Дом сестер
Часть 60 из 87 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Да. И я думаю, что справлюсь с этим. Я не хочу, чтобы мой ребенок, когда он появится на свет, прежде всего увидел пьяного отца.
Фрэнсис вздрогнула. Она это знала. Но услышать о ребенке от него было выше ее сил. Ребенок был триумфом Маргариты.
Фрэнсис вспомнила, что уже во время похорон Чарльза Джон с год как не пил. Тогда у него были явные проявления абстиненции — он дрожал, и у него было серое лицо. Сегодня ничего подобного не наблюдалось. Должно быть, Джон преодолел самый худший период и действительно справился. Фрэнсис понимала, что должна радоваться этому. Но она не могла. Для Маргариты он бросил пить. Для нее — нет.
«Но боролось ли ты за это? — сразу спросил ее внутренний голос. — Тебе ведь было совершенно безразлично, пьет он или нет. Разве для тебя не было самым главным взять верх над Викторией? Ты знала, что она всегда ворчала на него из-за алкоголя. А ты была сама терпимость, человек, при котором он мог делать все, что хотел, не слыша эти бесконечные упреки. Но ты никогда не задавалась вопросом, оказывала ли ты ему тем самым услугу».
Ее холодное, непримиримое отношение растаяло. Она не хотела показать ему ни проблеска своего чувства — но внезапно ее гордость парализовало, и та осталась где-то далеко позади нее.
— Ты очень любишь Маргариту? — тихо спросила Фрэнсис.
Он на какое-то время задумался, потом сказал:
— Она придает моей жизни смысл.
— Это не ответ на мой вопрос.
— По-своему да. Я не думаю, что действительно люблю ее. Не так, как я люблю и всегда любил тебя. Возможно, даже мои чувства к Виктории в самом начале были более сильными, чем сейчас к Маргарите. И я не думаю, что она испытывает ко мне то же, что испытывала к своему мужу. Скорее… мы просто нуждаемся друг в друге. Мы поддерживаем друг друга.
— Такую поддержку во мне ты, очевидно, не нашел, — сказала Фрэнсис.
Ей оставалось почистить еще две картофелины. Она работала сейчас очень медленно — и не знала, куда деть свои руки, свой взгляд, если она закончит чистить картошку.
— Ты никогда не разделяла мою жизнь, — сказал Джон. — Когда я впервые тебя об этом попросил, ты уехала в Лондон и нашла там довольно своеобразный способ самореализации. А потом, после моего развода с Викторией, ты решила, что теперь невозможно узаконить то, чем мы занимались тайно все эти годы. Может, в этом ты была права. — Джон устало потер глаза. — Вот только для меня это означало жизнь в одиночестве. Может быть, ты не сможешь себе это вполне представить, поскольку никогда этого не испытывала. Вокруг тебя всегда были люди, Фрэнсис. Даже сейчас, несмотря на все удары судьбы, которые пришлось вынести твоей семье, в твоем доме кипит жизнь. Две девочки, ты, Виктория, Аделина… вы, конечно, часто действуете друг другу на нервы, но не чувствуете себя одинокими. В этом доме очень много тепла. — Джон огляделся, рассматривая цветастые шторы на окнах, лоскутный ковер на каменной плитке, банки с травами на настенной полке. — Здесь очень много тепла, — повторил он.
Фрэнсис дочистила последнюю картофелину — если б она продолжила ее кромсать, та стала бы совсем крошечной, — встала, подошла к мойке и пустила воду в кастрюлю. Потом повернулась и в нерешительности прислонилась к столу.
— Ты сама знаешь Дейлвью, — сказал Джон. — И не напрасно всегда боялась жить там. Эти огромные помещения с высокими потолками… Повсюду темная обшивка стен, которая делает помещения такими мрачными. Бесконечные анфилады комнат. И среди них — я с пропыленным дворецким и с парой безмозглых горничных; с людьми, с которыми меня ничего не связывает. Иногда у меня действительно складывалось впечатление, что все это можно вынести только с помощью виски. — Он посмотрел на Фрэнсис. — Ты меня понимаешь?
— Да, — ответила она. — Мне кажется, да.
Выражение его лица смягчилось. На нем появилась нежность, которую Джон всегда находил для Фрэнсис. Нежность, которая образуется из многолетней душевной близости. Он охватил единым взглядом весь ее облик.
