Дом на краю темноты
Часть 20 из 64 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Хиббс не оттолкнул меня, хотя я не сомневаюсь, что он мог бы. Несмотря на свой возраст, он выглядел сильным, как бульдог. Вместо этого он осторожно вытащил мои пальцы из-за воротника рубашки и сказал:
— Вы хотите правды? Я вам ее предоставлю. В этом доме случались разные вещи. Трагические вещи. Индиго Гарсон и семья Карверов, да. Но есть и другие вещи. И все эти вещи, они… остались.
От этого слова у меня по спине пробежал холодок. Возможно, из-за того, как Хиббс его произнес — медленно, растягивая, словно резинку, которая вот-вот лопнет.
— Вы имеете в виду, что в Бейнберри Холл водятся привидения?
— Я говорю, что Бейнберри Холл помнит, — сказал Хиббс. — Он помнит все, что случилось с тех пор, как Индиго Гарсон проглотила те ягоды. И иногда история может повторяться.
Потребовалось мгновение, чтобы эта информация дошла до моего мозга. Это было настолько абсурдно, что я с трудом понимал. Когда все наконец улеглось, у меня так закружилась голова, что я тоже чуть не упал и не ударился головой о могилу Уильяма Гарсона.
— Я не говорю, что с вами это произойдет, — сказал Хиббс. — Но я говорю, что это возможно. Как возможно и то, что в ваш дом попадет молния. Мой совет? Будьте в этом доме так счастливы, как только можете. Любите свою семью. Обнимайте дочь. Целуйте жену. Насколько я слышал, этот дом видел очень мало любви. Он помнит боль. Вам нужно заставить его все забыть.
* * *
Я вернулся из леса и обнаружил Мэгги на диване в гостиной, ее голова покоилась на коленях Джесс. Половина ее щеки была покрыта большой повязкой. Кожа вокруг него была окрашена в зловещий красный цвет, который, как я уже знал, потемнеет и превратится в отвратительный синяк.
— Сколько их там? — спросила Джесс.
— Где-то десяток. По крайней мере мы столько нашли. Я не удивлюсь, если там будет и больше, а их надгробия либо развалились, либо заросли.
— Я хочу задушить эту Джейни Джун. Она должна была нам сказать, что на нашем заднем дворе есть чертово кладбище.
— Может, она не знала, — сказал я. — Оно же спрятано.
— Она риэлтор, — выпалила Джесс. — Это ее работа — знать, что находится в собственности. Думаю, она знала, что если скажет нам, то мы психанем, и тогда ей пришлось бы искать и обдурить другую наивную парочку.
— Нас не обдурили, — сказал я, хотя уже начал подозревать, что так и было. Если не обдурили, то хотя бы ввели в заблуждение. Потому что Джесс права — разумеется, риэлтор бы знал, что на этой собственности есть кладбище.
— Что об этом сказал Хиббс?
По пути домой я решил не говорить жене о трагичной смерти Индиго Гарсон. Она и так нервничала, зная, что в стенах Бейнберри Холл умерло два человека. Смерть третьего, скорее всего, отпугнет ее, и она убежит и никогда сюда не вернется. И, если уж начистоту, мы не могли себе этого позволить. Этот дом стоил нам почти всего нашего состояния. Нам бы не хватило ни на первый взнос, ни на аренду нового дома.
Мы, к счастью или к сожалению, там застряли.
Что означало последовать совету Хиббса и сделать наше там пребывание как можно счастливее. Даже если это означало врать своей жене. Я не мог придумать другого выхода из положения.
— Ничего особенного, — сказал я, а потом поднял Мэгги с дивана. — А теперь пойдем поедим мороженого. Каждому по три шарика. Думаю, мы все это заслужили.
* * *
Учитывая все, что Хиббс рассказал мне в тот день, я был удивлен, насколько измученным я чувствовал себя, когда пришло время ложиться спать. Я предполагал, что полночи не смогу уснуть, беспокоясь обо всем, что узнал о кладбище, об Индиго Гарсон, о том, что Бейнберри Холл помнит. Но вместо этого я заснул сразу же, как только моя голова коснулась подушки.
