Другая миссис

— Что? — быстро спрашивает Уилл.

— Одну деталь на фотографии тела Элис в телефоне Имоджен…

— Что именно?

— Когда Имоджен фотографировала, полиция еще не приехала. На чердаке была только Имоджен.

Думаю, сколько времени прошло между приходом Имоджен домой и вызовом полиции. Она успела бы сымитировать самоубийство? Имоджен — высокая, но не такая уж крепкая девушка. Вряд ли ей по силам затащить мать на чердак — даже если та была накачана наркотиками, находилась без сознания и не могла сопротивляться, — поднять и засунуть в петлю. Нет, в одиночку такое не провернуть. Ей потребовалась бы помощь.

Вспоминаю ее подруг, с которыми она курит в ожидании парома. Одетые во все черное бунтарки, презирающие самих себя. Они пошли бы на такое?

— Уилл, на снимке видно табурет, который мы нашли на чердаке. Тот самый, на который взобралась Элис, чтобы сделать… то, что сделала. Все вокруг перевернуто вверх дном, а табурет стоит ровно. Причем далеко от Элис. Будь это самоубийство, табурет опрокинулся бы и упал гораздо ближе к ее ногам.

— К чему ты это?

Уилл недоуменно качает головой, но я вижу, как его поза меняется, а брови хмурятся. Он знает, на что я намекаю.

— Мы точно можем быть уверены, что произошло именно с-а-м-о-у-б-и-й-с-т-в-о? Никакого расследования не проводилось. Прощальной записки тоже не было. Разве с-а-м-о-у-б-и-й-ц-ы обычно не оставляют записки? Офицер Берг так и сказал, помнишь? Он и представить не мог, что Элис решится на такое.

— Откуда Бергу знать, способна Элис на такое или нет? — сердито спрашивает Уилл. Обычно он не злится, но сейчас речь о его сестре и племяннице. Его родных.

— Я не доверяю Имоджен, — признаюсь я. И повторяю, что она пугает меня.

— Сэйди, послушай, ну что ты несешь? Сначала обвинила Имоджен в краже ножа; теперь говоришь, что она убила Элис…

Уилл слишком взвинчен, чтобы произносить это слово по буквам ради Тейта.

— Ты зашла слишком далеко. Да, Имоджен не особо приветлива с нами, но нет причин считать, что она способна на убийство.

Уилл, похоже, забыл о недавней надписи «Умри» на стекле моей машины.

— Ты всерьез думаешь, что это убийство, замаскированное под самоубийство? — спрашивает он, не веря своим ушам.

Я не успеваю ответить, потому что Тейт снова начинает канючить:

— Мам, ну пожалуйста, поиграй со мной…

Я опускаю на него взгляд. Его глаза такие грустные, что у меня колет сердце.

— Ладно, Тейт. — Я чувствую угрызения совести: разговариваю с Уиллом, совершенно не обращая внимания на сына. — Во что ты хочешь поиграть? — спрашиваю мягко, хотя внутри все кипит. — В шарады или в настольную игру?

Тейт сильно дергает меня за руку и скандирует:

— Играем в статую, играем в статую!

Это его дергание начинает причинять боль. И действует мне на нервы: Тейт не только больно дергает, но и пытается развернуть меня, заставить принять неестественную позу. Я инстинктивно отнимаю руку и поднимаю над головой, чтобы сын не достал. Со стороны мое невольное движение выглядит резким и грубым. Настолько резким, что Тейт вздрагивает, словно ему отвесили пощечину.

— Мам, пожалуйста, — канючит он, грустно смотрит, встает передо мной и подпрыгивает, пытаясь дотянуться до руки. Я искренне стараюсь проявлять терпение, но сейчас моя голова занята другим, и я понятия не имею, что значит «игра в статую». Тейт начинает плакать. Не всерьез, а крокодиловыми слезами, еще больше выводя меня из себя.

Тут я замечаю отброшенную пинком в сторону около часа назад куклу. Ее обмякшее тельце валяется у стены.

— Убери с дороги свои игрушки, тогда и поиграем.

— Какие игрушки? — спрашивает сын.

— Твою куклу, Тейт, — я начинаю терять терпение. — Вот она.

Указываю в сторону куклы с курчавыми волосами и глазами-шариками. Она лежит на боку, изогнувшись. Платье разорвалось по шву, одной туфли не хватает.

Тейт смотрит на нее подозрительно.

