Дракула

11 июля.

Туман. Вошли в Босфор. Приняты на борт турецкие таможенные офицеры. Бакшиш. Все в порядке. Вышли в 4 часа дня.





13 июля.

Прошли мыс Матапан. Экипаж чем-то недоволен. Казался напуганным, но не пожелал говорить, в чем дело.





14 июля.

Случилось что-то неладное с экипажем. Люди все добрые молодцы, плававшие со мною раньше. Помощник никак не мог добиться, что случилось; ему сказали только, что что-то произошло, и перекрестились.





16 июля.

Матрос донес, что утром пропал матрос из экипажа — Петровский. На это никак не рассчитывал. Восемь вахт сменилось вчера с левой стороны корабля: был сменен Абрамовым, но не пошел в кочегарку. Люди подавлены более, чем когда-либо. Помощник обращается с ними неприветливо, ожидаю неприятностей.





17 июля.

Вчера один матрос, Олгарен, вошел ко мне в каюту и с испуганным лицом сказал, что, по его мнению, на корабле находится какой-то посторонний человек. Он сказал, что когда стоял на вахте, то на время укрылся за рубку, так как была страшная непогода и лил сильный дождь; и вдруг увидел, как высокий тонкий человек, совершенно непохожий на кого бы то ни было из членов экипажа, вышел на палубу, прошел по ней и затем куда-то исчез. Он осторожно пошел за ним следом, но когда дошел до самого борта, то никого не нашел, а все люки были закрыты. Панический суеверный страх овладел им, и я боюсь, что паника распространится. Чтобы устранить ее, велю завтра хорошенько обыскать весь пароход от носа до кормы.

Немного позже, днем, я собрал весь экипаж и сказал им, что так как они думают, будто на шхуне находится посторонний человек, то мы сделаем обыск от носа до кормы. Первый помощник рассердился, сказал, что это безумие и что поддерживать такие сумасшедшие идеи, значит деморализовать людей; сказал, что возьмется освободить их от всех тревог одним средством, но я приказал ему взяться за руль, а остальные принялись за основательный обыск; все шли рядом, с фонарями в руках; мы не пропустили ни одного уголка. Так как в трюме стояли одни только деревянные ящики, то и не оказалось никаких подозрительных углов, где бы мог спрятаться человек. Люди после обыска сразу успокоились и снова мирно принялись за работу. Первый помощник хмурился, но ничего не говорил.





24 июля.

Какой-то злой рок как будто преследует шхуну, и так уже стало одним человеком меньше, нужно войти в Бискайский залив, предвидится ужасная погода, а тут вчера еще один человек исчез. Как и первый — пропал по время вахты, и больше его не видели. Люди снова в паническом страхе. Сделал всеобщий опрос, желательно ли удвоить вахту, так как они боятся оставаться одни. Помощник рассвирепел.

Боюсь, что снова будет тревога: или он, или остальные совершат какую-нибудь жестокость.





28 июля.

Четыре дня в аду: кружимся все время в каком-то водовороте; а буря не стихает. Ни у кого нет времени поспать. Люди выбились из сил. Затрудняюсь, кого поставить на вахту, никто не способен выдержать. Второй помощник взялся за руль и дал возможность людям насладиться получасовым сном. Ветер стихает, волны еще люты, но меньше, чем раньше, так как чувствую, что шхуна держится крепче.





29 июля.

Новая трагедия. Ночью на вахте был всего один матрос, так как экипаж был слишком утомлен, чтобы ее удваивать. Когда утренняя вахта пришла на смену, то никого не нашла. Теперь я уже и без второго помощника, и среди экипажа снова паника; помощник и я решили держать при себе заряженные пистолеты в ожидании объяснения этой тайны.





30 июля.


Рады, что приближаемся к Англии. Погода чудесная, паруса все распущены. От усталости обессилен. Крепко спал, был разбужен помощником, сообщившим мне, что оба матроса на вахте и рулевой исчезли. На шхуне остались два матроса, помощник и я.





1 августа.