Но ненадолго.
За пять минут до полуночи я проснулся от странного звука.
Музыка.
Кто-то где-то пел.
Мужчина. Его голос был мягким и мелодичным. Он плыл из дальнего конца дома.
Я посмотрел на другую сторону кровати, гадая, проснулась ли Джесс от музыки, но она все еще спала. Надеясь, что она так и не проснется, я аккуратно встал с кровати и прокрался к выходу из комнаты.
В коридоре музыка звучала чуть громче. Но этого хватило, чтобы я узнал песню.
«Тебе шестнадцать, но почти семнадцать…»
Музыка доносилась откуда-то сверху, и я понял это, когда дошел до другого конца коридора. Я слышал, как она эхом отдается по ступеням, ведущим в мой кабинет. Вместе с музыкой плыл такой холодный ветер, что я задрожал.
«Детка, пора задуматься».
Я медленно и нервно начал подниматься по лестнице. С каждым шагом песня становилась все громче, а холод все сильнее. На верхней площадке стало так холодно, что, будь там немного светлее, я бы наверняка увидел свое дыхание.
«Лучше приготовься…»
Когда я открыл дверь кабинета, песня практически загремела из комнаты. Внутри все было хоть глаз выколи. Такая темнота сначала вводит в ступор. И холодно. До такой степени, что по моей голой коже побежали мурашки.
«…будь умной…»
Я вошел в кабинет, обнимая себя, чтобы согреться. Я щелкнул выключателем у двери, и комнату залил свет.
«…и осторожной…»
На столе, там, где я его и оставил, был проигрыватель. Альбом крутился на полной мощности и громкости.
«Детка, ты…»
Я поднял иглу с пластинки, и тишина окутала дом, как шерстяное одеяло. Холод тоже исчез — по комнате мгновенно пронеслось тепло. Или мне так показалось. Пока я стоял в этой вновь обретенной тишине и тепле, мне пришло в голову, что это могло быть моим воображением.
Не музыка.
Она была слишком реальной.
Альбом все еще крутился на вертушке, в его жилках отражался свет от лампы над головой. Я выключил проигрыватель, не отводя взгляда, пока пластинка полностью не остановилась. Я решил, что это все дело рук Джесс. Что в приступе бессонницы она поднялась сюда и стала слушать музыку, а потом устала.
Единственным оправданием холода было то, что я каким-то образом его придумал. Любое другое объяснение — сквозняк, порыв ледяного воздуха из открытого окна — казалось маловероятным, если не совсем невозможным. Следовательно, холод был моим воображением, которое пробудили слова Хиббса. Это был тот самый иррациональный страх, которого я ждал несколько часов до этого.
Именно таким он и был — иррациональным.
Дома ничего не помнят. Сверхъестественного не существует. У меня нет причин бояться этого места.
К тому времени, как я вернулся в кровать, я убедил себя, что все придумал.
Что все было нормально.
Что в Бейнберри Холл не происходит ничего странного.
Оказалось, я был не прав.
Так ужасно не прав.
Глава седьмая
Я отсылаю Дэйна домой после нашего разговора на кладбище. Это кажется правильным, несмотря на то что мы почти ничего не сделали. После возвращения к нашему, возможно, призрачному прошлому, мы оба заслужили выходной.
Для меня это означает отправиться в город за крайне необходимыми продуктами.
Подъезжая к магазину, я оказываюсь на главной улице Бартлби. Кленовая улица, конечно же. Я проезжаю мимо дощатых домов, таких же крепких и несгибаемых, как и люди в них; мимо витрин магазинов с большими окнами и вывесками с рекламой подлинного кленового сиропа; и, разумеется, мимо церкви со шпилем цвета слоновой кости, тянущимся к небу. Там даже есть городская площадь — небольшой зеленый пятачок с беседкой и флагштоком.
Хотя это и странно, но Бартлби кажется несколько тусклым, чего в подобных городах обычно нет. Создается ощущение, что он застыл в каком-то безвременье. И все же я замечаю небольшие попытки модернизации. Ресторан с суши. Вегетарианское бистро. Комиссионка с дизайнерскими брендами — в центре витрины висит прозрачное платье от «Гуччи».