— Это не моя, — отвечает он таким тоном, будто мне следовало самой догадаться. Конечно, кукла принадлежит ему — больше никто из нас не возится с игрушками. Я решаю, что Тейту стыдно: ведь его застукали с куклой.

— Убери ее, — приказываю я.

Тейт реагирует совсем по-детски.

— Сама убери свою куклу, — дерзит он, подбоченясь и высунув язык. Это слегка пугает: Тейт всегда был хорошим, послушным мальчиком. Что на него нашло?

Я не успеваю ответить, как вмешивается Уилл.

— Тейт, — сурово приказывает он, — сделай, как сказала мама: убери свою игрушку. Сейчас же, или мама не станет с тобой играть.

У мальчика нет выбора, и он тащит куклу за ногу вверх тормашками в свою комнату. Даже сквозь потолок слышно, как ее пластиковая голова бьется о дерево.


Вернувшись, Тейт опять начинает скандировать «играем в статую, играем в статую», пока мне не приходится признаться: я понятия не имею, что это за игра. Что никогда не играла в нее и вообще не слышала о ней.

Тут мальчик не выдерживает и обзывает меня вруньей.

— Мама врунья! — От его крика у меня перехватывает дыхание. — Да, врунья! — Крокодиловы слезы превращаются в настоящие. — Ты врешь — ты знаешь эту игру!

Понимаю, нужно отругать его. Но вместо этого я стою ошеломленная, не в силах вымолвить ни слова. А через несколько секунд Тейт выбегает из комнаты, шлепая босыми ногами по деревянному полу. Когда я прихожу в себя, его уже нет. Слышу шум падающего тела в соседней комнате: Тейт повалился куда-то, словно кукла. Я не трогаюсь с места.

Уилл подходит ближе ко мне и откидывает с глаз прядь волос. Я зажмуриваюсь и прижимаюсь к его ладони.

— Как насчет теплой ванны, чтобы расслабиться? — предлагает он. Только тут я понимаю, что сегодня не мылась. Только промокла до нитки из-за пробежки под дождем. Одежда и волосы еще не высохли до конца, и вдобавок от меня неприятно пахнет.

— И не торопись, — советует Уилл. — Мы с Тейтом помиримся, обещаю.

Я благодарна, что он успокоит расстроенного Тейта. Когда я выйду из ванной, все будет по-прежнему.

По пути наверх окликаю сына — обещаю, что мы во что-нибудь поиграем сразу после моего возвращения.

— Хорошо, сынок? — спрашиваю я, перегибаясь через перила. Малыш лежит на краю дивана, упершись животом в подлокотник. Бархатистая ткань намокла от слез. Если Тейт и услышал, то ничего не ответил.

Ступеньки под ногами скрипят. Наверху в спальне обнаруживаю, что простыни валяются в том же виде, как я их оставила, — снятыми с кроватей. Возвращаю их обратно — сменю постельное белье позже.

С улицы в дом просачивается мрак. Трудно поверить, что сейчас не ночь. Включаю свет в коридоре, но тут же выключаю: вдруг кто-нибудь стоит снаружи и наблюдает через окна за Уиллом, Тейтом и мной…





Мышка




Вскоре после своего появления в доме морская свинка Берт начал толстеть. И растолстел так, что передвигался с трудом. В основном он проводил дни, лежа на надутом, как парашют, животике. Отец и Фальшивая Мама говорили Мышке, что она перекармливает его морковкой, и поэтому Берт жиреет. Но Мышка ничего не могла с собой поделать: Берт обожал морковку. Издавал писк каждый раз, когда девочка приносила ее. И Мышка продолжала его перекармливать, зная, что это вредно.

Но однажды у Берта родились детеныши. Только тогда Мышка поняла, что он не мальчик, а девочка — Мышка знала, что мальчики не рожают. Наверное, детеныши уже сидели в животике Берты, когда ее принесли из зоомагазина. Мышка точно не знала, как ухаживать за маленькими свинками, но это уже не имело значения: никто из детенышей не выжил. Ни один.

Мышка расплакалась. Она не любила, когда кто-нибудь страдал. Когда кто-нибудь умирал у нее на глазах.

