Дом алфавита

Все утро Брайану улыбались медсестры.

Рябой усердно кивнул, проходя мимо с тележкой белья, и указал на дверь. К Брайану чопорно прошагала делегация медсестер — он знал всего пару человек — и сразу же что-то запела. Воодушевление и мощь — как у вагнеровской оперы. Но не очень-то красиво выходило.

Брайан отвернулся в надежде, что они уйдут. Вместо этого одна из старших склонилась над его постелью, прижимая руки к груди. Пела она почти баритоном. Брайан испугался, что она к нему в кровать запрыгнет. Парочка пациентов захлопала в ладоши, а старшая медсестра вручила ему маленький сверток, запакованный в красивую папиросную бумагу, и, чуть поторапливая, махнула в сторону задних рядов, где в вытянутых руках медсестры возникла жалкая коричневая штука. Насколько Брайан мог судить по осыпавшимся краям и неровной поверхности, это был кусок торта, украшенный крошечной свастикой. Лица всех собравшихся засияли. Врач жадно глянул в сторону торта и впервые дружелюбно ему улыбнулся. Оказалось, зубы у него гнилые. Брайан лег обратно в постель, без всякого настроения рассматривая засохшее кондитерское изделие. Он оказался главным действующим лицом чужого дня рождения. Такой праздник в палате отмечали впервые.

Недавно Джеймсу исполнилось двадцать два — это событие, по понятным причинам, прошло в тишине. Брайан попытался незаметно ему кивнуть, но Джеймс просто лежал, уставившись в одну точку.

В последние несколько месяцев Джеймс чаще всего находился именно в таком положении. С каждый днем было все труднее вообразить, каким образом вовлечь его в побег.

Можно понять, что в собственный день рождения Джеймс поддался унынию. А остальные дни? Почему Джеймс так отгородился? Сколько еще ждать?

Брайан пощипал торт кончиками пальцев и протянул соседу несколько крошек — тот свел пятки вместе и проглотил их, как по приказу. Когда этого человека вновь отправят в преисподнюю — вопрос нескольких дней. Глупец радовался и большую часть дня простаивал у окна спиной ко всем, разглядывая холмистую зеленую местность за смотровыми вышками.

Когда рябой и его широколицый приятель вкатили в палату тележки с едой, с севера донесся гул. Продолжался он недолго, но опытный офицер английских военно-воздушных сил удивиться успел. Брайан посмотрел на Джеймса — тот лежал, заложив руки за голову.

Приглушенный звук шел издалека. Кто-то шептался про Баден-Баден. Другие упоминали Страсбург. Наконец Воннегут высунул из окна железный крюк и выкрикнул названия обоих городов уборщице, — растянувшись на полу, она скребла пол между стульями, как будто в этом мире ее ничто не касалось.

Вдруг гул стал гораздо громче, и некоторые пациенты встали, чтобы посмотреть. По мере того как слабел дневной свет, огни зениток вспыхивали все ярче. Страсбург полыхал всю ночь, окутывая летнюю ночь тусклой дымкой красновато-желтого света.

«Они всё ближе, — думал Брайан, мысленно молясь за друзей в воздухе, за себя самого и за Джеймса. — А потом, Джеймс, удар нанесем мы!»



Один пациент, раньше лежавший, как дряблая спаржа, теперь начал бродить — всегда в сопровождении костлявого и упрямого пациента, поворачивавшего все тело, а не только голову. Два сиамских близнеца всю первую половину дня простояли у окна Человека-календаря, терпеливо и безмолвно разглядывая долину, как будто ждали чего-то еще. Когда полыхавший в Страсбурге пожар достиг апогея и от окружавших долину гор стало отражаться эхо взрывов, костлявый взял второго под руку и положил голову ему на плечо.

В другом конце палаты появился Человек-календарь, вернувшийся из туалета, — туда он заглядывал нечасто. Тут он и обнаружил сиамских близнецов, просунувших головы в оконные решетки. Поворчав, Человек-календарь схватил костлявого за колени, безуспешно пытаясь выгнать его из своих владений.

Поглядев на них, Брайан тоже наклонился к окну. В воздухе и правда что-то было. Не зря близнецы прислушивались. Тихий гул, долетавший до склонов, поглощали деревья. «Они летят на юг, — подумал Брайан и посмотрел на Джеймса. — Наверное, в Италию!»

Через несколько секунд близнецы вздрогнули. Сзади глухо прогремел взрыв, волна прокатилась по больнице и дальше, к утесам, до которых было с километр или чуть меньше, и вернулась гулким, почти неразличимым эхом. Должно быть, самолеты двигались с запада к югу от них. Подразделения наверняка прошли Кольмар, ну или же ветер, поиграв со звуком, запутал Брайана.

