Дом алфавита

— Вот ведь скоты, они меня еще сдать грозились! Да ведь они сами также виноваты! Все себе что-то прикарманивали, если получалось!

Поджав ноги, слушатели тихонько смеялись, хоть и слышали эту историю не в первый раз. Крёнер доверительно понизил голос:

— Надо же о себе подумать! Вот я и избавился от всех троих, чтобы они мне больше номеров не откололи. Когда два трупа нашли, меня, естественно, допросили, но доказать-то все равно ничего не смогли. Решили, что третий дезертировал. Удачно все сложилось. А мне больше делиться ни с кем не надо было.

Лежащий посередине мужчина приподнялся на локтях.

— Ну со мной-то ты во всяком случае поделился! — сказал он.

Джеймс и правда никогда не видел лица шире; его испещряли мелкие косые морщины, которые ни с того ни сего складывались в улыбку, порой в них залегала тень тревоги. Темные брови прыгали вверх и вниз, вызывая к нему доверие.

Роковая ошибка.

Впервые Крёнер и этот самый Хорст Ланкау столкнулись зимой 1943 года, за четырнадцать дней до Рождества. В тот день Крёнер участвовал в облаве в южной части Восточного фронта. Ее цель — зачистка после недавнего рейда.

Деревни пострадали, но уничтожены не были. За полуразрушенными дощатыми стенами, загороженными связками соломы, еще оставались семьи — жили на супе из последних костей забитой скотины. Крёнер вывел всех людей и расстрелял. «Дальше!» — поторапливал он солдат СС. Он задался целью поймать не тех, кто, возможно, партизанил, а советских офицеров — им было что рассказать, а еще наверняка из них можно будет вытрясти что-нибудь ценное.

На окраине четвертой деревни солдаты СС протащили между горящими домами мужчину и швырнули перед машиной Крёнера. Мерзавец тут же поднялся, вытирая снег с лица и презрительно фыркая в сторону охраны. А затем бесстрашно посмотрел на своего судью.

— Прикажите им уйти, — говорил он явно на прусском диалекте и смотрел хладнокровно, отмахиваясь от конвоя. — Я могу кое-что важное рассказать.

Крёнера подобное пренебрежение к смерти разозлило — целясь в равнодушное лицо и держа на курке палец в кожаной перчатке, он потребовал, чтобы мужчина встал на колени. Одетый в жалкую крестьянскую одежду мужчина без малейшей доли раскаяния сообщил, что он немецкий дезертир, штандартенфюрер подразделения горных стрелков и чертовски хороший солдат, у него много наград — его просто так не расстреляют.

Любопытство, медленно овладевшее Крёнером, спасло бедолаге жизнь. Когда он сообщил, что зовут его Хорст Ланкау и что у него есть предложение, на его широком лице читался триумф.

Военное прошлое Хорста Ланкау оказалось темным. Джеймс заключил, что военную карьеру тот делал еще до начала войны. Опыт у него был богатый. Судя по всему, его ждала славная, но в то же время обычная военная карьера.

Война на Восточном фронте быстро поломала даже великие традиции.

Изначально подразделение горных стрелков Ланкау — одна из козырных карт наступления — предназначалось для захвата советских штабных офицеров в тылу противника. Затем их нужно было передать службе безопасности, в редких случаях — гестапо, там из них и выжимали все возможное. Хорст Ланкау этим занимался уже несколько месяцев. Грязная и опасная работа.

Однажды им повезло: в плен взяли генерал-майора, в вещах которого, помимо прочего, обнаружилась маленькая шкатулка: в ней лежало тридцать мелких, но чистых бриллиантов. Целое состояние.

Благодаря этим тридцати камешкам он и принял решение: пережить войну любой ценой.

Крёнер загоготал, когда Ланкау дошел до уже известного ему сюжетного поворота: чуть ли не извиняясь, он рассказал, как на воровстве его поймали свои же люди.

— Я этих доверчивых идиотов собрал у костра и выдал дополнительную порцию эрзац-кофе.

Добравшись до самой сути истории, он загоготал вместе с Крёнером. Ланкау с помощью обычной ручной гранаты взорвал солдат элитного подразделения и их пленников, пока они хлебали кофе; их и опознать было невозможно. Потом Хорст Ланкау искал убежища у советских крестьян, оплачивая собственную безопасность всякой мелочью. Находясь там, он думал, что им с войной придется друг без друга обойтись.

Но тут вмешался Крёнер.

— За свою жизнь я отдам половину бриллиантов, — бесстрашно завлекал он своего надсмотрщика. — Если потребуешь все, лучше сразу меня пристрели: ты их не получишь и не найдешь. Но получишь половину, если отдашь мне свой пистолет и позволишь пожить у себя. Когда придет время, сообщишь, что я был в плену у советских партизан, а ты меня освободил. А пока я побуду у тебя, чтобы мне не надо было общаться с другими офицерами. Что будет дальше, я тебе потом расскажу.

И они стали торговаться о дележке — в итоге поступили так, как захотел Ланкау. По пятнадцать бриллиантов каждому, а Ланкау будет жить у Крёнера и держать в кармане заряженный пистолет.

— За каждую неделю, что ты у меня проведешь, я хочу бриллиант, — предложил наконец Крёнер, пытаясь надавить.

В ответ широкое лицо расплылось в не менее широкой улыбке. Крёнер понял, что это отказ. От Ланкау надо бы как можно скорее избавляться, чтобы он не привлек лишнего внимания.

