Другая сторона прощания

Босх кивнул. Осталось найти способ пробраться на чердак.

— Ваши родители еще живы? — спросил он.

— Отец двадцать пять лет как умер. Мать жива, но, если спросить, какой сегодня день, она не ответит. Даже имени своего не помнит. Она в доме престарелых, там за ней хорошо ухаживают. А здесь только я. Развелась, дети выросли и разъехались кто куда.

Босх сумел разговорить Оливию, не возвращаясь к вопросу о том, кто его нанял. Теперь нужно было извернуться так, чтобы речь зашла о чердаке и вещах, которые там хранятся.

— Значит, ваш брат знал, что его усыновили? Вы говорили об этом по телефону.

— Да, знал, — сказала она. — Мы оба знали.

— Вы тоже родились в приюте Святой Елены?

— Меня взяли первой, — кивнула она. — Приемные родители были белыми, а я, как видите, смуглянка. В те времена здесь был белый район. Родители решили, что мне нужен сверстник с таким же цветом кожи, как у меня. Поэтому снова поехали в приют и вернулись с Домиником.

— Вы говорили, что брат знал, как звали его родную мать. Откуда? Такое обычно хранится в тайне. По крайней мере, так было в те времена.

— Да, вы правы. Я так и не узнала, кто моя мать и откуда. Никки отписали моим родителям еще до появления на свет. Когда он родился, они его уже ждали. Но он был хиленький. Врачи сказали, лучше ему какое-то время побыть на материнском молоке. Что-то в этом роде.

— Так ваши родители и познакомились с его матерью.

— Именно. Несколько дней приходили к ней. Наверное, какое-то время сидели у нее в комнате. Позже, когда мы подросли, стало очевидно, что между нами и родителями — они итальянцы — нет никакого сходства. Мы начали приставать с вопросами. Нам сказали, что мы приемные дети. И что маму Никки зовут Вибиана. Рассказали, как встречались с ней, прежде чем она отказалась от Никки.

Похоже, Доминик и Оливия не знали всей истории. Не знали, что случилось с Вибианой. Возможно, их приемные родители тоже об этом не знали.

— Скажите, Ник не пробовал найти настоящих родителей, когда вырос?

— Если даже искал, мне об этом неизвестно. Мы знали, что появились на свет в приюте Святой Елены. Там, где рожают нежеланных детей. Мне никогда не хотелось найти биологических родителей. И Никки, по-моему, тоже.

Босх услышал в ее голосе горькую нотку. Даже сейчас, спустя шестьдесят лет, она не могла простить людей, которые от нее отказались. Гарри понимал: сейчас не лучшее время доказывать, что не все дети, рожденные в приюте, были нежеланными. В те времена у многих — если не у всех — матерей попросту не было выбора.

Он решил направить разговор в другое русло. Отпил из стакана, кивнул на конверт и спросил:

— Там фотографии?

— Решила, что вы захотите на них взглянуть, — сказала Оливия. — И еще там статья из газеты.

Открыв конверт, она протянула Босху пачку фотографий и свернутую пополам газетную вырезку. Снимки и вырезка выцвели и пожелтели от времени.

Босх сперва прочел статью, осторожно развернув вырезку, чтобы та не разошлась по сгибу. Судя по содержанию статьи, газета была местной, а тираж — совсем маленьким. Определить название газеты было невозможно. Заголовок гласил: «Окснардский спортсмен убит во Вьетнаме», а из текста Босх не узнал почти ничего нового. Сантанелло погиб, когда его разведгруппа возвращалась с вылазки в провинцию Тэйнинь. Вертолет попал под снайперский огонь и рухнул на рисовое поле. В статье упоминалось, что Сантанелло увлекался спортом: играл в футбол в университетской сборной, а также в баскетбол и бейсбол в последних классах школы. И еще там были слова матери Сантанелло: та говорила, что сын с гордостью служил своей стране, несмотря на популярные в те времена антивоенные настроения.

Свернув вырезку, Босх протянул ее Оливии и взялся за фотографии. Они были сложены в хронологическом порядке — так, чтобы видеть, как мальчик по имени Доминик превращается в юношу: резвится на пляже, играет в баскетбол, катается на велосипеде… На одном снимке он позировал в форме бейсбольной команды, на другом был в костюме, а рядом с ним стояла девушка. Среди прочих был и семейный снимок с сестрой и приемными родителями. Босх рассмотрел молодую Оливию. В молодости она была красавица. Они с Домиником смотрелись как родные брат и сестра: одинаковый цвет волос и кожи, одинаковые глаза.

