Дорога смертной тени
Часть 10 из 26 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Сидя рядом с Митей в салоне, Лина едва сдерживалась, чтобы не завыть от оглушающего ужаса, который переполнял ее до краев. Она сжимала зубы, стараясь перетерпеть, успокоиться. Ни к чему выглядеть еще более странной, чем обычно.
Митя, единственный человек, с которым она бесстрашно садилась в автомобиль, знал о ее неприязни к дальним поездкам и перелетам и предложил поехать в Локко на их машине. Лина воспротивилась. Два с лишним дня туда и столько же обратно вычтут из короткого Митиного отпуска слишком много времени. Разве она могла это допустить?
Поэтому они выбрали самолет, благо, что перелет не очень долгий. Но и эти несколько десятков минут пережить непросто…
Лину мутило при мысли о том, какая необъятная бездна раскрыла пасть под самолетом, как властно она манит к себе маленькую смешную металлическую птичку, возомнившую, будто может парить и владеть расстояниями.
В довершение всех бед Лина физически плохо переносила взлет: становилось трудно дышать, подташнивало, голова разламывалась от боли. Таблетки, которые предложила стюардесса, не помогли. Она прикрыла глаза и сосредоточилась. Надо было вобрать, впитать боль внутрь себя. Тогда она делалась частью организма, как печень или селезенка, становилась естественной и неотделимой, как цвет глаз, а потому менее ощутимой.
Вчера Митя помог ей собрать вещи, они уложили их в два больших коричневых чемодана. Было досадно и стыдно, что она не в состоянии самостоятельно справиться с таким простым делом, но, промучившись полдня и ничего путного не добившись, Лина сдалась.
В голове стоял туман, она нервничала и никак не могла решить, сколько пар обуви стоит брать, понадобится ли Мите спортивный костюм, пригодится ли ей вечернее платье, нужно ли брать каждому свой шампунь или вполне можно несколько дней обойтись одним на двоих.
Когда муж отправился вечером в душ, Лина вышла на балкон. Стояла там, в приторных и плотных, как сгущенное молоко, сумерках и задыхалась от окутавшего ее ощущения собственной бесполезности. Она ни на что, ни на что не годится! Только и умеет, что осложнять любимому мужчине жизнь! Лине хотелось плакать, но не получалось. Слезы будто смерзлись в ледяной сухой ком и застряли посреди глотки. Она шагнула вперед, вцепилась в перила и перегнулась вниз.
Четвертый этаж – всего только четвертый. Лина в который раз пожалела, что они не купили квартиру этажом повыше. Вот из окна офиса «Мителины» можно было выпрыгнуть и воспарить, как птица, и улететь сразу туда, где хорошо и ничего больше не болит. А здесь…
Запросто можно переломать ноги или руки, но выжить. Или, хуже всего, перебить позвоночник и на долгие годы остаться инвалидом на попечении Мити. Он будет страдать, мучиться, преданно ухаживая за своей никудышной женой-обузой и… ненавидеть ее.
Этого нельзя допустить. Ни в коем случае. «Он любит меня! Любит!» – прошептала она и почти поверила.
Ангелина вернулась в комнату и постаралась успокоиться, по привычке загнать все эти эмоции и мысли подальше, вглубь себя, чтобы после изгнать из души, выбросив на холст или бумагу.
Нет, Митя ни разу не упрекнул ее, не выказал недовольства. Он принимал все как должное – она это чувствовала. Муж смотрел на нее ясным и открытым взглядом, не насмехался над ней и не презирал, не ругал, не пытался умничать и читать нотации. Хотя она, конечно, заслуживала всего этого – и даже гораздо большего. Но он лишь подшучивал, по-доброму посмеивался над Лининой, как он полагал, рассеянностью и несобранностью.
Но она-то знала, что дело не в рассеянности и забывчивости! Ее секрет состоял в том, что на самом деле Лина никогда не забывала, что от нее требуется, помнила, что и когда нужно сделать! Помнила – и изо всех сил старалась делать как надо, как принято, как правильно, как понравилось бы мужу…
Только обычно ничего не получалось. Или получалось ужасно, плохо. Вот и приходилось врать, валить все на беспамятность и погруженность в себя. Тем более и Митя, и все их знакомые считали, будто Ангелина занята исключительно творчеством, зациклена на собственной персоне и своих картинах.