Мышка рассказала своей Настоящей Маме, что случилось с детенышами Берты. Как они выглядели и как трудно было Берте вытащить их из своего животика. Она спросила, как детеныши попали внутрь Берты, но Настоящая Мама не ответила. Тогда девочка спросила отца. Тот ответил, что расскажет в другой раз — когда она подрастет. Но Мышка не хотела ждать «другого раза» — она хотела узнать сейчас. Фальшивая Мама заявила, что, скорее всего, в смерти детенышей виновата сама Берта, потому что не заботилась о них, как подобает хорошей матери. Однако с глазу на глаз отец сказал, что на самом деле Берта не виновата, потому что она не знала, что делать с детенышами: раньше она никогда не становилась мамой. К тому же иногда такое случается, и ничьей вины в этом нет.

Они собрали трупики и похоронили в яме на заднем дворе. Мышка на всякий случай положила сверху морковку: вдруг она понравилась бы детенышам так же, как и Берте?

Однако Мышка заметила выражение лица Фальшивой Мамы. Та была рада смерти детенышей. Мышка подумала, что, возможно, она имеет к этому какое-то отношение. Ведь Фальшивой Маме не нравилось появление в доме даже одного грызуна, не говоря уже о пяти-шести. Она постоянно говорила об этом Мышке.

Девочке невольно приходила мысль, что детенышей умертвила не Берта, а Фальшивая Мама. Но Мышка боялась произносить это вслух, потому что за это ей досталось бы по полной.





* * *


Мышка многое узнала о животных, наблюдая за ними через окно своей комнаты. Она садилась на подоконник и смотрела на растущие вокруг деревья. Во дворе было много деревьев, а значит, и животных. Потому что — Мышка знала это из книг — деревья обеспечивали животным кров и еду. Животные тянулись к ним. Мышка была рада, что деревья растут так близко.

Она узнала, как животные ладят друг с другом. Узнала, какую пищу любят. Узнала, что у всех имелся свой способ защиты от злых зверей, которые хотят причинить боль. Кролики, например, очень быстро бегают. Они также имели привычку петлять по двору, никогда не передвигаясь по прямой, из-за чего соседской кошке было трудно догнать их. Мышка иногда разыгрывала эту сценку в своей комнате: зигзагами перепрыгивала со стола на кровать, притворяясь, что кто-то или что-то приближается сзади, а она пытается убежать.

Другие животные защищались маскировкой: сливались с окружающей средой прямо на глазах у Мышки. Коричневые белки на коричневых деревьях, белые кролики на белом снегу… Девочка попыталась скопировать и это: надела футболку в красно-розовую полоску, легла на красный полосатый коврик и убедила себя, что теперь она невидимка: если кто-то войдет в комнату, то наступит прямо на нее, потому что не заметит.

Третьи животные прикидывались мертвыми или давали отпор. Четвертые выходили только ночью, чтобы их не заметили. Их Мышка ни разу не видела, потому что в это время спала, но наутро находила их следы на снегу или на земле. Значит, они были здесь.

Мышка пыталась повторить и это — вести ночной образ жизни.

Выбрав время, когда ее отец и Фальшивая Мама должны были крепко спать, девочка вышла из своей комнаты и на цыпочках обошла дом. Отец и Фальшивая Мама спали в отцовской комнате на первом этаже. Мышке не нравилось, что Фальшивая Мама ночевала там: это кровать отца, а не чья-то еще. Мышка считала, что Фальшивой Маме нужно завести свою кровать, свою спальню и свой дом.

Но в ту ночь, когда Мышка попробовала перейти на ночной образ жизни, Фальшивая Мама не спала в кровати отца. Теперь Мышка знала, что Фальшивая Мама не всегда спит и, бывает, тоже ведет ночной образ жизни. Потому что иногда она стояла на кухне, не зажигая свет, и говорила сама с собой. Фальшивая Мама ни разу не сказала ничего осмысленного — просто болтала всякую чепуху. Обнаружив, что Фальшивая Мама бодрствует, Мышка молча и бесшумно развернулась, прошла на цыпочках тем же путем к себе в комнату и заснула.

Из всех животных Мышке больше всего нравились птицы: их так много и они такие разные! Еще ей нравилось, что почти все они ладят между собой, кроме ястреба, который пытался съесть остальных, а это нехорошо.

Хотя Мышка понимала, что люди ведут себя примерно так же: большинство ладят между собой, а немногочисленные исключения пытаются причинить другим боль.

Девочка пришла к выводу, что ей не нравится ястреб: он безжалостный, скрытный и коварный. Ему все равно, кого есть, — даже птицу с птенцами. Птенчики — особое лакомство: ведь они такие беззащитные… Легкая добыча. И у ястреба острое зрение. Он следит за тобой, даже когда ты ни о чем не подозреваешь. Как будто у него глаза на затылке.