«Что он видит? — спрашивала себя Фрэнсис, ощущая тоску на сердце. — Почти пятидесятилетнюю женщину в платье, покрытом пятнами, которая постоянно вытирает руки о фартук, хотя они уже давно чистые? Женщину с растрепанными волосами, в которых преобладает седина? Женщину, лицо которой слишком худое, слишком строгое, чтобы быть миловидным? Но нет другого лица, которое бы он так хорошо знал…»
— Как бы сильно я тебя ни любил, — сказал он тихо, — в один прекрасный момент я понял, что моя жизнь в оставшиеся годы не может продолжаться в метаниях между пустотой моего дома и случайными встречами с тобой в заброшенной лачуге. Для этого я слишком стар.
— Я понимаю, — сказала Фрэнсис. Совсем недавно она думала именно об этом.
— Я хотел большего. Мне нужна была женщина, которая могла бы разделить со мной жизнь. Не такая, как Виктория, с которой мне не о чем говорить. Не такая, как ты, которая всякий раз дарит мне свое время и свое тело лишь на несколько часов, а потом встает и уходит. Я хотел, чтобы ты стала моей женой, но… — Он поднял руки и безвольно опустил их. — К чему еще раз все это пережевывать?
— Может быть, у нас сегодня было бы уже пятеро детей и даже первые внуки, — сказала Фрэнсис.
Джон засмеялся.
— Мы были бы большой, шумной и счастливой семьей. Ты вязала бы для детей носки, а наши дочери советовались бы с нами об их проблемах с замужеством.
— И ты ходил бы выпивать с нашими сыновьями. И вы сцеплялись бы мертвой хваткой, если б у них были иные политические взгляды, нежели у тебя.
— Наших сыновей, вероятно, не было бы здесь. Они бы сражались против Гитлера.
— Наверное, хорошо, что у нас их нет.
— Да, — сказал Джон.
Потом он встал, обошел стол, остановился перед Фрэнсис и взял ее руки в свои. Она смотрела на его пальцы. Как часто они нежно касались ее…
— Я хочу, чтобы ты кое-что знала, — сказал он. — Хочу, чтобы ты знала: я тебя люблю. Ничуть не меньше, чем тогда на Свэйле, когда я приехал, чтобы тебя успокоить. Совершенно не важно, что я делаю. Совершенно не важно, что делаешь ты. Безразлично, сколько седых волос появилось у нас за это время и сколько обид нанесли мы друг другу. Все это не имеет никакого значения. Ничто никогда не разлучит нас.
Она кивнула, но его неожиданная физическая близость пробудила в ней чувства, сделавшие ее беспомощной; яд ревности моментально пропитал ее насквозь.
— Почему Маргарита? — спросила она. — Потому что она симпатичная? И почти на двадцать лет моложе, чем я?
Джон сердито покачал головой.
— Фрэнсис!.. Я думал, ты знаешь меня лучше. Маргарита молода и симпатична, но у меня уже была очень красивая женщина, и ничего не сложилось. Маргарита важна для меня, потому что она меня по-настоящему понимает. Она не просто глупая кукла с милой улыбкой и длинными ресницами. После последней войны моя жизнь вышла из колеи. Жизнь Маргариты также полностью сломалась. Она самым страшным образом потеряла мужа и свою Родину. Ей снятся такие же кошмарные сны, как и мне. Она понимает меня, когда я молчу, и понимает, когда я хочу говорить. А я понимаю ее. Возможно, это то, чего ищут больше, чем страсти, когда ты уже не молод: понимание. Во всяком случае, это то, что ищу я.
Фрэнсис кивнула и, когда Джон притянул ее к себе, отогнала от себя мучительные картины и мысли, крутившиеся в ее голове. Сейчас она была вся во власти его успокаивающих слов, ибо чувствовала, что Джон говорит правду — по крайней мере, ту правду, которую он ощущал. Прислонилась головой к его плечу. «Только на одну секунду, — подумала она, — только на эту секунду…»
— Господи, как же я тебя люблю, — произнес Джон, прижавшись к ее уху.
Фрэнсис открыла глаза — и через его плечо увидела входную дверь и злобное, хитрое лицо Марджори Селли.