На последнем фото Доминик был в форме ВМС. Руки в боки, он позировал на фоне ухоженной лужайки, лихо сдвинув белую бескозырку на затылок — так, что был виден взбитый чуб и прилизанные виски. Не похоже на Вьетнам, подумал Босх. Улыбка у парня была беззаботная, лицо наивное. Этот человек еще не видел войны. Наверное, снимок был сделан в тренировочном лагере.

— Обожаю это фото, — сказала Оливия. — В нем весь Ник.

— Где он обучался? — спросил Босх.

— В окрестностях Сан-Диего. В Бальбоа, в медицинской учебке. Боевую подготовку и курс военно-полевой медицины проходил в Пендлтоне.

— Вы навещали его?

— Лишь однажды, когда он окончил учебку. Тогда я видела его в последний раз.

Босх снова взглянул на фото. Кое-что заметил, присмотрелся внимательнее. Рубашка Сантанелло вся истерлась от ручной стирки и выжимания. Имя на ней читалось с трудом, но там точно было написано не «Сантанелло», а «Льюис».

— Имя на рубашке…

— Да, Льюис. Потому-то он так хитро улыбается. Поменялся рубашками с другом, тот не мог сдать норматив по плаванию. Его звали Льюис. Все они были одеты одинаково, у всех одинаковые прически. Различали их только по именам на рубашках. Льюис не умел плавать, так что Никки надел его рубашку и отправился в бассейн. Записался под именем друга и сдал за него экзамен. — Она рассмеялась.

Босх с улыбкой кивнул. Типичная армейская история про матроса, не умеющего плавать.

— Почему Доминик записался на службу? — спросил он. — Почему пошел во флот, в санитары?

После рассказа о Льюисе Оливия улыбалась. Теперь же улыбка исчезла.

— Господи, это была страшная ошибка, — произнесла она. — Затупил по молодости. И заплатил за это жизнью.

Оливия рассказала, что в январе брату исполнилось восемнадцать лет. Тогда он учился в выпускном классе школы и был старше остальных ребят. Во время войны всем восемнадцатилетним парням было положено проходить медкомиссию для оценки физической формы. Через пять месяцев, окончив школу, он получил призывное свидетельство с пометкой «1А» — то есть годен. И ему, скорее всего, предстояло служить в Юго-Восточной Азии.

— Это было до призывной лотереи, — сказала она. — По правилам, старшие ребята тянули жребий первыми. А Никки был постарше многих. Он знал, что его все равно призовут. Это был лишь вопрос времени. Поэтому пошел добровольцем, чтобы сохранить за собой право выбора. Записался в ВМС. Летом он, бывало, подрабатывал неподалеку от базы в Порт-Уайниме. Насмотрелся на матросов. Говорил, что они красавчики.


— Почему он не пошел в университет? — спросил Босх. — Получил бы отсрочку. Уже в шестьдесят девятом Никсон начал сокращать контингент. Война перешла в затяжную фазу.

— Нет, об учебе речь не шла, — покачала головой Оливия. — Никки был сообразительный парень, но не любил учиться. Терпения не хватало. Он ходил в кино, занимался спортом, увлекался фотографией. Думаю, хотел сам в себе разобраться. К тому же отец занимался продажей холодильников, и учиться было не на что.

Последние слова эхом отозвались в сердце Босха. Учиться было не на что. Если бы Уитни Вэнс исполнил свой отцовский долг — воспитал сына, дал денег на университет, — Доминик и близко не угодил бы во Вьетнам. Отбросив эту мысль, Гарри вернулся к разговору:

— Значит, он хотел стать медбратом? Санитаром?

— Это уже другая история, — сказала Оливия. — Записавшись в армию, он мог выбрать, где служить. Его начали терзать сомнения. Ник хотел быть поближе к гуще событий, но не в самом пекле, понимаете? Такой уж был человек. Ему предложили список военных должностей. Он сказал, что хочет быть журналистом, фотографом или боевым санитаром. Ну чтобы не сидеть без дела, но и не убивать людей направо и налево.

Во Вьетнаме Босх повидал немало парней, которые рвались в бой, но не хотели марать рук. Большинству рядовых было по девятнадцать-двадцать лет. В этом возрасте так и подмывает показать, кто ты таков и на что способен.

— В общем, его определили в санитары. Научили, как вести себя на поле боя, — продолжала Оливия. — Сперва отправили на плавучий госпиталь, но это лишь для начала. Месяца через три-четыре Никки прикрепили к разведгруппе, стали посылать на задания. И он, само собой, погиб, — закончила она сухим будничным тоном.

