Дорога смерти

Следующие кружки они выпили почти залпом. Бегин сам, наплевав на уговоры Рябцева, который предлагал его оттащить, сходил в туалет. Вернувшись за стол, пьяно хмыкнул:

— Я забыл про ногу. Наступал на нее. Обещал не забыть, что с ней, а сам забыл.

Рябцев мутным взглядом посмотрел на ногу Бегина, едва при этом не свалившись на пол, на самого Бегина.

— Почему тебе не больно? — икнул Рябцев.

— Что?

— Почему тебе не больно? Я давно заметил. Там на трассе ты расхерачил ногу о сухую ветку. Почти до кости. Вчера ты проткнул ногу насквозь… Почему тебе не больно?

Бегин поколебался. Но он был пьян, и язык развязывался сам собой.

— У меня анальгезия. Такая херня, при которой из-за передозировок обезболивающими и сильных стрессов, в общем, перегрузки нервной системы, ты теряешь способность чувствовать боль. Совсем. Если тебя режут, ты чувствуешь прикосновение. Чувствуешь, как в ране на твоем теле копается рука. Чувствуешь почти все… Кроме боли. Ее нет. Чертовой боли — нет… Ты можешь сидеть, пить пиво, гнить заживо… и даже не подозревать об этом.

Бегин залпом влил в себя остаток пива и, шатаясь, побрел к стойке заказывать еще.

Рябцев смутно помнил, как долго они сидели в баре и сколько еще выпили. В памяти отпечаталось, что Рябцев пытался волочить Бегина по улице, а тот упирался, выдергивал руку и шагал сам. В подъезде он хотел идти по лестнице — Рябцев еле уговорил его отправиться наверх лифтом. Около квартиры Бегин, что-то бубня, искал «куриные лапы» на полу лестничной клетки и порывался выхватить пистолет и отправиться зачищать от убийц из банды ДТА верхний этаж.

Все это время из головы Рябцева, который протрезвел на свежем ночном воздухе, не выходили словно отпечатавшиеся там слова Бегина.

— Володя, я не боюсь смерти. Серьезно. Совсем. Я ведь очень много думал об этом… Это как младенцы боятся ступить на зеленую траву, не понимая, что она из себя представляет. А где есть страх, там мы сразу создаем мифологию. И это всегда мифология ужаса. Но ведь никто не вернулся оттуда, чтобы унять этот священный ужас перед неизвестным — или наоборот, чтобы убедить, что бояться реально стоит. Так почему мы, приземленные сгорбленные к земле насекомые, так уверены, что после смерти нас ждет что-то ужасное? Мы ведь уже переживали смерть однажды. В тот самый день, когда мы рождались. Привычная для нас вселенная разрушилась, а впереди был яркий свет — и леденящий душу ужас. Говорят, родовая травма так сильна, что мы всю жизнь несем на себе ее отпечаток. Это было самое ужасное, что мы все пережили. Но мы — пережили. А потом нам сказали, что это была вовсе не смерть. Так ведь? Оказалось, что это было только начало жизни. Так стоит ли бояться? Когда я сдохну, кто знает, может быть, не будет ничего. Наступит пустота. Но если сознание останется жить, я закрою глаза и полечу туда, где свет. А весь этот рукотворный ад, который мы якобы любим, но на который жалуемся каждый божий день, всю свою жизнь, с утра до вечера, — Бегин махнул рукой вокруг, — пусть катится к чертям собачьим.

Рябцев все-таки сумел не только затолкать упирающегося и что-то бубнящего Бегина в квартиру, но и даже довести его до кровати. Бегин отключился мгновенно — сразу, как уронил голову на подушку. Рябцев, спотыкаясь и матерясь, скинул с него обувь. Даже в кромешной темноте было видно, что бинты на ноге Бегина были красными — кровь из открывшейся кровоточащей раны пропитала каждый миллиметр перевязки.

— Почему — «не было дома»? Ты сказал… тогда, когда рассказывал… Ты сказал, что у тебя не стало даже дома.

— Они его сожгли.

Ничего не соображая, Рябцев уставился на Бегина.

— То есть как? А ты — ты был внутри? — Бегин кивнул. — Погоди. Тебе сломали руки. Ноги. Жуть, б… дь, какая… Подожгли все… Как ты выжил? Как ты выбрался?