Митя не осуждал ее – но они, его друзья, осуждали. Вот они-то как раз смотрели косо, и порой она ловила на себе полные неприязни взгляды. Правда, когда замечали, что она на них смотрит, все тут же делали вид, будто улыбаются, рады ее видеть и принимать в свою компанию.
Все, все дружно сочувствовали Мите. Еще бы: отличному парню досталась в жены прибабахнутая, высокомерная эгоистка, повернутая на глупой мазне!
– Ангелёнок, ты как? – Муж склонился над Линой, нежно поцеловал в щеку, взял за руку.
Они были вместе уже больше десяти лет, но магия его прикосновений и поцелуев не меркла, не стиралась с годами. Если бы в этот момент кто-то принялся отпиливать Лине вторую руку, она бы не заметила.
– Нормально, держусь.
Она через силу приоткрыла глаза, улыбнулась мужу.
– Потерпи немножко, котенок. Может, водички?
Митя сочувствовал ей, но понять не мог: ее муки были ему неведомы.
– Ничего не нужно. Скоро пройдет. Я подремлю.
Он некоторое время озабоченно смотрел на Лину, потом кивнул и, не выпуская ее руки, откинулся на спинку кресла. Она снова закрыла глаза.
Все, даже Митя, очень удивились бы, если б узнали, насколько мало на самом деле значило для Лины пресловутое творчество. Она не думала о нем, не страдала от отсутствия вдохновения и не радовалась его наличию. Просто что-то выплескивалось из нее, когда невозможно было дольше носить это в душе, и само собой проливалось на холст, как вода из треснувшего стакана. Только и всего.
И до самой себя ей, в сущности, тоже не было никакого дела. С той поры как она узнала Митю, он стал тем единственным на свете, что имело значение. Когда он был рядом, смотрел, касался, говорил с ней, Лине казалось, что кровь в ее жилах становится сладкой, бешено мчится по артериям, венам и капиллярам, взрываясь в мозгу и заставляя ее задыхаться от мучительно-прекрасной боли.
Когда Митя куда-то уезжал или уходил на работу, оставляя ее одну, Лина переставала существовать. Все предельно просто: его нет – и ее тоже нет. Она впадала в анабиоз, выключалась, как перегоревшая лампочка. Наверное, даже не отражалась в зеркалах. Ей казалось, ее внутренности скручиваются в комок, руки немеют, глаза не видят.
Митя давно стал ее наркотиком.
Она узнала его на три года раньше, чем он ее. Почти тысячу дней любила Митю издали, одна. Неразделенная – а значит, полная! – любовь постепенно заполнила всю Лину, до крошечной поры, до клеточки. И ни на что другое места не осталось…
Однажды Митя заговорил с ней о детях. Точнее, упомянул о своем желании иметь сына или дочку. Это напугало Лину настолько, что она не сумела сдержать эмоций, ошарашив мужа своей реакцией. Лина отлично понимала, что больше никого и никогда не сумеет полюбить, кроме Мити. Ребенок был ей совершенно не нужен, да к тому же сама мысль о том, что кто-то (тем более крошечное, беспомощное, трогательное в своей беззащитности существо!) отберет у нее часть Митиной любви, была невыносима, губительна. Она уже проходила через это и…
Нет, Лина не могла допустить такого! Все эти годы она принимала противозачаточные пилюли и давно сделала бы операцию, если бы твердо знала, что Митя ни о чем не узнает. Разумеется, открыто заявить о своем нежелании рожать не рискнула: это точно оттолкнуло бы мужа от нее. Он бы не сумел понять.
Слава Богу, Митя больше не заговаривал на эту тему. Похоже, вообразил, что Лина нездорова, и из деликатности ни о чем не спрашивал, боялся сделать ей больно. Пусть так и думает, решила она, стараясь не задумываться о будущем.
Меньше чем через полчаса Ангелине стало легче. Головная боль немного отступила, дурнота почти прошла. Они с Митей потягивали минералку из маленьких пластиковых бутылочек и тихо болтали обо всякой ерунде.