Во всяком случае, бомбардировки Фрайбурга шли взаправду.

— Schnell, schnell[10], — поторапливали их медсестры, не выказывая ни малейших признаков удивления или страха, не говоря уже о панике.

Тех, кто был без сознания, трогать не стали. Остальные спустились по лестнице за несколько минут.

Снаружи выли сирены, раздавались торопливые шаги, хлопали двери. У выхода во двор стоял часовой, указывая дорогу оружием. Ни у кого не оставалось сомнений, что идти надо дальше: обойти металлические перила и спуститься к входу в подвал Дома алфавита. Сзади напирали душевнобольные. Из-за грохота и напряженной обстановки в памяти всплыли события, лишившие их рассудка.

Подвал оказался разделен перегородкой. Ряд камер с серыми стальными дверями, откуда постоянно доносились протяжные вопли и приглушенные крики. Обычная дверь справа вела в помещение размером с половину их палаты. У Брайана не было возможности отойти назад к Джеймсу: его постоянно подталкивали вперед, пока он вдруг не оказался зажат в дальнем углу, — в узкий дверной проем протискивались десятки пациентов из других отделений.

Джеймс стоял посреди помещения под слабо светившей, мигающей потолочной лампой, глядя пустыми глазами. Рябой держал его за плечо. Многие пациенты из соседних корпусов мучились от боли из-за своих ран и пребывания в вертикальном положении — они пытались найти место, где их бы не пихали, или сесть на корточки.

Персоналу пришлось повозиться: успокоить самых недовольных и буйных и сделать так, чтобы никого не затоптали. Отчаянным взглядом перед собой смотрел юный медбрат, тяжело дыша и не обращая внимания на струящийся по лицу пот. Наверное, там, где сейчас самое пекло, у него осталась семья.

Брайан покачивался вперед-назад и напевал — так поначалу вел себя Джеймс. С каждым движением перед ним освобождалось небольшое пространство, куда он продвигался, вызывая недовольство окружающих. «Пусть воздушная тревога не заканчивается, ну пусть», — думал Брайан, медленно покачиваясь, напевая и прокладывая дорогу к Джеймсу.

С потолка лился ровный свет. Доносившиеся снаружи звуки слились в один.

Какой-то пациент схватил Брайана за рубаху и выплеснул на него поток бессмысленных ругательств. Веки у него были тяжелые, а схватился он слабо. Как у него еще оставались силы на агрессию, для Брайана осталось непостижимым. Брайан отцепил чужие большие пальцы и посмотрел в сторону Джеймса.

Он встретил взгляд, какого на лице Джеймса прежде не видел. В нем не было ненависти или гнева — но он был отталкивающим, угрожающим, убийственным.

Брайан перестал напевать и тяжело фыркнул. Джеймс отвернулся. Брайан сделал еще пару шагов вперед — взгляд тут же вернулся. Рябой смотрел на затылок Джеймса и проследил, в каком направлении указывает его нос. Брайан понятия не имел, успел ли он сам вовремя отвести глаза.



Пока Брайан вновь не оказался в своей кровати, его не покидало ощущение, что за ним постоянно наблюдают.

Подвал дал ему немало пищи для размышлений. Крики, доносящиеся из мелких камер, — все их слышали, но никто не реагировал, даже когда из бомбоубежища все ушли. С кем подобное могло произойти? Что с этими людьми случилось? Возможно ли, что Хольст и Манфрид Тирингер точно не знают, какое количество сеансов шоковой терапии человеческий мозг способен выдержать? Или такое же наказание ожидает и Брайана с Джеймсом, если их разоблачат? Их ждет участь тех бедняг в подвале?

А еще — взгляды Джеймса и рябого.

Вечером рябой и его широколицый товарищ, как обычно, заботливо улыбались, раздавая тарелки и столовые приборы. Хотя широколицый обычно большую часть дня спал, во время приема пищи он бродил по коридору и носил котлы с едой из кухни в другом здании. Им обоим все весело улыбались, когда они шли мимо с тяжелой ношей.

В тот вечер рябой громила подмигнул своему товарищу. Брайан уловил даже это почти незаметное движение. Едва он моргнул, в ту же секунду он повернулся к Брайану — его застигли врасплох, однако он догадался сделать так, чтобы собравшаяся слюна вылилась из открытого рта: и в трещинках на губах, и в ямочке на подбородке запузырилась пена.