— Вытащили. Не знаю точно. Я пришел в себя в больнице. Открытые переломы рук и ног. Даже пальцы на ногах, и те сломаны. Всмятку 12 ребер, некоторые на шесть-семь осколков. Эти куски костей, б…, проткнули все, до чего смогли достать. Легкие, диафрагма, печень. Каким-то чудом, хер знает каким, уцелело сердце, иначе я бы здесь сейчас не сидел. Отбили почку. Из-за внутренних кровотечений даже часть кишечника вырезать пришлось… — Бегин ухмыльнулся, пытаясь сфокусировать взгляд на Рябцеве, который не сводил глаз с Бегина. — Меня собирали по кускам. Как чертов пазл. Тридцать две операции подряд в течение года.

— Охереть. Сань… Даже не знаю, что сказать…

— Весь этот проклятый год в больнице я лежал, прикованный к кровати, — там, в баре, рассказывал Бегин. — И все это время была боль… Боль была такая, что я мечтал сдохнуть. Лишь бы не испытывать ее больше. У меня слов не хватит, чтобы описать это. Я кричал. Я выл, б… дь, так, что срывал голосовые связки. И врачи пытались мне помочь. Пичкали меня анальгетиками. Лошадиными дозами анальгетиков. А я орал, хрипел, выл и просил еще и еще… Иногда отключался. Но лучше не становилось. Потому что, когда я отключался, я видел тех двух тварей, которые кромсали меня на куски. И видел Лену и ее кровь. Потом ты приходишь в себя… и боль возвращалась. Немедленно. И я снова кричал, выл, сжимал кулаки так, что ломались ногти… и требовал еще обезболивающего. А потом наступил тот момент, когда все ушло. Почти сразу. Я думал, это улучшение. Но оказалось, это анальгезия.

На всякий случай Рябцев спрятал в шкафу пистолет Бегина. А потом вышло так, что он нашел бутылку пива в его холодильнике. И в конечном итоге Рябцев, проверив, крепко ли заперта только сегодня установленная новенькая дверь, сел на кухне. Пиво в него больше не лезло. Рябцев курил самокрутки, смотрел в окно и вспоминал слова Бегина.

— Ты живешь с женщиной. Каждое утро и каждый вечер видишь ее. Спишь с ней. Вы вместе ужинаете и общаетесь на разные темы. И ты, дурак, почему-то думаешь, что так будет всегда. Но в этом мире нет ничего постоянного. Наша уверенность в том, что та жизнь вокруг, к которой мы привыкли, это навсегда — самая тупая наша ошибка. Ты можешь сдохнуть в любой момент. Наша планета может взорваться к чертям в любой момент. Вселенная может разлететься к чертям в любой момент. Мы сидим и думаем: «Через год я куплю машину, а через два года мы заведем ребенка». А потом жизнь показывает, что ты — никто, песок под ногами. — Бегин горько ухмыльнулся. Он был вдребезги пьян, а по его щекам, как с изумлением вдруг обнаружил Рябцев, текли слезы. — Знаешь, что для меня было самым хреновым — там, в больнице, пока я год валялся под капельницами? Я понимал, что просрал все. Дом. Жену. Счастье. Нормальное будущее. Просрал всю жизнь. Я это понимал, смирился. На что-то из этого мне вообще было плевать. Но вот то, чего я не мог простить миру тогда и не могу простить до сих пор… Так это то, что он украл у меня возможность даже увидеть ее в последний раз. Увидеть ее лицо. Запомнить его таким, каким оно было в тот последний момент. Я даже не смог побывать на ее похоронах, потому что в этот самый момент валялся в больнице и извивался от боли, как червяк…

Рябцев вспоминал слова Бегина, которые поразили его в самое сердце. Рябцев думал о Вике и Ольге. И вдруг он понял, что Бегин был прав, когда задавал так раздражавшие Рябцева вопросы про месть жене и про смысл такого брака. Бегин был — прав!

Рябцев женат. У него есть Вика, а скоро будет и ребенок. Все остальное не имело никакого значения. Обиды, предательства, месть, вранье… Это мусор, который ему нужно было выбросить из жизни одним махом, не задумываясь. И, как говаривал его, Рябцева, отец — делать то, что должен делать.

Теперь Рябцев точно знал, как ему поступить.