И я вижу пекарню, из-за чего прямо посреди Кленовой улицы я резко бью по тормозам. По моему опыту, там, где что-то пекут, продают кофе. И обычно хороший кофе. И учитывая явную нехватку кофе в моем организме, мне даже не было жаль тормозных колодок.
Я паркуюсь на улице и вхожу в кафе, оформленное одновременно в модном и нестареющем дизайне. Медные светильники. Кафельные столы с разнообразными стульями. Темно-синие стены обвешаны винтажными картинками птиц в витиеватых рамках. В задней части магазина от стены до стены тянется старомодная витрина, заполненная великолепно украшенными тортами, нежными пирожными и пирогами с замысловатыми корками, достойными инстаграма. Что касается визуальных эффектов, то владелец определенно знает, что делает.
Я подхожу к витрине и уже хочу сказать женщине, поправляющей пирожные, как мне нравится их дизайн. Комплимент замирает на моих губах, когда женщина встает из-за прилавка и я вижу, кто она.
Марта Карвер.
Я узнаю ее по фотографиям, которые видела еще подростком, когда была одержима «Домом ужасов» — тогда я еще надеялась, что гугл поможет заполнить пробелы в моих знаниях. Она стала старше и мягче. Лет пятидесяти, каштановые волосы с проседью у корней, в желтой блузке и белом фартуке она выглядела как настоящая Матрона. Я сразу же замечаю ее очки — та же самая нелепица, которую она носила на всех тех фотографиях.
Очевидно, я не единственная, кто умеет гуглить, потому что она явно знает, кто я. Ее глаза слегка расширяются, что выдает ее удивление, а челюсть сжимается. Она откашливается, и я готовлюсь к гневной тираде о своем отце. Это было бы оправданно. Из всех людей в Бартлби, кто ненавидит Книгу, у Марты Карвер есть на это самые большие основания.
Но вместо этого она натягивает вежливую улыбку и говорит:
— Что я могу вам предложить, мисс Холт?
— Я…
Простите. Вот, что я хочу сказать. Простите, что мой папа использовал в своей книге вашу трагедию. Простите, что из-за него весь мир знает о том, что сделал ваш муж.
— Вы хотите правды? Я вам ее предоставлю. В этом доме случались разные вещи. Трагические вещи. Индиго Гарсон и семья Карверов, да. Но есть и другие вещи. И все эти вещи, они… остались.
От этого слова у меня по спине пробежал холодок. Возможно, из-за того, как Хиббс его произнес — медленно, растягивая, словно резинку, которая вот-вот лопнет.
— Вы имеете в виду, что в Бейнберри Холл водятся привидения?
— Я говорю, что Бейнберри Холл помнит, — сказал Хиббс. — Он помнит все, что случилось с тех пор, как Индиго Гарсон проглотила те ягоды. И иногда история может повторяться.
Потребовалось мгновение, чтобы эта информация дошла до моего мозга. Это было настолько абсурдно, что я с трудом понимал. Когда все наконец улеглось, у меня так закружилась голова, что я тоже чуть не упал и не ударился головой о могилу Уильяма Гарсона.
— Я не говорю, что с вами это произойдет, — сказал Хиббс. — Но я говорю, что это возможно. Как возможно и то, что в ваш дом попадет молния. Мой совет? Будьте в этом доме так счастливы, как только можете. Любите свою семью. Обнимайте дочь. Целуйте жену. Насколько я слышал, этот дом видел очень мало любви. Он помнит боль. Вам нужно заставить его все забыть.
* * *
Я вернулся из леса и обнаружил Мэгги на диване в гостиной, ее голова покоилась на коленях Джесс. Половина ее щеки была покрыта большой повязкой. Кожа вокруг него была окрашена в зловещий красный цвет, который, как я уже знал, потемнеет и превратится в отвратительный синяк.
— Сколько их там? — спросила Джесс.
— Где-то десяток. По крайней мере мы столько нашли. Я не удивлюсь, если там будет и больше, а их надгробия либо развалились, либо заросли.