Лина была домоседкой, которую почти невозможно вытащить из дому. Нечасто выпадающие отпуска она всегда воспринимала с опаской. Но только не в этот раз: неведомый и прекрасный городок Локко ничуть не пугал. Ей даже почему-то казалось, что она возвращается домой.
Абсурд, конечно. Лина никогда не была на Черноморском побережье. С Митей они отдыхали в Испании, Таиланде и Египте, а что касается детства…
Она не любила вспоминать, как жила до восемнадцати лет.
– Устроимся – и сразу на море! – сказал Митя и улыбнулся.
Он как дитя, подумала Ангелина, улыбаясь ему в ответ, умеет жить здесь и сейчас. Сама Лина постоянно рефлексировала, тревожилась, ворочала в голове ненужные мысли. Как вышло, что они вместе? Почему она полюбила именно его? Почему мы вообще любим одних людей и не выносим других? Почему разрешаем первым находить самые короткие дорожки к нашим душам?..
Они с Митей учились в Архитектурно-художественном институте, там и познакомились.
Четвертого ноября – Лина на всю жизнь запомнила эту дату – студентов согнали в актовый зал на праздничный концерт. Лина была на третьем курсе, Митя – на первом. Он сидел впереди, чуть наискосок, рядом с красивой темноволосой девушкой. У девушки были полные губы, накрашенные яркой алой помадой, хищные длинные ногти и обыкновение поминутно прижиматься к спутнику, окликая его по имени.
Так и выяснилось, что Линину судьбу зовут Дмитрием.
Она взглянула на него – и у нее сбилось дыхание от Митиной красоты. Это была не та красивость, которой обладают всевозможные звездуны и экранные мачо, хотя у Мити были все ее атрибуты: высокий рост, пропорциональная фигура, широкие плечи, правильные черты.
В нем было нечто большее: энергия, жизнь, свет. Даже если он надевал солнцезащитные очки, линия губ и скул, крылья носа, подбородок, брови могли выразить мельчайшие оттенки его эмоций. Это поразительно, ведь обычно, зашторивая глаза темными стеклами, люди становятся безликими манекенами.
Ангелина поражалась тому, как тонко, с каким тщанием его лицо прорисовано Богом. Она сотни раз пыталась повторить это, закрепить Митину красоту на холсте и бумаге, но не сумела. Хотя всем, кто видел ее жалкие потуги, казалось, что сходство есть. Странно, но и его мама, Нина Сергеевна, твердила, что сын на портрете, который невестка написала ко дню ее рождения, выглядит как живой.
Лина удивлялась: неужели мать не видит подмены?
Пока она работала над тем портретом, лицо на холсте действительно жило, меняло выражение. Глаза отражали свет, смотрели в глубину ее сердца. Но стоило наложить последний мазок, как лицо умерло. Окончательность, завершенность безвозвратно сгубили его! Перед Линой был Митин мертворожденный брат-близнец, убогая копия, смешная подделка, гипсовый слепок, отвратительная маска. И никто, никто этого не заметил!
После смерти Нины Сергеевны Лина сожгла портрет. Не могла иначе. Оставалось надеяться, что свекровь с того света простит.
Глава вторая
Она проснулась и увидела, что Мити рядом нет. Кровать была пуста, и на миг Лина запаниковала – куда он мог подеваться? Приподнялась на локте, услышала шум льющейся воды и с облегчением упала обратно на подушку. Митя не ушел, не бросил ее.
Ангелина взяла с тумбочки телефон. Десять утра. Дома она просыпалась куда раньше, но здесь, в Локко, спала урывками, словно ждала чего-то и боялась пропустить.
Это было непростое место, и Лина чувствовала, что как-то связана с ним. Горы, сплошь покрытые лесом, окружали городок, как мрачные суровые стражи. Оберегали от остального мира. Или, может, были чем-то вроде забора с колючей проволокой – как в тюрьме?
– Не вздумайте соваться в горы, заблудитесь в два счета! – предупредил шофер Валера и добавил, что там водятся медведи и змеи.
Митя решил, что это просто страшилка для туристов: наверняка горы исхожены во всех направлениях. А Лина была уверена, что там обитает нечто более загадочное, чем какие-то медведи.