Позже Марджори уверяла ее, что ни за что на свете не собиралась подслушивать. И что она даже не подкрадывалась. Она совершенно обычно вошла в дом.
— И зачем? — спросила Фрэнсис дрожащим от едва сдерживаемой ярости голосом.
— Что — зачем? — спросила в ответ Марджори.
— Зачем ты вообще пришла?
— Мне захотелось пить, и я собиралась налить в кухне стакан воды. Но потом…
— Что потом?
— Я увидела вас и Джона Ли. Он стоял вплотную к вам и держал вас за руки. Еще он сказал, что любит вас.
— И тебе не пришла в голову идея дать о себе знать?
— Я стояла как вкопанная, — утверждала Марджори. — Вы можете это понять? Я была очень, очень удивлена. Я ведь понятия не имела, что вы и Джон Ли…
«Конечно, маленькая, лживая бестия, — подумала Фрэнсис, — ты в самый первый день, у постели Чарльза, уже узнала больше, чем тебе следовало».
Разговор длился несколько часов, после того как Марджори пришла в кухню, и целый час после ужасного скандала во время ужина. В первый раз Фрэнсис уступила своему давнему желанию и дала Марджори пощечину, что принесло ей самой небольшое облегчение, но в остальном ничего не изменило…
Когда Фрэнсис увидела Марджори внизу, в кухне, она отпрянула от Джона и голосом, который ей самой показался чужим, сказала:
— Марджори! Что ты здесь делаешь?
— А что делаете вы? — спросила Марджори.
— Привет, Марджори, — сказал Джон.
— Я спросила, что ты здесь делаешь, — настаивала Фрэнсис.
Марджори молча повернулась и убежала прочь. Ее босые ноги прошлепали по каменной плитке в прихожей. Потом с треском захлопнулась входная дверь. Фрэнсис хотела побежать за девочкой, но Джон схватил ее за руку.
— Не надо. Если ты сейчас устроишь ей сцену, только все еще больше осложнишь.
— Да некуда уже дальше осложнять… Она все знает.
— Она не знает, что было раньше.
— Ты уверен? Может быть, она целую вечность стояла там, за дверью!
— Сейчас ты должна успокоиться, Фрэнсис. Все иное сделает ситуацию еще более острой. — Джон отпустил ее руку.
Фрэнсис обеими руками убрала волосы со лба.
— Как только ты можешь быть таким невозмутимым? Представь себе, что она расскажет Маргарите о том, что здесь видела…
Он пожал плечами:
— Тогда нам с Маргаритой придется решать, как справиться с данной ситуацией. Во всяком случае, я не побегу за тринадцатилетней девчонкой, чтобы упрашивать ее держать язык за зубами.
Фрэнсис знала, что он прав, — и все-таки нервничала и не могла освободиться от чувства, что ее ждет нечто неприятное. После того как Джон ушел, она продолжала заниматься ужином, но все время ощущала свою нервозность. У нее постоянно что-то падало из рук и не удавались простейшие дела. Она то и дело поднимала голову, прислушиваясь к каждому шороху, надеясь, что Марджори вернется, пока не пришли остальные. Может быть, удастся выяснить, что она задумала…
Духота, между тем, становилась невыносимой. По небу неслись плотные сине-черные облака и в конце концов настолько заволокли его, что Фрэнсис была вынуждена включить в доме свет. Приближающаяся гроза представлялась ей дурным знаком. Когда Фрэнсис наконец услышала, как открылась входная дверь, она крикнула в надежде:
— Марджори?
Но на кухню вошла Лора.
— Это я, — сказала она. — Я не знаю, где Марджори. Она вошла в дом, и больше я ее не видела… А мы скоро будем ужинать?
— Через час. Послушай, если увидишь Марджори, пришли ее, пожалуйста, ко мне, хорошо?
Через полчаса приехала Аделина, с которой ручьями струился пот, так как от автобусной остановки она шла пешком и жара совершенно изнурила ее. Вскоре после этого появилась Виктория, буквально в тот момент, когда первые капли дождя начали тяжело падать на землю.
— Боже мой, что сегодня был за день! — сказала она. — В этой духоте невозможно было дышать!
— Надвигается гроза, — ввернула Аделина.
— Маргарита не приехала с тобой? — спросила Фрэнсис.
