Дом с характером

Чармейн молча метнулась мимо него в гостиную.

— Тоже мне приличное воспитание! — крикнул Питер ей вслед. — Ты просто лентяйка, вот ты кто!

Чармейн и ухом не повела и метнулась дальше, к входной двери. За ней увязалась Потеряшка, умильно путаясь под ногами, но Чармейн так злилась на Питера, что на Потеряшку уже не хватило сил.

— Вечно придирается! — бурчала она. — Как только ступил на порог, так и начал и не может уняться! Как будто у самого нет недостатков! — И она распахнула входную дверь.

И ахнула. Кобольды даром времени не теряли. Ни секундочки. Да, кусты они не состригли, потому что она им запретила, зато срезали все до единого розовые цветы и почти все бордовые и белые. Дорожка была устлана розовыми и лиловыми зонтиками гортензий, и было видно, что среди кустов лежит еще больше цветов. Чармейн издала яростный вопль и бросилась их подбирать.

— Лентяйка, значит?! — бормотала она, собирая головки гортензий в подол. — Ой, бедный, бедный дедушка Вильям! Какой кошмар. Он ведь любит, чтобы гортензии были разноцветные! Ох, мелкие пакостники!

Чармейн пошла к столу под окном кабинета, чтобы выгрузить цветы на него, и обнаружила у стены корзину. Она прихватила ее с собой, чтобы собрать гортензии, лежавшие среди кустов. Потеряшка прыгала вокруг, принюхивалась и пофыркивала, а Чармейн собирала срезанные головки, пока не набрала целую корзину. И не без яда посмеялась, когда обнаружила, что кобольды не очень-то разобрались, что считать синим, а что нет. Они оставили большинство бирюзовых и зеленоватых соцветий и некоторые сиреневые, а с одним кустом им, наверное, пришлось совсем туго, потому что каждый цветок в каждом зонтике был розовый в серединке и голубой по краям. Судя по множеству крошечных следов вокруг этого куста, кобольды устроили из-за него митинг. В итоге половину цветов они состригли, а вторую половину оставили.

— Видали? Не так-то это просто, — вслух сказала Чармейн на тот случай, если кобольды спрятались где-то здесь и слышат ее. — А на самом деле это вандализм, и я надеюсь, что вам стыдно.

Она оттащила к столу последнюю корзину, повторяя про себя: «Вандалы. Безобразники. Мелкие противные твари!» Она надеялась, что хотя бы Ролло ее слышит.

У некоторых, самых крупных, соцветий были довольно длинные стебли, и Чармейн собрала из них большой розовый, лиловый и зеленовато-белый букет, а остальные рассыпала ровным слоем по столу, чтобы высушить на солнце. Она где-то читала, что если гортензии высушить, они сохраняют цвет, поэтому из них получаются хорошие зимние букеты. Дедушке Вильяму понравится, думала она.

— Вот видите, сидеть и читать очень даже полезно! — объявила она, ни к кому не обращаясь. Однако к этому времени она уже поняла, что пытается самоутвердиться в глазах всего мира — если не Питера, — потому что крайне возгордилась, когда получила письмо от короля.

— Ладно, — вздохнула она. — Пошли, Потеряшка.

Потеряшка вошла в дом вместе с Чармейн, но на пороге кухни задрожала и попятилась. Чармейн поняла, в чем дело, когда вошла в кухню и Питер посмотрел на нее поверх клубов пара из кастрюли. Он раздобыл где-то передник и расставил посуду на полу аккуратными стопками. И воззрился на Чармейн с праведным гневом.

— Тоже мне, кисейная барышня, — процедил он. — Просишь ее помочь помыть посуду, а она цветочки собирает!

— На самом деле нет, — ответила Чармейн. — Эти мерзкие кобольды состригли все розовые цветы!

— Правда? — сказал Питер. — Безобразие! Твой дедушка, наверное, очень расстроится, когда вернется. Положи цветы вон на то блюдо с яйцами.

Чармейн посмотрела на блюдо для пирога с пирамидой яиц, стоявшее среди чайников рядом с большим мешком мыльной стружки.

— А яйца куда? Погоди минуту.

Она пошла в ванную и сгрузила гортензии в раковину. В ванной было не по-хорошему влажно и отовсюду капало, однако Чармейн предпочла об этом не думать.

Она вернулась в кухню и заявила:

— Подкормлю кусты заваркой из чайников.

— В добрый путь, — съязвил Питер. — У тебя уйдет на это несколько часов. Как ты думаешь, вода уже нагрелась?

— Только пар идет, — определила Чармейн. — А должно булькать. И вовсе не несколько часов. Гляди.