В первый же день они, распотрошив чемоданы, отправились на пляж. Сама Лина, может, и вовсе не стала бы распаковывать багаж, доставая одежду, обувь и предметы гигиены по мере необходимости, но для Мити это было неприемлемо. Он обладал почти женским умением создавать уют везде, где ему предстояло провести больше нескольких часов. Раскладывал тут и там свои вещи, переставлял предметы, как ему было удобно, касался мебели, развешивал полотенца в ванной – и безликий гостиничный номер, комната в гостевом доме, купе или каюта, словно по волшебству приобретали отпечаток его личности. Он наполнял собою все вокруг, и чужие территории признавали Митю хозяином: вещи льнули к нему, охотно шли в руки, спешили служить его потребностям.
При этом он и не подозревал о своей способности покорять пространство.
По дороге на пляж они наткнулись на крошечный ресторанчик под названием «Подсолнухи» и решили перекусить. Лина была не голодна, но Митя хотел есть. Возле входа в кафе стояла большая деревянная фигура медведя, держащего в лапах меню.
Они выбрали столик в углу, возле большого окна. На столе стояли солонка, перечница и пустая салфетница в форме раковины. Подошла официантка, принесла салфетки и приняла заказ: Лина выбрала салат из морепродуктов, Митя – борщ и овощи со свиной отбивной.
Кухня оказалась превосходная, и они решили всегда здесь обедать. Лина смотрела на Митю – ей всегда нравилось смотреть, как он ест. Она не любила сидеть за столом с кем-то, кроме Мити, потому что люди поглощали пищу неопрятно, производили слишком много звуков, которые она называла пищеварительными. Они причмокивали, жевали, сглатывали, слишком широко раскрывали рты, так что были видны куски пищи, и Лине становилось противно, аппетит пропадал.
Зал наполнялся посетителями. Люди рассаживались, делали заказы, разговаривали, смеялись. Лина автоматически подмечала характерные детали их внешности.
Через столик – старички в одинаковых панамах изучают меню, вытирая пот со лба одинаковыми носовыми платками ядовито-зеленого цвета.
У женщины в полосатом топе слишком большой рот, который словно существует отдельно от хозяйки: открывается, закрывается, сжимается, шевелится, выпускает на волю слова и резкий нервный смех, обнажает большие квадратные зубы.
Справа сидит мальчик лет десяти с лениво прикрытыми глазами, что придает ребенку заспанный вид. Напротив него уткнулись в тарелки мужчина и женщина – по всей видимости, родители. Он полный и лысый. У нее на шее висят несколько толстых золотых цепочек.
– Объелся, дышать не могу! – Митя похлопал себя по животу.
К их столику подошла крупная полная женщина, назвавшаяся Марией. Хозяйка ресторана. Лине показалось, что она как-то странно посмотрела на нее, вроде бы настороженно, выжидательно. Но, быть может, это ей только показалось.
Мария и Митя поговорили минутку, он похвалил ее стряпню – выяснилось, что повара в заведении не держали, хозяйка готовила сама. Она выразила надежду, что они всегда будут обедать именно здесь, в «Подсолнухах», и муж заверил ее, что так и будет, им все понравилось.
После Мария, довольная собою и ими, отошла, а они направились к выходу. Митя шел впереди, Лина следом.
За столом возле двери сидел старик в светлом костюме и шляпе. Никакой еды перед ним не было, он не делал попытки изучить меню или позвать официантку. Просто сидел и смотрел прямо на Лину, будто увидел давнюю знакомую. Смотрел-смотрел, а потом кивнул ей и раздвинул губы в улыбке.
Ангелина немного удивилась и поняла, что нервничает. Отчего бы? Ну, улыбнулся ей пожилой человек – что с того? Может, он всем улыбается. Приветливый и милый старикан.
Только вот не был он ни приветливым, ни милым. И глаза у него были колючие, и улыбочка акулья.
Она не стала возвращать ему улыбку и поспешно отвернулась.
Выходя на улицу, Лина, помимо воли, обернулась, чтобы посмотреть на старика в белом еще раз, однако стул, где он только что сидел, оказался пустым. Лина растерянно огляделась: этого человека не было ни возле барной стойки, ни за другими столиками. Спрятаться в небольшом полупустом зале негде, и тем не менее старик куда-то исчез. К тому же так быстро. Лина нахмурилась: не привиделось же ей?