— Я высадила ее в Дейл-Ли перед гостиницей. Пригласила ее на ужин, но она не захотела. Похоже, совершенно измоталась…
Фрэнсис вздрогнула. Она это знала. Но услышать о ребенке от него было выше ее сил. Ребенок был триумфом Маргариты.
Фрэнсис вспомнила, что уже во время похорон Чарльза Джон с год как не пил. Тогда у него были явные проявления абстиненции — он дрожал, и у него было серое лицо. Сегодня ничего подобного не наблюдалось. Должно быть, Джон преодолел самый худший период и действительно справился. Фрэнсис понимала, что должна радоваться этому. Но она не могла. Для Маргариты он бросил пить. Для нее — нет.
«Но боролось ли ты за это? — сразу спросил ее внутренний голос. — Тебе ведь было совершенно безразлично, пьет он или нет. Разве для тебя не было самым главным взять верх над Викторией? Ты знала, что она всегда ворчала на него из-за алкоголя. А ты была сама терпимость, человек, при котором он мог делать все, что хотел, не слыша эти бесконечные упреки. Но ты никогда не задавалась вопросом, оказывала ли ты ему тем самым услугу».
Ее холодное, непримиримое отношение растаяло. Она не хотела показать ему ни проблеска своего чувства — но внезапно ее гордость парализовало, и та осталась где-то далеко позади нее.
— Ты очень любишь Маргариту? — тихо спросила Фрэнсис.
Он на какое-то время задумался, потом сказал:
— Она придает моей жизни смысл.
— Это не ответ на мой вопрос.
— По-своему да. Я не думаю, что действительно люблю ее. Не так, как я люблю и всегда любил тебя. Возможно, даже мои чувства к Виктории в самом начале были более сильными, чем сейчас к Маргарите. И я не думаю, что она испытывает ко мне то же, что испытывала к своему мужу. Скорее… мы просто нуждаемся друг в друге. Мы поддерживаем друг друга.
— Такую поддержку во мне ты, очевидно, не нашел, — сказала Фрэнсис.
Ей оставалось почистить еще две картофелины. Она работала сейчас очень медленно — и не знала, куда деть свои руки, свой взгляд, если она закончит чистить картошку.
— Ты никогда не разделяла мою жизнь, — сказал Джон. — Когда я впервые тебя об этом попросил, ты уехала в Лондон и нашла там довольно своеобразный способ самореализации. А потом, после моего развода с Викторией, ты решила, что теперь невозможно узаконить то, чем мы занимались тайно все эти годы. Может, в этом ты была права. — Джон устало потер глаза. — Вот только для меня это означало жизнь в одиночестве. Может быть, ты не сможешь себе это вполне представить, поскольку никогда этого не испытывала. Вокруг тебя всегда были люди, Фрэнсис. Даже сейчас, несмотря на все удары судьбы, которые пришлось вынести твоей семье, в твоем доме кипит жизнь. Две девочки, ты, Виктория, Аделина… вы, конечно, часто действуете друг другу на нервы, но не чувствуете себя одинокими. В этом доме очень много тепла. — Джон огляделся, рассматривая цветастые шторы на окнах, лоскутный ковер на каменной плитке, банки с травами на настенной полке. — Здесь очень много тепла, — повторил он.
Фрэнсис дочистила последнюю картофелину — если б она продолжила ее кромсать, та стала бы совсем крошечной, — встала, подошла к мойке и пустила воду в кастрюлю. Потом повернулась и в нерешительности прислонилась к столу.
— Ты сама знаешь Дейлвью, — сказал Джон. — И не напрасно всегда боялась жить там. Эти огромные помещения с высокими потолками… Повсюду темная обшивка стен, которая делает помещения такими мрачными. Бесконечные анфилады комнат. И среди них — я с пропыленным дворецким и с парой безмозглых горничных; с людьми, с которыми меня ничего не связывает. Иногда у меня действительно складывалось впечатление, что все это можно вынести только с помощью виски. — Он посмотрел на Фрэнсис. — Ты меня понимаешь?
— Да, — ответила она. — Мне кажется, да.
Выражение его лица смягчилось. На нем появилась нежность, которую Джон всегда находил для Фрэнсис. Нежность, которая образуется из многолетней душевной близости. Он охватил единым взглядом весь ее облик.