— Я хочу задушить эту Джейни Джун. Она должна была нам сказать, что на нашем заднем дворе есть чертово кладбище.
— Может, она не знала, — сказал я. — Оно же спрятано.
— Она риэлтор, — выпалила Джесс. — Это ее работа — знать, что находится в собственности. Думаю, она знала, что если скажет нам, то мы психанем, и тогда ей пришлось бы искать и обдурить другую наивную парочку.
— Нас не обдурили, — сказал я, хотя уже начал подозревать, что так и было. Если не обдурили, то хотя бы ввели в заблуждение. Потому что Джесс права — разумеется, риэлтор бы знал, что на этой собственности есть кладбище.
— Что об этом сказал Хиббс?
По пути домой я решил не говорить жене о трагичной смерти Индиго Гарсон. Она и так нервничала, зная, что в стенах Бейнберри Холл умерло два человека. Смерть третьего, скорее всего, отпугнет ее, и она убежит и никогда сюда не вернется. И, если уж начистоту, мы не могли себе этого позволить. Этот дом стоил нам почти всего нашего состояния. Нам бы не хватило ни на первый взнос, ни на аренду нового дома.
Мы, к счастью или к сожалению, там застряли.
Что означало последовать совету Хиббса и сделать наше там пребывание как можно счастливее. Даже если это означало врать своей жене. Я не мог придумать другого выхода из положения.
— Ничего особенного, — сказал я, а потом поднял Мэгги с дивана. — А теперь пойдем поедим мороженого. Каждому по три шарика. Думаю, мы все это заслужили.
* * *
Учитывая все, что Хиббс рассказал мне в тот день, я был удивлен, насколько измученным я чувствовал себя, когда пришло время ложиться спать. Я предполагал, что полночи не смогу уснуть, беспокоясь обо всем, что узнал о кладбище, об Индиго Гарсон, о том, что Бейнберри Холл помнит. Но вместо этого я заснул сразу же, как только моя голова коснулась подушки.
Но ненадолго.
За пять минут до полуночи я проснулся от странного звука.
Музыка.
Кто-то где-то пел.
Мужчина. Его голос был мягким и мелодичным. Он плыл из дальнего конца дома.
Я посмотрел на другую сторону кровати, гадая, проснулась ли Джесс от музыки, но она все еще спала. Надеясь, что она так и не проснется, я аккуратно встал с кровати и прокрался к выходу из комнаты.
В коридоре музыка звучала чуть громче. Но этого хватило, чтобы я узнал песню.
«Тебе шестнадцать, но почти семнадцать…»
Музыка доносилась откуда-то сверху, и я понял это, когда дошел до другого конца коридора. Я слышал, как она эхом отдается по ступеням, ведущим в мой кабинет. Вместе с музыкой плыл такой холодный ветер, что я задрожал.
«Детка, пора задуматься».
Я медленно и нервно начал подниматься по лестнице. С каждым шагом песня становилась все громче, а холод все сильнее. На верхней площадке стало так холодно, что, будь там немного светлее, я бы наверняка увидел свое дыхание.
«Лучше приготовься…»
Когда я открыл дверь кабинета, песня практически загремела из комнаты. Внутри все было хоть глаз выколи. Такая темнота сначала вводит в ступор. И холодно. До такой степени, что по моей голой коже побежали мурашки.
«…будь умной…»
Я вошел в кабинет, обнимая себя, чтобы согреться. Я щелкнул выключателем у двери, и комнату залил свет.
«…и осторожной…»
На столе, там, где я его и оставил, был проигрыватель. Альбом крутился на полной мощности и громкости.
«Детка, ты…»
Я поднял иглу с пластинки, и тишина окутала дом, как шерстяное одеяло. Холод тоже исчез — по комнате мгновенно пронеслось тепло. Или мне так показалось. Пока я стоял в этой вновь обретенной тишине и тепле, мне пришло в голову, что это могло быть моим воображением.
Не музыка.
Она была слишком реальной.
Альбом все еще крутился на вертушке, в его жилках отражался свет от лампы над головой. Я выключил проигрыватель, не отводя взгляда, пока пластинка полностью не остановилась. Я решил, что это все дело рук Джесс. Что в приступе бессонницы она поднялась сюда и стала слушать музыку, а потом устала.