Митя, единственный человек, с которым она бесстрашно садилась в автомобиль, знал о ее неприязни к дальним поездкам и перелетам и предложил поехать в Локко на их машине. Лина воспротивилась. Два с лишним дня туда и столько же обратно вычтут из короткого Митиного отпуска слишком много времени. Разве она могла это допустить?
Поэтому они выбрали самолет, благо, что перелет не очень долгий. Но и эти несколько десятков минут пережить непросто…
Лину мутило при мысли о том, какая необъятная бездна раскрыла пасть под самолетом, как властно она манит к себе маленькую смешную металлическую птичку, возомнившую, будто может парить и владеть расстояниями.
В довершение всех бед Лина физически плохо переносила взлет: становилось трудно дышать, подташнивало, голова разламывалась от боли. Таблетки, которые предложила стюардесса, не помогли. Она прикрыла глаза и сосредоточилась. Надо было вобрать, впитать боль внутрь себя. Тогда она делалась частью организма, как печень или селезенка, становилась естественной и неотделимой, как цвет глаз, а потому менее ощутимой.
Вчера Митя помог ей собрать вещи, они уложили их в два больших коричневых чемодана. Было досадно и стыдно, что она не в состоянии самостоятельно справиться с таким простым делом, но, промучившись полдня и ничего путного не добившись, Лина сдалась.
В голове стоял туман, она нервничала и никак не могла решить, сколько пар обуви стоит брать, понадобится ли Мите спортивный костюм, пригодится ли ей вечернее платье, нужно ли брать каждому свой шампунь или вполне можно несколько дней обойтись одним на двоих.
Когда муж отправился вечером в душ, Лина вышла на балкон. Стояла там, в приторных и плотных, как сгущенное молоко, сумерках и задыхалась от окутавшего ее ощущения собственной бесполезности. Она ни на что, ни на что не годится! Только и умеет, что осложнять любимому мужчине жизнь! Лине хотелось плакать, но не получалось. Слезы будто смерзлись в ледяной сухой ком и застряли посреди глотки. Она шагнула вперед, вцепилась в перила и перегнулась вниз.
Четвертый этаж – всего только четвертый. Лина в который раз пожалела, что они не купили квартиру этажом повыше. Вот из окна офиса «Мителины» можно было выпрыгнуть и воспарить, как птица, и улететь сразу туда, где хорошо и ничего больше не болит. А здесь…
Запросто можно переломать ноги или руки, но выжить. Или, хуже всего, перебить позвоночник и на долгие годы остаться инвалидом на попечении Мити. Он будет страдать, мучиться, преданно ухаживая за своей никудышной женой-обузой и… ненавидеть ее.
Этого нельзя допустить. Ни в коем случае. «Он любит меня! Любит!» – прошептала она и почти поверила.
Ангелина вернулась в комнату и постаралась успокоиться, по привычке загнать все эти эмоции и мысли подальше, вглубь себя, чтобы после изгнать из души, выбросив на холст или бумагу.
Нет, Митя ни разу не упрекнул ее, не выказал недовольства. Он принимал все как должное – она это чувствовала. Муж смотрел на нее ясным и открытым взглядом, не насмехался над ней и не презирал, не ругал, не пытался умничать и читать нотации. Хотя она, конечно, заслуживала всего этого – и даже гораздо большего. Но он лишь подшучивал, по-доброму посмеивался над Лининой, как он полагал, рассеянностью и несобранностью.
Но она-то знала, что дело не в рассеянности и забывчивости! Ее секрет состоял в том, что на самом деле Лина никогда не забывала, что от нее требуется, помнила, что и когда нужно сделать! Помнила – и изо всех сил старалась делать как надо, как принято, как правильно, как понравилось бы мужу…
Только обычно ничего не получалось. Или получалось ужасно, плохо. Вот и приходилось врать, валить все на беспамятность и погруженность в себя. Тем более и Митя, и все их знакомые считали, будто Ангелина занята исключительно творчеством, зациклена на собственной персоне и своих картинах.