Громила поправил стоящую перед ним тарелку и добавил к ломтям хлеба еще один половник подливки. Везучий пациент попытался неблагодарно отказаться от щедрой порции. Но рябой этого не заметил. Смотрел он только на слюну у Брайана на подбородке.




С первого дня в больнице Брайан выучил несколько слов на немецком, далеко не всегда полностью понимая их значение.

Угадывая по интонациям и выражению лиц, он понимал, в каком состоянии другие пациенты пребывали в конкретный момент времени, а отчасти — чего врачи хотели от него.

Обучение требовало немалой сосредоточенности, которая во время сеансов электрошоковой терапии сильной стороной Брайана не была. Когда уходила вялость первых дней, окружающий мир представал в виде искаженных, медленно движущихся картинок.

Брайан знал, что задерживать взгляд на рябом ему нельзя. Если его подозрения верны, в отделении что-то происходит — он еще толком не понял, что именно, но стоит быть начеку. Рябой наклонялся к его постели, пока он спал. Громила постоянно менял интонацию и до смерти пугал Брайана дружелюбной болтовней и доброй улыбкой. Брайан ничего не понимал. «Смотри не выдай себя», — внушал он себе, когда чувствовал на своем лице дыхание великана. «Соберись!» — чертыхался Брайан, стараясь отогнать вялость.

После бомбардировок Фрайбурга обстановка в больнице изменилась. Многих молодых санитаров отправили на фронт или на восстановительные работы в окрестных городах. Потому нагрузка на отделение увеличилась, как и количество прибывающих через ворота раненых, — постепенно оно намного превысило число убывающих. Пришлось переоборудовать спортзал под госпиталь. Возможно, лишь вопрос времени, когда придет очередь Дома алфавита. Приоритет всегда у раненых.

На лицах персонала отражалось беспокойство. Во время бомбардировок многие потеряли близких. Петра крестилась по пятнадцать раз на дню и редко говорила хоть слово кому-то, кроме Джеймса. Теперь улыбки и любезности стали редкостью. Все просто выполняли свой долг.





Глава 17




Когда Брайан в шестой раз прошелся туда-сюда между туалетами, терпение у сестры Лили лопнуло. Хотя всем было известно, что на следующий день после сеанса электрошоковой терапии пациент испытывал сильную жажду и тревогу, были и другие дела, кроме как его пропускать.

До того как сотрудники больницы закончили менять постельное белье, вернулась мучительная сухость во рту. Медсестры заправляли кровати, а Брайан следил за тем, как опытные руки быстро снимали и надевали пододеяльники и наволочки. Голова тяжело опустилась на пахнущее больницей белье. Язык накрепко закупорил рот, внутри от щек шел сладковатый привкус. Хоть Брайан и кусал себя за щеки, во рту не появилось ни капли слюны.

Когда с постели костлявого представителя пары сиамских близнецов донесся раздраженный крик, Брайан приподнял голову. Рябой хотел дать ему воды, но костлявому не понравилось, что тот дотронулся до его кровати, — вот он и попытался смахнуть его руку. Подобное мог себе позволить лишь его брат-близнец. Флегматично наблюдая за сценой, Брайан попытался еще раз сглотнуть, глядя на стакан с водой, который рябой прижимал к сжатым губам костлявого. Его прозрачное содержимое заманчиво плескалось всякий раз, когда тот отворачивался, словно невоспитанный мальчишка. Подняв руку, Брайан махал до тех пор, пока рябой наконец не прекратил свои шуточки и не повернулся к нему. С широкой улыбкой на губах он зашагал к Брайану, протягивая стакан воды.

Вода придала ему сил. Великан наблюдал за тем, с какой жадностью Брайан опустошает стакан, и хотел было снова наполнить его на тележке, но тут он, повернувшись всем телом, наткнулся на кровать. В ножке загремели таблетки — Брайан решил, что все окружающие бросят свои дела и обратят на него обвиняющий взгляд. Тут же вернулась сухость во рту. Рябой медленно обернулся и посмотрел на край кровати. Он легонько пихнул изножье коленом, но таблетки больше не загремели. Брайан закашлял — медсестра, стоявшая у кровати Человека-календаря, бросилась к нему и похлопала по спине. Рябой еще чуть постоял и посмотрел, а потом нехотя принес еще один стакан воды, когда того потребовала хрупкая медсестра.

Остаток дня Брайан не смел даже повернуться, хоть у него и было ощущение, что таблетки провалились на самое дно ножки и уже вряд ли будут греметь.

Судя по всему, только здоровяк что-то услышал.