Это случилось почти пятьдесят лет назад, и Оливия, пожалуй, говорила на эту тему уже десять тысяч раз. Теперь ее слова не пробуждали в ней никаких чувств. Так, часть семейной истории.

— Печально все это, — помолчав, добавила она. — Ему оставалось служить пару недель. Он прислал нам письмо. Говорил, что вернется к Рождеству. Но не вернулся.

Теперь голос Оливии звучал мрачно и угрюмо. Босх подумал, что поторопился с выводами насчет ее эмоций. Отхлебнув еще чая со льдом, он задал следующий вопрос:

— Вы говорили, что из Вьетнама пришли его вещи. Они на чердаке?

Оливия кивнула:

— Там пара коробок. Никки отправил их домой, когда готовился к возвращению. Ему оставалось служить несколько недель. Потом пришел его солдатский сундук с личными вещами. Родители все сохранили, а я засунула на чердак. Честно говоря, не хотела, чтобы все это попадалось на глаза, лишний раз напоминало о нашем горе.

Она определенно не хотела говорить о вещах брата. Тем не менее Босх увидел окно возможностей и слегка разволновался.

— Оливия, — сказал он, — можно мне подняться на чердак и взглянуть на посылки?

Она поморщилась. Должно быть, сочла его вопрос неуместным.

— Зачем?

Босх облокотился на столик. Пришло время говорить откровенно. Ему необходимо было попасть на чердак.

— Затем, что я ищу какую-нибудь связь между вашим братом и моим клиентом. Не исключено, что на чердаке что-нибудь найдется.

— Имеете в виду ДНК? С тех лет?

— Вполне возможно. И еще затем, что я тоже воевал во Вьетнаме. В том же возрасте, что и ваш брат. Помните наш телефонный разговор, когда я стоял у его могилы? Я был на том же корабле, что и он. Возможно, в одно и то же время. Мне нужно взглянуть на его вещи. Не только ради дела. Ради себя самого.

Прежде чем ответить, Оливия задумалась.

— Значит так, — сказала она, — я на чердак не полезу. Лестница хлипкая, боюсь упасть. Если хотите подняться, пожалуйста. Но только без меня.

— Не вопрос, — ответил Босх. — Спасибо, Оливия.

Допив чай со льдом, он поднялся на ноги.





Глава 15




Лестница и впрямь была хлипкая. Она раскладывалась, когда открывали люк в потолке второго этажа. Босх вовсе не страдал от ожирения. Всю свою жизнь он был человеком сухим и жилистым. Но когда он поднимался по деревянной лестнице, она страшно скрипела под его весом, и Гарри опасался, что крепления вот-вот лопнут и он рухнет на пол. Стоя внизу, Оливия с тревогой смотрела на него. Одолев четыре ступеньки, Босх дотянулся до краев люка, чтобы равномерно распределить свой вес и уменьшить нагрузку на лестницу.

— Там веревочка, — сказала Оливия. — Если дернуть, загорится свет.

Лестница выдержала. Поднявшись на чердак, Босх пошарил рукой в темноте. Наконец нащупал шнурок выключателя. Включил свет и осмотрелся.

— Я не была там уже много лет, — крикнула снизу Оливия. — Но по-моему, все его вещи в дальнем углу, справа.

Босх повернул голову. В закоулках чердака по-прежнему было темно. Босх достал из заднего кармана фонарик, которым снабдила его Оливия. Направил луч света в дальний правый угол и тут же увидел знакомые очертания солдатского сундука. Чтобы подойти к нему, пришлось пригнуться, но Босх все равно стукнулся головой о стропила, после чего присел на корточки и уже таким манером добрался до места.

На крышке сундука стояла картонная коробка. Посветив на нее, Босх понял, что это и есть та посылка из Дананга, о которой говорила Оливия. В строках «Отправитель» и «Получатель» стояло одно и то же имя: Доминик Сантанелло. В графе обратного адреса значилось: «Первый медицинский батальон, Дананг». Скотч пожелтел и отслаивался, но Босх увидел, что коробку открывали, а потом снова заклеили и убрали на хранение. Он снял коробку с сундука и отставил ее в сторонку.

Сундук был стандартный, из клееной фанеры, выкрашенной в зеленовато-серый цвет. От времени краска выцвела так, что сквозь нее проглядывала структура фанерного листа. На крышке сундука была такая же блеклая черная надпись, сделанная через трафарет:

ДОМИНИК САНТАНЕЛЛО, МС3