Она выбрала две кастрюли побольше и начала выливать и вытряхивать в них заварку из чайников. Она как раз говорила: «В том, чтобы быть лентяйкой, есть свои преимущества, знаешь ли», как вдруг поняла, что стоит ей вытряхнуть чайник и поставить его обратно на стол, как чайник исчезает.

— Оставь хотя бы один, — встревоженно попросил Питер. — Хочется попить горячего.

Чармейн обдумала его просьбу и осторожно поставила последний чайник на табуретку. Он тоже исчез.

— Ну вот, — огорчился Питер.

Поскольку было понятно, что он изо всех сил старается восстановить мир, Чармейн сказала:

— Когда я разберусь с заваркой, можно будет попросить чай в гостиной. Мама привезла еще мешок еды.





Питер заметно приободрился.

— Тогда давай поедим как следует, когда перемоем посуду, — предложил он. — Но сначала дела, что бы ты ни говорила.

И он заставил Чармейн делать дела, несмотря на отчаянное сопротивление. Когда она вернулась из сада, Питер подошел, отобрал у нее книгу и вручил взамен большое полотенце, чтобы повязать вместо передника. Потом он отвел ее в кухню, где началось загадочное и страшное действо. Питер сунул ей в руки второе полотенце.

— Я мою, ты вытираешь, — распорядился он, снял бурлящую кастрюлю с огня и вылил половину горячей воды на насыпанную в раковину мыльную стружку. Взял ведро с холодной водой из водокачки и вылил половину туда же.

— Зачем ты это делаешь? — спросила Чармейн.

— Чтобы не ошпариться, — отозвался Питер, положил в смесь вилки и ножи и поставил стопку тарелок. — Ты что, вообще ничего не знаешь?


— Нет, — фыркнула Чармейн.

Она раздраженно подумала, что ни в одной из множества книг, которые она прочитала, мытье посуды даже не упоминалось — тем более не объяснялось, как именно это делается. Она наблюдала, как Питер ловко стряхивает тряпкой старый-старый обед с узорчатой тарелки. Из пены тарелка вынырнула чистой и яркой. Теперь узор Чармейн понравился, и она даже подумала, что это, наверное, волшебство. Она смотрела, как Питер обмакнул тарелку в другое ведро, чтобы ополоснуть ее. Затем он вручил тарелку ей.

— Что мне с ней делать? — поинтересовалась Чармейн.

— Как — что? Вытри насухо, — сказал Питер. — Потом поставь на стол.

Чармейн попыталась так и поступить. На это кошмарное занятие у нее ушла уйма времени. Казалось, полотенце не желает впитывать воду, а тарелка так и норовила выскользнуть из рук. Чармейн вытирала так медленно, а Питер мыл так быстро, что довольно скоро нагромоздил возле раковины целую гору тарелок и начал терять терпение. Естественно, в этот самый миг тарелка с самым красивым узором вывернулась у Чармейн из рук и упала на пол. В отличие от странных чайников она разбилась.

— Ой… — сказала Чармейн, глядя на осколки. — Как ее теперь починить?

Питер закатил глаза к потолку.

— Никак, — ответил он. — Постарайся больше ничего не ронять. — Он собрал осколки и бросил их в третье ведро. — Теперь я буду вытирать. А ты попробуй помыть, вдруг получится, а не то мы весь день провозимся. — Он выпустил воду, ставшую мутной и бурой, из раковины, собрал ножи, ложки и вилки и ссыпал в полоскальное ведро. К изумлению Чармейн, все они были теперь чистые и блестящие.

Чармейн посмотрела, как Питер снова наполняет раковину горячей водой с мылом, и сочла — в запальчивости, но не без оснований, — что он выбрал себе самую легкую часть работы.

Вскоре она поняла, что ошиблась. Работа оказалась отнюдь не легкой. На каждую посудину у нее уходила мучительная вечность, к тому же спереди она вся вымокла. А Питер то и дело возвращал ей чашки и тарелки, кружки и блюдца и утверждал, будто они грязные. И не позволил ей перемыть сначала собачьи мисочки — ни одной! — пока не будет вымыта вся человеческая посуда. Чармейн решила, что с его стороны это просто подлость. Потеряшка вылизала все мисочки так чисто, что Чармейн догадывалась — мыть их будет гораздо легче, чем все остальное. В довершение всего она вынула руки из пены и с ужасом увидела, что они все красные и покрыты непонятными морщинками.

— Наверное, я заболела! — закричала она. — У меня какая-то ужасная кожная болезнь!

Как же ей стало обидно и досадно, когда Питер в ответ рассмеялся!