Митя не осуждал ее – но они, его друзья, осуждали. Вот они-то как раз смотрели косо, и порой она ловила на себе полные неприязни взгляды. Правда, когда замечали, что она на них смотрит, все тут же делали вид, будто улыбаются, рады ее видеть и принимать в свою компанию.
Все, все дружно сочувствовали Мите. Еще бы: отличному парню досталась в жены прибабахнутая, высокомерная эгоистка, повернутая на глупой мазне!
– Ангелёнок, ты как? – Муж склонился над Линой, нежно поцеловал в щеку, взял за руку.
Они были вместе уже больше десяти лет, но магия его прикосновений и поцелуев не меркла, не стиралась с годами. Если бы в этот момент кто-то принялся отпиливать Лине вторую руку, она бы не заметила.
– Нормально, держусь.
Она через силу приоткрыла глаза, улыбнулась мужу.
– Потерпи немножко, котенок. Может, водички?
Митя сочувствовал ей, но понять не мог: ее муки были ему неведомы.
– Ничего не нужно. Скоро пройдет. Я подремлю.
Он некоторое время озабоченно смотрел на Лину, потом кивнул и, не выпуская ее руки, откинулся на спинку кресла. Она снова закрыла глаза.
Все, даже Митя, очень удивились бы, если б узнали, насколько мало на самом деле значило для Лины пресловутое творчество. Она не думала о нем, не страдала от отсутствия вдохновения и не радовалась его наличию. Просто что-то выплескивалось из нее, когда невозможно было дольше носить это в душе, и само собой проливалось на холст, как вода из треснувшего стакана. Только и всего.
И до самой себя ей, в сущности, тоже не было никакого дела. С той поры как она узнала Митю, он стал тем единственным на свете, что имело значение. Когда он был рядом, смотрел, касался, говорил с ней, Лине казалось, что кровь в ее жилах становится сладкой, бешено мчится по артериям, венам и капиллярам, взрываясь в мозгу и заставляя ее задыхаться от мучительно-прекрасной боли.
Когда Митя куда-то уезжал или уходил на работу, оставляя ее одну, Лина переставала существовать. Все предельно просто: его нет – и ее тоже нет. Она впадала в анабиоз, выключалась, как перегоревшая лампочка. Наверное, даже не отражалась в зеркалах. Ей казалось, ее внутренности скручиваются в комок, руки немеют, глаза не видят.
Митя давно стал ее наркотиком.
Она узнала его на три года раньше, чем он ее. Почти тысячу дней любила Митю издали, одна. Неразделенная – а значит, полная! – любовь постепенно заполнила всю Лину, до крошечной поры, до клеточки. И ни на что другое места не осталось…
Однажды Митя заговорил с ней о детях. Точнее, упомянул о своем желании иметь сына или дочку. Это напугало Лину настолько, что она не сумела сдержать эмоций, ошарашив мужа своей реакцией. Лина отлично понимала, что больше никого и никогда не сумеет полюбить, кроме Мити. Ребенок был ей совершенно не нужен, да к тому же сама мысль о том, что кто-то (тем более крошечное, беспомощное, трогательное в своей беззащитности существо!) отберет у нее часть Митиной любви, была невыносима, губительна. Она уже проходила через это и…
Нет, Лина не могла допустить такого! Все эти годы она принимала противозачаточные пилюли и давно сделала бы операцию, если бы твердо знала, что Митя ни о чем не узнает. Разумеется, открыто заявить о своем нежелании рожать не рискнула: это точно оттолкнуло бы мужа от нее. Он бы не сумел понять.
Слава Богу, Митя больше не заговаривал на эту тему. Похоже, вообразил, что Лина нездорова, и из деликатности ни о чем не спрашивал, боялся сделать ей больно. Пусть так и думает, решила она, стараясь не задумываться о будущем.
Меньше чем через полчаса Ангелине стало легче. Головная боль немного отступила, дурнота почти прошла. Они с Митей потягивали минералку из маленьких пластиковых бутылочек и тихо болтали обо всякой ерунде.
Лина была домоседкой, которую почти невозможно вытащить из дому. Нечасто выпадающие отпуска она всегда воспринимала с опаской. Но только не в этот раз: неведомый и прекрасный городок Локко ничуть не пугал. Ей даже почему-то казалось, что она возвращается домой.