«Что он видит? — спрашивала себя Фрэнсис, ощущая тоску на сердце. — Почти пятидесятилетнюю женщину в платье, покрытом пятнами, которая постоянно вытирает руки о фартук, хотя они уже давно чистые? Женщину с растрепанными волосами, в которых преобладает седина? Женщину, лицо которой слишком худое, слишком строгое, чтобы быть миловидным? Но нет другого лица, которое бы он так хорошо знал…»
— Как бы сильно я тебя ни любил, — сказал он тихо, — в один прекрасный момент я понял, что моя жизнь в оставшиеся годы не может продолжаться в метаниях между пустотой моего дома и случайными встречами с тобой в заброшенной лачуге. Для этого я слишком стар.
— Я понимаю, — сказала Фрэнсис. Совсем недавно она думала именно об этом.
— Я хотел большего. Мне нужна была женщина, которая могла бы разделить со мной жизнь. Не такая, как Виктория, с которой мне не о чем говорить. Не такая, как ты, которая всякий раз дарит мне свое время и свое тело лишь на несколько часов, а потом встает и уходит. Я хотел, чтобы ты стала моей женой, но… — Он поднял руки и безвольно опустил их. — К чему еще раз все это пережевывать?
— Может быть, у нас сегодня было бы уже пятеро детей и даже первые внуки, — сказала Фрэнсис.
Джон засмеялся.
— Мы были бы большой, шумной и счастливой семьей. Ты вязала бы для детей носки, а наши дочери советовались бы с нами об их проблемах с замужеством.
— И ты ходил бы выпивать с нашими сыновьями. И вы сцеплялись бы мертвой хваткой, если б у них были иные политические взгляды, нежели у тебя.
— Наших сыновей, вероятно, не было бы здесь. Они бы сражались против Гитлера.
— Наверное, хорошо, что у нас их нет.
— Да, — сказал Джон.
Потом он встал, обошел стол, остановился перед Фрэнсис и взял ее руки в свои. Она смотрела на его пальцы. Как часто они нежно касались ее…
— Я хочу, чтобы ты кое-что знала, — сказал он. — Хочу, чтобы ты знала: я тебя люблю. Ничуть не меньше, чем тогда на Свэйле, когда я приехал, чтобы тебя успокоить. Совершенно не важно, что я делаю. Совершенно не важно, что делаешь ты. Безразлично, сколько седых волос появилось у нас за это время и сколько обид нанесли мы друг другу. Все это не имеет никакого значения. Ничто никогда не разлучит нас.
Она кивнула, но его неожиданная физическая близость пробудила в ней чувства, сделавшие ее беспомощной; яд ревности моментально пропитал ее насквозь.
— Почему Маргарита? — спросила она. — Потому что она симпатичная? И почти на двадцать лет моложе, чем я?
Джон сердито покачал головой.
— Фрэнсис!.. Я думал, ты знаешь меня лучше. Маргарита молода и симпатична, но у меня уже была очень красивая женщина, и ничего не сложилось. Маргарита важна для меня, потому что она меня по-настоящему понимает. Она не просто глупая кукла с милой улыбкой и длинными ресницами. После последней войны моя жизнь вышла из колеи. Жизнь Маргариты также полностью сломалась. Она самым страшным образом потеряла мужа и свою Родину. Ей снятся такие же кошмарные сны, как и мне. Она понимает меня, когда я молчу, и понимает, когда я хочу говорить. А я понимаю ее. Возможно, это то, чего ищут больше, чем страсти, когда ты уже не молод: понимание. Во всяком случае, это то, что ищу я.
Фрэнсис кивнула и, когда Джон притянул ее к себе, отогнала от себя мучительные картины и мысли, крутившиеся в ее голове. Сейчас она была вся во власти его успокаивающих слов, ибо чувствовала, что Джон говорит правду — по крайней мере, ту правду, которую он ощущал. Прислонилась головой к его плечу. «Только на одну секунду, — подумала она, — только на эту секунду…»
— Господи, как же я тебя люблю, — произнес Джон, прижавшись к ее уху.
Фрэнсис открыла глаза — и через его плечо увидела входную дверь и злобное, хитрое лицо Марджори Селли.
Позже Марджори уверяла ее, что ни за что на свете не собиралась подслушивать. И что она даже не подкрадывалась. Она совершенно обычно вошла в дом.