Однако в конце концов пытке пришел конец. Чармейн с мокрым передом и сморщенными руками обиженно направилась в гостиную почитать «Посох о двенадцати ветвях» в косых лучах послеполуденного солнца, предоставив Питеру носить чистую посуду в кладовку. Она уже чувствовала, что сойдет с ума, если ей не дадут спокойно посидеть и почитать. За целый день ни словечка не прочитала, думала она.

Питер помешал ей гораздо раньше, чем хотелось бы: он где-то раздобыл вазу, поставил в нее гортензии, притащил в гостиную и водрузил на стол прямо перед Чармейн.

— Где, говоришь, еда, которую привезла твоя мама? — спросил он.

— Что? — спросила Чармейн, глядя на него сквозь букет.

— Я сказал — еда, — повторил Питер. Потеряшка поддержала его — прижалась к ноге Чармейн и заурчала.

— А-а, — сказала Чармейн. — Угу. Еда. Получишь, если дашь слово, что ни единой тарелки не запачкаешь.

— Запросто, — ответил Питер. — Я такой голодный, что готов слизать все прямо с ковра.

Пришлось Чармейн оторваться от книги и вытащить мешок с пирогами из-за кресла, и они втроем съели огромное количество прекрасных пирогов и плюшек миссис Бейкер, а потом еще и попросили послеобеденный чай со столика на колесах (два раза). Во время этого пиршества Чармейн переставила вазу с гортензиями на столик на колесах, чтобы не мешала. Когда она посмотрела туда в следующий раз, вазы не было.

— Интересно, куда делись цветы, — сказал Питер.

— Сядь на столик — узнаешь, — предложила Чармейн.

Однако, к досаде Чармейн, Питер не был готов к таким жертвам во имя науки. За едой Чармейн ломала себе голову, как бы выставить Питера вон и отправить обратно в Монтальбино. Дело было даже не в том, что он ей отчаянно не нравился. Дело было в том, что ее раздражала необходимость делить с ним дом. И она заранее знала — Питер даже не успел ей ничего сказать, — что теперь он заставит ее вытряхнуть грязное белье из мешков и выстирать его. При мысли о том, что придется опять возиться с грязной горячей водой, Чармейн бросило в дрожь.

Хорошо хоть завтра меня здесь не будет, подумала она, и он не заставит меня стирать.

Внезапно она разнервничалась до ужаса. Она увидит короля. Писать ему было безумие, чистой воды помешательство, а теперь придется пойти в Королевскую резиденцию и увидеть его. Аппетит у нее пропал. Она подняла глаза от последнего сдобного коржика и обнаружила, что за окном уже темно. В доме загорелся волшебный свет, он наполнял комнату сиянием, похожим на сияние солнца, но окна были черные.

— Я иду спать, — объявила Чармейн. — У меня завтра тяжелый день.

— Если этот твой король хоть в чем-то смыслит, — отозвался Питер, — он вышвырнет тебя прочь, как только увидит. Тогда ты сможешь вернуться и выстирать белье.

Поскольку именно такого развития событий Чармейн боялась больше всего, она ничего не ответила. Молча подхватила «Мемуары экзорциста» — легкое чтение на ночь, — прошагала за дверь и повернула налево, в коридор со спальнями.





ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

в которой в Королевскую резиденцию прибывает целая толпа





Спала Чармейн беспокойно. Отчасти дело было в «Мемуарах экзорциста», автор которых, очевидно, всю жизнь занимался всевозможными потусторонними явлениями и прочими странностями, о чем он и написал самым что ни на есть обыденным тоном, отчего у Чармейн сложилось твердое впечатление, что привидения, несомненно, существуют на самом деле и по большей части особы крайне неприятные. Полночи она дрожала от страха и жалела, что не знает, как включить волшебный свет.

Отчасти беспокойство было вызвано и Потеряшкой, которая решила, будто имеет полное право спать на подушке Чармейн. Но в основном беспокоили Чармейн именно нервы — она очень разволновалась, вот и все, — а еще то, что она совершенно не представляла себе, который час. Она постоянно просыпалась с мыслью: «Вдруг я проспала?!» Окончательно она проснулась в сером предрассветном сумраке, услышала, как где-то щебечут птички, и уже совсем было решила встать. Но все-таки умудрилась заснуть еще раз — и когда она проснулась, солнце стояло уже высоко.

— Помогите! — закричала Чармейн и сбросила одеяло, случайно скинув вместе с ним на пол и Потеряшку, и заскакала по комнате в поисках приличной одежды, которую специально достала и приготовила с вечера. Пока она натягивала парадную зеленую юбку, ей в голову наконец-то пришла разумная мысль.

— Дедушка Вильям! — заверещала она. — Как узнать, который час?