Абсурд, конечно. Лина никогда не была на Черноморском побережье. С Митей они отдыхали в Испании, Таиланде и Египте, а что касается детства…
Она не любила вспоминать, как жила до восемнадцати лет.
– Устроимся – и сразу на море! – сказал Митя и улыбнулся.
Он как дитя, подумала Ангелина, улыбаясь ему в ответ, умеет жить здесь и сейчас. Сама Лина постоянно рефлексировала, тревожилась, ворочала в голове ненужные мысли. Как вышло, что они вместе? Почему она полюбила именно его? Почему мы вообще любим одних людей и не выносим других? Почему разрешаем первым находить самые короткие дорожки к нашим душам?..
Они с Митей учились в Архитектурно-художественном институте, там и познакомились.
Четвертого ноября – Лина на всю жизнь запомнила эту дату – студентов согнали в актовый зал на праздничный концерт. Лина была на третьем курсе, Митя – на первом. Он сидел впереди, чуть наискосок, рядом с красивой темноволосой девушкой. У девушки были полные губы, накрашенные яркой алой помадой, хищные длинные ногти и обыкновение поминутно прижиматься к спутнику, окликая его по имени.
Так и выяснилось, что Линину судьбу зовут Дмитрием.
Она взглянула на него – и у нее сбилось дыхание от Митиной красоты. Это была не та красивость, которой обладают всевозможные звездуны и экранные мачо, хотя у Мити были все ее атрибуты: высокий рост, пропорциональная фигура, широкие плечи, правильные черты.
В нем было нечто большее: энергия, жизнь, свет. Даже если он надевал солнцезащитные очки, линия губ и скул, крылья носа, подбородок, брови могли выразить мельчайшие оттенки его эмоций. Это поразительно, ведь обычно, зашторивая глаза темными стеклами, люди становятся безликими манекенами.
Ангелина поражалась тому, как тонко, с каким тщанием его лицо прорисовано Богом. Она сотни раз пыталась повторить это, закрепить Митину красоту на холсте и бумаге, но не сумела. Хотя всем, кто видел ее жалкие потуги, казалось, что сходство есть. Странно, но и его мама, Нина Сергеевна, твердила, что сын на портрете, который невестка написала ко дню ее рождения, выглядит как живой.
Лина удивлялась: неужели мать не видит подмены?
Пока она работала над тем портретом, лицо на холсте действительно жило, меняло выражение. Глаза отражали свет, смотрели в глубину ее сердца. Но стоило наложить последний мазок, как лицо умерло. Окончательность, завершенность безвозвратно сгубили его! Перед Линой был Митин мертворожденный брат-близнец, убогая копия, смешная подделка, гипсовый слепок, отвратительная маска. И никто, никто этого не заметил!
После смерти Нины Сергеевны Лина сожгла портрет. Не могла иначе. Оставалось надеяться, что свекровь с того света простит.
Глава вторая
Она проснулась и увидела, что Мити рядом нет. Кровать была пуста, и на миг Лина запаниковала – куда он мог подеваться? Приподнялась на локте, услышала шум льющейся воды и с облегчением упала обратно на подушку. Митя не ушел, не бросил ее.
Ангелина взяла с тумбочки телефон. Десять утра. Дома она просыпалась куда раньше, но здесь, в Локко, спала урывками, словно ждала чего-то и боялась пропустить.
Это было непростое место, и Лина чувствовала, что как-то связана с ним. Горы, сплошь покрытые лесом, окружали городок, как мрачные суровые стражи. Оберегали от остального мира. Или, может, были чем-то вроде забора с колючей проволокой – как в тюрьме?
– Не вздумайте соваться в горы, заблудитесь в два счета! – предупредил шофер Валера и добавил, что там водятся медведи и змеи.
Митя решил, что это просто страшилка для туристов: наверняка горы исхожены во всех направлениях. А Лина была уверена, что там обитает нечто более загадочное, чем какие-то медведи.