Два дня тумана — и ни одного паруса в виду. Надеялся, что в английском канале смогу подать сигнал о помощи или же зайти куда-нибудь. Мы, кажется, находимся во власти какого-то ужасного рока. Помощник теперь сильнее деморализован, чем остальные. Люди в страхе, работают тупо, терпеливо и покорно. Они русские, он — румын.





2 августа.

Проснулся после пятиминутного сна от крика, раздавшегося точно у моих дверей. Бросился на палубу и подбежал к помощнику. Говорит, что также слышал крик и побежал на помощь, но никого не оказалось на вахте. Еще один пропал. Господи, помоги нам!





3 августа.

В полночь я пошел к рулевому колесу, заметив там человека, но, подойдя к колесу, никого там не нашел. Ветер был сильный, и так как мы шли по ветру, то звать было бесполезно. Я не посмел оставить руль и потому лишь окликнул помощника. Через несколько минут он выбежал на палубу в нижнем белье; он выглядел дико и истощенно, я очень опасаюсь за его рассудок. Он подошел ко мне и глухо шепнул в самое ухо, как будто боясь, чтобы ветер его не услышал: «Оно здесь; я теперь знаю. Я видел это вчера ночью на вахте, оно — в образе высокого, стройного и призрачно-бледного человека. Оно было на корме и выглядывало снизу. Я пополз к нему и ударил его ножом, но нож прошел сквозь него, как сквозь воздух. Но оно здесь, и я его найду. Оно, может быть, в одном из этих ящиков. Я открою их поочередно, один за другим и посмотрю. А вы управляйте шхуной». И с угрожающим видом он направился вниз. Поднялся резкий ветер, так что я не мог отойти от руля. Я видел, как он снова поднялся на палубу с ящиком для инструментов и фонарем, и как спускался в передний люк. Он окончательно сошел с ума, и незачем пробовать его остановить. Он не может испортить этих ящиков; они записаны в накладной «землею», и передвигать их самая безопасная вещь, какую только можно сделать.

Прошло немало времени. Я стал было надеяться, что помощник вернется в более спокойном состоянии, ибо слышал, как он что-то колотит в трюме, а работа ему полезна, — как вдруг раздался страшный крик, от которого вся кровь ударила мне в голову, и на палубу вылетел взбесившийся безумец с блуждающими глазами и лицом, искаженным страхом. «Спасите меня, спасите меня!» — кричал он; затем его ужас перешел в отчаяние, и он сказал решительным тоном: «Лучше и вы бы пришли, капитан, пока не поздно. Он там! Теперь я знаю, в чем секрет. Море спасет меня! Да поможет мне Бог!» И раньше, чем я успел сказать ему хоть слово или двинуться, чтобы его схватить, он бросился в море. Мне кажется, что теперь и я знаю, в чем секрет: это он, этот сумасшедший, уничтожал людей одного за другим, а теперь сам последовал за ними. Да поможет мне Бог! Как я отвечу за весь этот ужас, когда приду в порт? Когда приду в порт?.. Будет ли это когда-нибудь?..





4 августа.

Все в тумане, сквозь который восходящее солнце не может проникнуть. Я узнаю восход только инстинктом, как всякий моряк. Я не осмелился сойти вниз — не рискнул оставить руль; так и оставался здесь всю ночь — и во мраке ночи увидал Его!.. Да простит мне Бог! Помощник был прав, бросившись за борт. Лучше умереть, как подобает мужчине, бросившись в синее море. Но я — капитан, и не имею права покинуть свой корабль. Но я поражу этого врага или чудовище, так как привяжу свои руки к рулевому колесу. Когда силы начнут меня покидать, то вместе с руками я привяжу то, чего Он — или Оно — не посмеет коснуться; и тем спасу свою душу и свою честь. Я становлюсь все слабее, а ночь приближается. Если Он снова посмотрит мне в глаза, у меня может не хватить силы действовать… Если мы погибнем, то, может быть, кто-нибудь найдет эту бутылку и поймет… если же нет… прекрасно, пусть тогда весь мир знает, что я был верен долгу. Да помогут Бог, и Святая Евгения, и все Святые бедной, невинной душе, старавшейся исполнить свой долг…"





Конечно, решение суда осталось открытым. Ничего определенного не выяснено, и неизвестно, какой человек совершил эти убийства. Здесь почти весь народ считает капитана героем, и ему устроят торжественные похороны. Все уже подготовлено и решено, что его тело повезут в сопровождении целой флотилии лодок, сначала вверх по реке, затем назад к Тэт Хилл Пир, и, наконец, поднимут по лестнице аббатства, и похоронят на утесе на кладбище.