Глава 4




В эту ночь Федор был воодушевлен, как никогда. У него было предчувствие, что их ежедневная работа близится к своему логическому завершению — поимке банды. И причины для этого были. Во-первых, сейчас их больше. В эту ночь на пустыре, месте традиционных сборов перед выездом на трассу, Федор насчитал 90 человек. Пустырь едва вмещал всех активистов движения, которые решили внести свою лепту в их общее дело. Во-вторых, теперь у них была новая тактика, разработанная Федором и его ближайшими соратниками после покушения на Носа. В-третьих, помимо увеличения числа машин и людей — участников ночных рейдов — Федор работал и по другому направлению, которое именно сегодня принесло свои результаты.

Колонна ярких спортивных автомобилей, рычащих каждая на свой лад, словно огромная стая космических существ из футуристического будущего, заполонила крупную автозаправочную станцию неподалеку от развязки, соединяющей кривыми бетонными монолитами Домодедовское шоссе и М-4. Пока одни расплачивались с кассирами, не верящими своему счастью — о такой толпе пожирающих топливо спорткаров, заливающих исключительно полные баки, можно был лишь мечтать — другие сгрудились вокруг Федора.

— Звонил Нос. Всем привет. Он желает нам удачной охоты. У самого Носа все пучком, заживает как на собаке. На одну медсестру глаз положил, просит привезти ему ящик г… донов, — по ряду стритрейсеров проползли смешки. — Кто хочет навестить его в больничке, милости просим. Завтра я часам к пяти хочу к нему заскочить. Кто со мной — звоните.

Ему принесли сдачу. Пряча деньги в карман, Федор продолжал:

— Дальше. Народ, все вы знаете, что я на нашем паблике веду ежедневный отчет о проделанной за ночь работе. Так вот, на меня вышел один человечек. Он совершенно бесплатно готов одолжить нам тепловизор. Крутой прибор, который стоит почти полтора ляма.

— Зачем нам? — буркнул кто-то.

— Затем, мля. Уроды разбрасывают шипы на асфальте, а сами что делают? Иногда сидят в тачке, а иногда, как все мы знаем, прячутся где-то в обочинах, в кустах, за деревьями. С помощью тепловизора мы сможем их увидеть, а значит, правильно среагировать. И если повезет, взять их теплыми, пока они будут думать, что сидят себе в кустах в полной безопасности. Круто? Круто. Так что теперь у нас не только массовка, но и крутые гаджеты, которых нет даже у ментов. Завтра я встречаюсь днем с этим человечком, он мне все показывает, как тепловизором управлять и пользоваться.

Федор осмотрелся. Заправщик шептался о чем-то с кассиршей за решеткой, косясь на толпу стритрейсеров. Пора было освобождать территорию АЗС.


— Так, ладно. Забиваем полные баки, кто еще не забил. И уходим на трассу. Как и договаривались, сегодня идем двумя колоннами. Во главе первой я, Артур, Сухарь, Бобер и Петро. Мы уходим на Домодедовское шоссе, на М-4 «Дон» до Ртищево, где сворачиваем на Каширку и возвращаемся назад. Вторую колонну ведут Кукарский, Штейн, Карчикян и Смокин. Они идут по Каширскому шоссе на М-5 и прочесывают ее до большой бетонки. Связь каждые пятнадцать минут. Так мы окучим за одно и то же время вдвое больше площади и ничем не рискуем, потому что теперь нас много. И главное, народ! Все учли ошибку Носа? Его от смерти спасли только реакция и опыт. У большинства остальных такой подготовки нет. Теперь в одиночку на дороге не остается никто. Только все вместе. Теперь это правило номер один.

Предчувствие не подвело Федора. Улов появился практически сразу — через полчаса после того, как колонна во главе с ним вышла на ночную трассу. За поворотом на Бронницы они заметили стоявшую в обочине серую «черри», внутри которой метались огоньки.

Действовали, как всегда: три машины — Федора и ударных групп в составе Артура, Сухаря, Бобра и Петро — блокировали «черри» с трех сторон. Они еще не успели выскочить из автомобилей, как рычащая колонна замерла, заняв всю крайнюю полосу, насколько хватало взгляда.

В машине сидели двое. В свете фар мелькнули стеклянные глаза водителя. Артур распахнул дверцу, и Сухарь с Бобром с оружием в руках взяли на мушку парня за рулем.

— Из машины вышли! Вышел!

— А вы кто такие? — неровным голосом, словно язык его не слушался, пробормотал водитель. — Пошли нах… отсюда, а то у… бу!

Его выволокли на воротник. Из салона машины ударил в нос характерный запах марихуаны.

— Опа. Че, пацаны, накуриваемся потихоньку?