Около полуночи облака закрыли собой луну, и Брайан решил, что сейчас самое время избавиться от таблеток. В ту ночь в палате никто не шевелился, на дверь не упала ни единая тень. Убедившись, что не спит только он один, Брайан выбрался из постели и приподнял правую ножку изголовья. Нижнюю заглушку ни разу не вытаскивали с тех пор, как ее вставил производитель. Брайан так сильно ее крутанул, что содрал кожу с кончиков пальцев. Ему пришлось постоянно менять руки и изо всех сил стараться не пыхтеть. Когда заглушка наконец поддалась, Брайан измучился и едва осознал, что у него все получилось.

Неладное он почуял за долю секунды и схватился за отверстие, до того как из трубки, словно зернышки, посыпались таблетки. Парочка запрыгала по полу. Света было мало, и Брайан пошире открыл глаза.

Одна из таблеток оказалась в центральном проходе, еще несколько — под кроватями. Свободной ладонью Брайан аккуратно собрал оставшиеся таблетки в аккуратную кучку под ножкой кровати — можно собирать. Оттянув подол рубахи, Брайан пересыпал таблетки в образовавшуюся складку, лихорадочно ползая на коленках и на ощупь подбирая с пола белых гаденышей. Убедившись, что больше ничего не осталось, он повернулся и изо всех сил вдавил заглушку. Зашевелившаяся тяжелая туча на мгновение оставила в ночном небе дыру — проникший сквозь нее лунный свет залил все помещение. В изножье кровати по другую сторону прохода медленно поднялась фигура и уставилась на него. Брайан забрался под кровать.

Брайан понял, что это рябой.

Между рядами кроватных ножек улегся мягкий, прохладный лунный свет — по полу палаты наискосок протянулось множество резко очерченных теней. Между ними затесалась черточка толщиной с вязальную спицу, а на ее кончике обнаружилась еще одна таблетка: предательски преодолев центральный проход, она оказалась прямо в изножье кровати рябого.

Заскрипела кровать здоровяка. Ложиться он и не думал.

Когда вновь надвинулась туча, Брайан отпустил рубаху и осторожно ощупал кровать. Одним движением он стянул на пол одеяло и привстал — так, чтобы в темноте рябой точно не понял, выбирается ли он из постели.

Пока Брайан шел в туалет, рябой неприкрыто и внимательно за ним следил. По сторонам Брайан не смотрел — сосредоточился на кончике рубахи и на том, чтобы ни обо что не споткнуться.

Лишь когда он спустил воду в третий раз, в пенящихся водоворотах унитаза исчезли последние таблетки.

Палату снова залил лунный свет. Теперь рябой уселся, свесив ноги и болтая ими. Широкие кулаки обхватили край кровати — он мог оттолкнуться и быстро вскочить. Верхняя часть тела подалась вперед, прищуренные глаза бдительно смотрят. Очевидно, просто так здоровяк Брайана не пропустит. На миг он показался нормальным.

Почувствовав, что его засекли, Брайан остановился. Секунду он постоял у изголовья кровати: челюсть отвисла, изо рта вываливается язык. Видимо, рябой его внимательно разглядывает и почти не моргает. И вдруг Брайан сделал шаг вперед и наклонился — верхняя часть тела врезалась в кривую коричневую стальную трубку, венчавшую собой кровать. Лица оказались друг к другу так близко, что их дыхание смешалось. Брайан склонил голову набок, как будто вот-вот уснет, и осторожно выставил ногу, ища под кроватью предательскую таблетку. Наконец нащупав ее, он осторожно сжал ее пальцами ног, и в этот момент рябой резко рванулся вперед — они шумно столкнулись лбами. От неожиданности Брайан рухнул на спину, ударившись затылком об пол. Открыв глаза, он почувствовал невыносимую боль.

Падая, он чуть не перекусил себе язык.

Брайан медленно и как можно тише задом пополз по полу на подоле рубашки, подальше от следившего за ним взгляда. Сердце колотилось, и, снова оказавшись в кровати, он попытался убедить себя, что когда-нибудь все будет хорошо. Рябой прекратил наблюдения и скользнул в постель, не ведая о том, что нанес серьезную рану.

В последующий час язык сильно распух и слабо запульсировал. Боль не стихала, он несколько раз простонал — тихонько, чтобы никого не разбудить.

Когда Брайан наконец справился с собой и почувствовал, что ему на выручку идет спасительный сон, он вспомнил о таблетке.

Она все еще валялась на полу.

Он долго пролежал, уставившись в потолок и подумывая о том, чтобы вылезти и поискать ее.

А потом он впервые услышал шепот.