всей видимости, был.

Вопрос в том, что было в ящике?





Глава пятая




День плавно перетек в вечер, а Илья и не заметил. Он будто бы выпал, отключился от внешнего мира, позабыл о его существовании, полностью уйдя в то, о чем говорилось в письме, которое он забрал из кукольного саквояжа.

Пока ехал обратно, решил не читать, тем более что позвонили по работе, пришлось по телефону улаживать кое-какие дела. Не успел повесить трубку, как увидел пропущенный от матери. Она желала знать, как дела, когда он вернется. Илье показалось, что больше ее волнует кукла, и он решил сделать то, чего не собирался: поехать не домой, а в редакцию.

Так и вышло, что письмо Марты Иосифовны Илья читал в рабочем кабинете, и сейчас был рад тому, что может спокойно все обдумать.

Отложив письмо в сторону, он, не в силах усидеть на месте, вышел из кабинета и только тут сообразил, что уже довольно поздно, рабочий день закончился почти два часа назад, а в редакции остался лишь он сам.

У Ильи был отдельный кабинет, пусть и небольшой, дверь выходила не в коридор, а в просторное, разделенное перегородками помещение, где сидели журналисты, корректоры, верстальщики. Обычно здесь было много людей, занятых привычными делами. Мерцали мониторы компьютеров, слышались разговоры и телефонные звонки, резвый перестук клавиш, клацанье мышки, приглушенные смешки.

Теперь же офис казался вымершим, люди словно сбежали отсюда, оставив Илью наедине с тем знанием, которое переполняло его. Он обвел рассеянным взглядом непривычно пустой и тихий зал, думая, что одинок как никогда.

Ему нужно было поговорить с кем-то, посоветоваться с человеком, который не примет его за сумасшедшего, поверит, не станет скептически усмехаться.

Илья вернулся в кабинет, взглянул на стопку белых листов, исписанных убористым, бисерным почерком. Письмо притягивало взор, и он снова и снова возвращался мыслями к прочитанному…



«Как не хочется писать эту глупую киношную фразу, но ведь она отражает истину. Поэтому все же напишу: если вы читаете это письмо, значит, меня нет в живых.

Я не боюсь умирать. Более того, смерть видится мне лучшим выходом, правильным. Это избавит меня от сомнений и страхов, а я так устала сомневаться и бояться, ждать, что еще может со мной произойти.

Вопрос не в том, умру ли я, скоро ли это произойдёт, а в том, какой будет моя смерть? Сильно ли буду мучиться? Осознаю ли, что умираю?

Хорошо, что заранее это никому не известно, разве что самоубийцам. Да и те знают лишь дорогу, но не сознают ни тягот пути, ни того, какова конечная станция.

Ладно, что-то потянуло на философию, вообще-то мне такие выверты не свойственны. Я человек простой, с детства была такой, даже сильным воображением не отличалась, все мои представления о жизни всегда лежали в области материалистической, четкой и понятной.

Когда же это изменилось?

Думаю, дело было в необдуманном, опрометчивом решении Пети, моего мужа: он позволил Гусарову превратить проклятую Петровскую больницу в отель. Решение это, в конечном итоге, убило и глупого самонадеянного ресторатора, и еще многих людей, в том числе моего несчастного мужа. И меня тоже потянуло в пропасть, хотя я к тем событиям и непричастна. Однако то была отправная точка: случившееся с Петей подтолкнуло меня к опасному краю. Я какое-то время балансировала на нем, даже могла удержаться, отойти подальше и уцелеть. Ошибка Пети осталась бы его ошибкой, и меня – моего физического существования – все те события с отелем не коснулись бы…

И все же я сделала так, что меня втянуло внутрь этого водоворота, а возможности выплыть теперь уже нет.

Могла я избежать этого кошмара? Или все было предопределено, потому что я не поступила бы иначе, и, стало быть, исход в любом случае был неизбежен? Кажется, я заговариваюсь. В последнее время все как в тумане, соображаю плохо.

В общем, Пети не стало весной прошлого года, он умер ужасно, но еще ужаснее то, что он оставил меня одну. Никого рядом: ни родных, ни близких, ни настоящих друзей.

Боже, как я была зла на него! То, что Пети не стало, я восприняла как предательство, не могла смириться с его смертью и своим унылым, бесконечным одиночеством – таким огромным, что оно заслонило от меня весь мир.

Со стороны может показаться, что это дурь, блажь. Я была богатой женщиной, не было нужды работать, выживать, экономить, менять привычный образ жизни. Можно было жить в свое удовольствие, даже, может, мужчину найти – я же еще не так стара.

В первое время я пыталась жить, как прежде. Месяц, два, три… Куда-то ходила, что-то покупала, с кем-то общалась. Старательно улыбалась знакомым, делала прическу в парикмахерской, ходила красить ногти. Но все это не приносило мне ни капли радости. Из кровати себя поутру приходилось буквально выволакивать, потому что я не могла решить: зачем?

У нас не было детей по моей вине: я не могла их иметь. Я не врала Пете, сказала обо всем еще до брака, чтобы у него был выбор. Он выбрал меня. Сказал: ничего страшного, это не главное в жизни, кто решил, что семья без детей не семья?

Петя не лгал, он и в самом деле в это верил. А я ненавидела себя, свою немощь, ущербность. Не умела себя любить, но Петя любил меня так сильно, что силы этого чувства всегда хватало на двоих. И когда Петя ушел, с ним вместе ушел и источник моего света. Даже мое хобби – куклы, жалкая замена детям, которые так и не родились, перестало приносить радость.

Мне часто казалось, что я внутри – пустая, и после ухода Пети эта гулкая серая пустота выползла наружу и поглотила меня; я барахталась в безвоздушном пространстве и не понимала, что делать дальше, как жить, для чего…

Возможно, все испытывают нечто похожее – есть же эти рассуждения о стадиях горя от потери близкого. Наверное, рано или поздно я доползла бы и до стадии «принятия», а при мысли о Пете испытывала бы тихую светлую грусть, а не рвущую душу боль.

Может, это сродни подростковому периоду: его надо просто пережить, а потом будет легче, ты выберешься из кокона, вместо гусеницы на свет божий появится бабочка.

Но в моем случае хорошее время так и не настало. Не успело.