В первый же день они, распотрошив чемоданы, отправились на пляж. Сама Лина, может, и вовсе не стала бы распаковывать багаж, доставая одежду, обувь и предметы гигиены по мере необходимости, но для Мити это было неприемлемо. Он обладал почти женским умением создавать уют везде, где ему предстояло провести больше нескольких часов. Раскладывал тут и там свои вещи, переставлял предметы, как ему было удобно, касался мебели, развешивал полотенца в ванной – и безликий гостиничный номер, комната в гостевом доме, купе или каюта, словно по волшебству приобретали отпечаток его личности. Он наполнял собою все вокруг, и чужие территории признавали Митю хозяином: вещи льнули к нему, охотно шли в руки, спешили служить его потребностям.
При этом он и не подозревал о своей способности покорять пространство.
По дороге на пляж они наткнулись на крошечный ресторанчик под названием «Подсолнухи» и решили перекусить. Лина была не голодна, но Митя хотел есть. Возле входа в кафе стояла большая деревянная фигура медведя, держащего в лапах меню.
Они выбрали столик в углу, возле большого окна. На столе стояли солонка, перечница и пустая салфетница в форме раковины. Подошла официантка, принесла салфетки и приняла заказ: Лина выбрала салат из морепродуктов, Митя – борщ и овощи со свиной отбивной.
Кухня оказалась превосходная, и они решили всегда здесь обедать. Лина смотрела на Митю – ей всегда нравилось смотреть, как он ест. Она не любила сидеть за столом с кем-то, кроме Мити, потому что люди поглощали пищу неопрятно, производили слишком много звуков, которые она называла пищеварительными. Они причмокивали, жевали, сглатывали, слишком широко раскрывали рты, так что были видны куски пищи, и Лине становилось противно, аппетит пропадал.
Зал наполнялся посетителями. Люди рассаживались, делали заказы, разговаривали, смеялись. Лина автоматически подмечала характерные детали их внешности.
Через столик – старички в одинаковых панамах изучают меню, вытирая пот со лба одинаковыми носовыми платками ядовито-зеленого цвета.
У женщины в полосатом топе слишком большой рот, который словно существует отдельно от хозяйки: открывается, закрывается, сжимается, шевелится, выпускает на волю слова и резкий нервный смех, обнажает большие квадратные зубы.
Справа сидит мальчик лет десяти с лениво прикрытыми глазами, что придает ребенку заспанный вид. Напротив него уткнулись в тарелки мужчина и женщина – по всей видимости, родители. Он полный и лысый. У нее на шее висят несколько толстых золотых цепочек.
– Объелся, дышать не могу! – Митя похлопал себя по животу.
К их столику подошла крупная полная женщина, назвавшаяся Марией. Хозяйка ресторана. Лине показалось, что она как-то странно посмотрела на нее, вроде бы настороженно, выжидательно. Но, быть может, это ей только показалось.
Мария и Митя поговорили минутку, он похвалил ее стряпню – выяснилось, что повара в заведении не держали, хозяйка готовила сама. Она выразила надежду, что они всегда будут обедать именно здесь, в «Подсолнухах», и муж заверил ее, что так и будет, им все понравилось.
После Мария, довольная собою и ими, отошла, а они направились к выходу. Митя шел впереди, Лина следом.
За столом возле двери сидел старик в светлом костюме и шляпе. Никакой еды перед ним не было, он не делал попытки изучить меню или позвать официантку. Просто сидел и смотрел прямо на Лину, будто увидел давнюю знакомую. Смотрел-смотрел, а потом кивнул ей и раздвинул губы в улыбке.
Ангелина немного удивилась и поняла, что нервничает. Отчего бы? Ну, улыбнулся ей пожилой человек – что с того? Может, он всем улыбается. Приветливый и милый старикан.
Только вот не был он ни приветливым, ни милым. И глаза у него были колючие, и улыбочка акулья.
Она не стала возвращать ему улыбку и поспешно отвернулась.
Выходя на улицу, Лина, помимо воли, обернулась, чтобы посмотреть на старика в белом еще раз, однако стул, где он только что сидел, оказался пустым. Лина растерянно огляделась: этого человека не было ни возле барной стойки, ни за другими столиками. Спрятаться в небольшом полупустом зале негде, и тем не менее старик куда-то исчез. К тому же так быстро. Лина нахмурилась: не привиделось же ей?