Пассажир оказался менее дерзким, но более шустрым. Он выпрыгнул из «черри», когда Петро и еще двое стритрейсеров шагнули к его дверце, и бросился бежать в лес. У обочины споткнулся и кубарем покатился вниз.

— Держи его! Стой, б… дь!

Петро первым догнал пассажира. Прыгнул на его спину, вжав в траву. Когда подоспело подкрепление, они подняли пассажира и, что-то нечленораздельно мычащего, поволокли наверх.

— Оружие в машине есть?

— Иннах.

Федор схватил водителя за волосы и дернул назад, шипя в лицо:

— Слышь, обсосок, я с тобой цацкаться не буду! Оружие, повторяю, есть?

Сухарь и Бобер с фонарями в руках обследовали салон. Сухарь присвистнул и хлопнул Федора по руке, привлекая внимание:

— Укол, зацени-ка.

Луч фонаря высветил рулевое колесо. Панель под ним была вскрыта, из панели торчали разноцветные проводки.

— Ключа в замке нет. Угнали тачку хлопцы.

— Где машину угнал? — Федор ткнул водителя в бок. — Слышь, ты? Где взял тачку?

— Пошел на х…

— Артур, звони гайцам, пусть наряд присылают. Поворот на Бронницы. Скажи, у нас тачка в угоне. И номер им продиктуй, пусть сразу по базам пробьют.

Петро тем временем обыскал карманы пассажира, выкладывая их содержимое на крышку капота «черри».

— Укол!

Федор посветил фонарем на капот. На металлической поверхности лежали тонкий обшарпанный кошелек, сотовый телефон, зажигалка и пачка сигарет. И треугольный сверток, размером чуть больше спичечного коробка, из газетной бумаги.

— Там анаша. Что-то осталось еще, не все сдолбили.

Водитель стал приходить в себя, осмысленным взглядом осмотрел обступивших «черри» людей и испуганно замычал:

— Вы кто вообще? Это моя машина. Не надо… не надо ментов.

Экипаж ДПС прибыл быстро — они как раз патрулировали участок трассы десятью километрами южнее. Как оказалось, машина действительно в угоне: регистрационный номер был внесен в базу не более двух часов назад, когда владелец автомобиля выглянул в окно и вдруг не обнаружил во дворе своего железного коня.

Оставив любителей анаши на инспекторов ГИБДД, колонна двинулась дальше по трассе. Дорога постепенно сужалась. Машин было все меньше — сказывалась и ночь, и все большая удаленность от Москвы — трасса сузилась до четырех полос, фонарные столбы попадались все реже, а значит, затемненных участков было все больше. По приказу Федора колонна сбросила скорость и сейчас двигалась не более 80 километров.

— Укол, тут стоянка стихийная через пять километров, — донесся из включенного на конференц-связь и громкий режим сотового телефона. — Мы там неделю назад брошенную тачку нашли, помнишь? Проверим?

Стихийная стоянка находилась по правую сторону. Это была просто небольшая погруженная в темноту полянка, словно вырванная у обступавшего ее со всех сторон леса. Участок трассы находился между двумя деревушками, в которых не было мотелей и платных стоянок, и здесь местные находчивые граждане устроили свою, стихийную стоянку. На ней останавливались дальнобойщики, не дотянувшие до Москвы, а по утрам собирались междугородние маршрутки, устроив себе здесь что-то вроде конечной. Съезд на пустырь был узким, на нем не могли разъехаться две машины, но это был даже плюс — никто не улизнет во время проверки даже при всем желании — разве что в лес.

Обложили стоянку в мгновение ока, все действия за недели рейдов на трассе были отточены. Первые три машины колонны — Федора и ударных групп — сразу за въездом разъехались в разные стороны, блокируя дальнюю и боковые стороны поля. Остальная часть колонны, насчитывающей 23 автомобиля, забились на стоянку вразнобой.

На поляне стояли две фуры и три огромных грузовых прицепа. Между ними темнела старенькая «шестерка» с тонированными стеклами. Федор и ударники с ружьями и травматиками двинулись к легковому автомобилю, пока все остальные взяли на себя проверку фур и их водителей.

Федор стукнул в водительское стекло. Оно наполовину опустилось. За рулем находился угрюмый, напряженный и чуть напуганный водитель — небритый парень со сломанным носом.

— Выходим, — сказал Федор. Тот колебался. — Выходим, говорю, выходим!

Поняв, что спорить бесполезно, небритый выбрался из машины.

— Что ты тут делаешь?