Так и не нашлось никаких следов громадной собаки; что вызвало массу неудовольствий, судя по мнению всех жителей, это большое упущение со стороны местных властей.





Дневник Мины Мюррэй




8 августа.

Люси была очень беспокойна, и в эту ночь я также не могла уснуть. Шторм был ужасный, и при каждом завывании ветра в трубе я содрогалась. Иногда были такие резкие удары, что казалось, будто где-то вдали стреляют из пушек. Довольно странно: Люси не просыпалась, но она дважды вставала и начинала одеваться; к счастью, я каждый раз вовремя просыпалась и укладывала ее обратно в постель.

Мы обе встали рано утром и отправились в гавань. Там оказалось очень мало народу и, несмотря на то, что солнце было ясно, а воздух чист и свеж, большие суровые волны, казавшиеся черными в сравнении с белой как снег пеной, покрывавшей их гребни, протискивались сквозь узкий проход в гавань, напоминая человека, протискивающегося сквозь толпу. Я была счастлива при мысли, что Джонатан вчера находился не на море, а на суше. Но на суше ли он? Может быть, он на море? Где он и каково ему? Я продолжаю страшно беспокоиться за него. Если бы я только знала, что предпринять, я бы все сделала!



10 августа.

Похороны бедного капитана были очень трогательны. Кажется, все лодки порта присутствовали, а капитаны несли гроб всю дорогу от Тэт Хилл Пира до самого кладбища. Мы вместе с Люси рано отправились к нашему старому месту в то время, как процессия лодок поднималась вверх по реке. Отсюда было великолепно видно, так что мы могли наблюдать всю процессию. Бедного капитана опустили в могилу очень близко от нас. Люси казалась очень взволнованной. Она все время очень беспокойна, и мне кажется, что это сон прошлой ночи так на ней отзывается. Но она ни за что не хочет сознаться, что является причиной ее беспокойства… В том, что мистер Свэлз был найден сегодня утром на нашей скамье мертвым со сломанной шеей, кроется что-то странное. Он, должно быть, как говорил доктор, в испуге упал со скамьи навзничь; на лице замерло выражение страха и ужаса, люди говорили, что при виде его дрожь пробегает по телу. Бедный, славный старичок! Может быть, он увидел перед собой смерть! Люси так чувствительна, что все отражается на ней гораздо сильнее, чем на других. Она только что страшно взволновалась из-за сущего пустяка, на который я совершенно не обратила внимания, хотя и сама очень люблю собак: пришел какой-то господин, который и раньше часто приходил сюда за лодкой, в сопровождении своей собаки. Они оба очень спокойные существа: мне никогда не приходилось видеть этого человека сердитым, а собаку слышать лающей. Во время панихиды собака ни за что не хотела подойти к своему хозяину, стоявшему вместе с нами на скамье, а стояла в нескольких ярдах от нас и выла. Хозяин ее говорил с ней сначала ласково, затем резко и, наконец, сердито; но она все не подходила и не переставала рычать. Она была в каком-то бешенстве: глаза ее дико сверкали, шерсть стояла дыбом. Наконец хозяин ее разозлился, соскочил вниз и ударил собаку ногою, затем, схватив ее за шиворот, потащил и швырнул на надгробную плиту, на которой стояла наша скамейка. Но едва бедное животное коснулось камня, как тотчас же притихло и начало дрожать. Оно и не пыталось сойти, а как-то присело, дрожа и ежась, и находилось в таком ужасном состоянии, что я всячески старалась успокоить его, но безуспешно. Все эти сцены так взволновали Люси, что я решила заставить ее совершить перед сном длинную прогулку, чтобы она крепче заснула.





Глава восьмая