Единственным оправданием холода было то, что я каким-то образом его придумал. Любое другое объяснение — сквозняк, порыв ледяного воздуха из открытого окна — казалось маловероятным, если не совсем невозможным. Следовательно, холод был моим воображением, которое пробудили слова Хиббса. Это был тот самый иррациональный страх, которого я ждал несколько часов до этого.
Именно таким он и был — иррациональным.
Дома ничего не помнят. Сверхъестественного не существует. У меня нет причин бояться этого места.
К тому времени, как я вернулся в кровать, я убедил себя, что все придумал.
Что все было нормально.
Что в Бейнберри Холл не происходит ничего странного.
Оказалось, я был не прав.
Так ужасно не прав.
Глава седьмая
Я отсылаю Дэйна домой после нашего разговора на кладбище. Это кажется правильным, несмотря на то что мы почти ничего не сделали. После возвращения к нашему, возможно, призрачному прошлому, мы оба заслужили выходной.
Для меня это означает отправиться в город за крайне необходимыми продуктами.
Подъезжая к магазину, я оказываюсь на главной улице Бартлби. Кленовая улица, конечно же. Я проезжаю мимо дощатых домов, таких же крепких и несгибаемых, как и люди в них; мимо витрин магазинов с большими окнами и вывесками с рекламой подлинного кленового сиропа; и, разумеется, мимо церкви со шпилем цвета слоновой кости, тянущимся к небу. Там даже есть городская площадь — небольшой зеленый пятачок с беседкой и флагштоком.
Хотя это и странно, но Бартлби кажется несколько тусклым, чего в подобных городах обычно нет. Создается ощущение, что он застыл в каком-то безвременье. И все же я замечаю небольшие попытки модернизации. Ресторан с суши. Вегетарианское бистро. Комиссионка с дизайнерскими брендами — в центре витрины висит прозрачное платье от «Гуччи».
И я вижу пекарню, из-за чего прямо посреди Кленовой улицы я резко бью по тормозам. По моему опыту, там, где что-то пекут, продают кофе. И обычно хороший кофе. И учитывая явную нехватку кофе в моем организме, мне даже не было жаль тормозных колодок.
Я паркуюсь на улице и вхожу в кафе, оформленное одновременно в модном и нестареющем дизайне. Медные светильники. Кафельные столы с разнообразными стульями. Темно-синие стены обвешаны винтажными картинками птиц в витиеватых рамках. В задней части магазина от стены до стены тянется старомодная витрина, заполненная великолепно украшенными тортами, нежными пирожными и пирогами с замысловатыми корками, достойными инстаграма. Что касается визуальных эффектов, то владелец определенно знает, что делает.
Я подхожу к витрине и уже хочу сказать женщине, поправляющей пирожные, как мне нравится их дизайн. Комплимент замирает на моих губах, когда женщина встает из-за прилавка и я вижу, кто она.
Марта Карвер.
Я узнаю ее по фотографиям, которые видела еще подростком, когда была одержима «Домом ужасов» — тогда я еще надеялась, что гугл поможет заполнить пробелы в моих знаниях. Она стала старше и мягче. Лет пятидесяти, каштановые волосы с проседью у корней, в желтой блузке и белом фартуке она выглядела как настоящая Матрона. Я сразу же замечаю ее очки — та же самая нелепица, которую она носила на всех тех фотографиях.
Очевидно, я не единственная, кто умеет гуглить, потому что она явно знает, кто я. Ее глаза слегка расширяются, что выдает ее удивление, а челюсть сжимается. Она откашливается, и я готовлюсь к гневной тираде о своем отце. Это было бы оправданно. Из всех людей в Бартлби, кто ненавидит Книгу, у Марты Карвер есть на это самые большие основания.
Но вместо этого она натягивает вежливую улыбку и говорит:
— Что я могу вам предложить, мисс Холт?
— Я…
Простите. Вот, что я хочу сказать. Простите, что мой папа использовал в своей книге вашу трагедию. Простите, что из-за него весь мир знает о том, что сделал ваш муж.