— И зачем? — спросила Фрэнсис дрожащим от едва сдерживаемой ярости голосом.
— Что — зачем? — спросила в ответ Марджори.
— Зачем ты вообще пришла?
— Мне захотелось пить, и я собиралась налить в кухне стакан воды. Но потом…
— Что потом?
— Я увидела вас и Джона Ли. Он стоял вплотную к вам и держал вас за руки. Еще он сказал, что любит вас.
— И тебе не пришла в голову идея дать о себе знать?
— Я стояла как вкопанная, — утверждала Марджори. — Вы можете это понять? Я была очень, очень удивлена. Я ведь понятия не имела, что вы и Джон Ли…
«Конечно, маленькая, лживая бестия, — подумала Фрэнсис, — ты в самый первый день, у постели Чарльза, уже узнала больше, чем тебе следовало».
Разговор длился несколько часов, после того как Марджори пришла в кухню, и целый час после ужасного скандала во время ужина. В первый раз Фрэнсис уступила своему давнему желанию и дала Марджори пощечину, что принесло ей самой небольшое облегчение, но в остальном ничего не изменило…
Когда Фрэнсис увидела Марджори внизу, в кухне, она отпрянула от Джона и голосом, который ей самой показался чужим, сказала:
— Марджори! Что ты здесь делаешь?
— А что делаете вы? — спросила Марджори.
— Привет, Марджори, — сказал Джон.
— Я спросила, что ты здесь делаешь, — настаивала Фрэнсис.
Марджори молча повернулась и убежала прочь. Ее босые ноги прошлепали по каменной плитке в прихожей. Потом с треском захлопнулась входная дверь. Фрэнсис хотела побежать за девочкой, но Джон схватил ее за руку.
— Не надо. Если ты сейчас устроишь ей сцену, только все еще больше осложнишь.
— Да некуда уже дальше осложнять… Она все знает.
— Она не знает, что было раньше.
— Ты уверен? Может быть, она целую вечность стояла там, за дверью!
— Сейчас ты должна успокоиться, Фрэнсис. Все иное сделает ситуацию еще более острой. — Джон отпустил ее руку.
Фрэнсис обеими руками убрала волосы со лба.
— Как только ты можешь быть таким невозмутимым? Представь себе, что она расскажет Маргарите о том, что здесь видела…
Он пожал плечами:
— Тогда нам с Маргаритой придется решать, как справиться с данной ситуацией. Во всяком случае, я не побегу за тринадцатилетней девчонкой, чтобы упрашивать ее держать язык за зубами.
Фрэнсис знала, что он прав, — и все-таки нервничала и не могла освободиться от чувства, что ее ждет нечто неприятное. После того как Джон ушел, она продолжала заниматься ужином, но все время ощущала свою нервозность. У нее постоянно что-то падало из рук и не удавались простейшие дела. Она то и дело поднимала голову, прислушиваясь к каждому шороху, надеясь, что Марджори вернется, пока не пришли остальные. Может быть, удастся выяснить, что она задумала…
Духота, между тем, становилась невыносимой. По небу неслись плотные сине-черные облака и в конце концов настолько заволокли его, что Фрэнсис была вынуждена включить в доме свет. Приближающаяся гроза представлялась ей дурным знаком. Когда Фрэнсис наконец услышала, как открылась входная дверь, она крикнула в надежде:
— Марджори?
Но на кухню вошла Лора.
— Это я, — сказала она. — Я не знаю, где Марджори. Она вошла в дом, и больше я ее не видела… А мы скоро будем ужинать?
— Через час. Послушай, если увидишь Марджори, пришли ее, пожалуйста, ко мне, хорошо?
Через полчаса приехала Аделина, с которой ручьями струился пот, так как от автобусной остановки она шла пешком и жара совершенно изнурила ее. Вскоре после этого появилась Виктория, буквально в тот момент, когда первые капли дождя начали тяжело падать на землю.
— Боже мой, что сегодня был за день! — сказала она. — В этой духоте невозможно было дышать!
— Надвигается гроза, — ввернула Аделина.
— Маргарита не приехала с тобой? — спросила Фрэнсис.
— Я высадила ее в Дейл-Ли перед гостиницей. Пригласила ее на ужин, но она не захотела. Похоже, совершенно измоталась…