В течение трех дней, пока у Крёнера была увольнительная по случаю праздников, Ланкау не отходил от своего спасителя ни на шаг. Почему Крёнеру было не по себе, он и сам не знал — дело было то ли в руке, всегда опущенной в карман, где лежал пистолет, то ли в извечном глуповатом, чуть ли не кротком выражении лица Ланкау. Но он зауважал присущие Ланкау выдержку и хладнокровие. Постепенно он стал подозревать, что вместе они могли бы добиться того, чего у них никогда не вышло бы поодиночке.

На третий день они направились в Кировоград, куда ездили большинство солдат, когда еда полевых кухонь казалась слишком однообразной, а жизнь на фронте — чересчур мрачной.

Крёнер часто сиживал в полудреме, уперев локти в дубовый стол, и развлекался тем, что выбирал посетителей, с кем можно было повздорить, а еще лучше — того, кто откупится за то, чтобы его не избили.

Там Ланкау посвятил Крёнера в планы, составленные им за месяцы безделья в советской деревне.

— Я хочу как можно быстрее попасть в Германию и теперь знаю, как это сделать, — негромко говорил он на ухо Крёнеру. — В какой-нибудь день ты сообщишь комендатуре, что освободил меня из плена, как мы и договаривались. Потом достанешь у врача справку, что партизаны меня так сильно пытали, что я умом повредился. Когда я окажусь в санитарном поезде и поеду на запад, ты получишь еще два бриллианта — я их спрятал.

План Крёнеру понравился. Так он избавится от Ланкау, да еще и в выигрыше останется. Получилась своего рода генеральная репетиция: что ему самому делать, когда оставаться на фронте станет слишком рискованно.

Как бы то ни было, все пошло не по плану. Позади офицерской пивной было четыре мелкие уборные — в дополнение к двум внутри. Крёнер же предпочитал справлять нужду на свежем воздухе.

Пошатываясь и с облегчением застегивая ширинку, при мысли еще о двух бриллиантах он ухмыльнулся — и открыл дверь. Перед ним в полной темноте стоял человек, явно не собиравшийся дать ему пройти. Крёнер счел это глупой затеей — если роста ты невысокого, да и по виду хилый.

— Хайль Гитлер, герр оберштурмбаннфюрер, — пропищал мужчина, не сдвинувшись ни на миллиметр.

В тот момент, когда Крёнер сжал кулак, намереваясь убрать препятствие с дороги, офицер коснулся фуражки и отступил — туда, где неяркий свет освещал стену заднего двора.

— Оберштурмбаннфюрер Крёнер, у вас не найдется немного времени со мной переговорить? — спросил незнакомец. — Хочу вам кое-что предложить.




Произнеся всего несколько предложений, невысокий тощий офицер полностью завладел вниманием Крёнера. Оглядевшись по сторонам, Крёнер взял гауптштурмфюрера под руку и повел на улицу — к широколицему, а потом в машину, оставленную в ближайшем переулке.

Невысокого, жилистого человека звали Дитер Шмидт. Приказ разыскать Вильфрида Крёнера он получил от начальства. Его командир свое имя раскрывать не хотел, но сказал, что при желании Крёнеру не будет стоить больших трудов его выяснить.

— Если вдруг что-то пойдет не так, всем сторонам лучше друг друга не знать, — сказал Дитер Шмидт, поглядывая на Хорста Ланкау; тот и не собирался представляться. — Раз это план моего командира и поначалу, пока дела не наладятся, предъявить обвинения смогут только ему, он просит вас с уважением отнестись к его желанию сохранить анонимность.

Тощий человечек расстегнул верхнюю пуговицу шинели и, прежде чем говорить дальше, долго смотрел им обоим в глаза.

Дитер Шмидт из танковой дивизии вермахта — это всем было известно. Но лишь немногие знали, что изначально он был штурмбаннфюрером и заместителем начальника концлагеря.

Несколькими месяцами ранее Шмидта и его начальника, отвечавшего за концлагерь и три более мелких относящихся к нему трудовых лагеря, сняли с должностей, понизили на одно звание и перевели на административную работу в вермахт, на Восточный фронт. Достойная альтернатива позору и казни. Но чем дольше они находились на советской земле, тем лучше понимали, что, вероятно, никогда с нее не уйдут. Немцы сражались как бешеные, пытаясь защитить свои позиции, но признаков того, что им удастся сдержать советские войска, уже не наблюдалось. Несмотря на то что в первую очередь в задачи Дитера Шмидта входило управление делами и конторская работа, фронт был довольно близко — советские танковые дивизии до них меньше чем за полчаса доберутся.

Если кратко, то их жизнь постоянно подвергалась опасности. Пишущей машинке каждый день аккомпанировал грохот орудий. Из двадцати четырех старших штабных офицеров осталось всего четырнадцать.

Таков Восточный фронт — все это знают.

— Наши махинации в концлагере вряд ли были очень уж необычными, но мы этого тогда не знали, — объяснял Дитер Шмидт. — На каждый день у нас был бюджет — надо было держаться в его рамках. Например, мы получали тысячу сто марок в день на содержание пленных. Вот мы и обманывали центральную администрацию и примерно каждый пятый день не выдавали заключенным еду. Пленные ведь жаловаться не станут. Мы эту меру обозначили как коллективное наказание голодом за провинности, которых на самом деле никогда не было. Конечно же, несколько тысяч человек отбросили коньки, но на это никто не жаловался. За плату мы отдавали внаем рабочую силу, но редко вели точный учет доходов; в итоге мы чуть снизили рекомендованные ставки, из-за чего, естественно, вырос оборот. Фабриканты и другие работодатели ни разу не пожаловались. Образцовое сотрудничество. В конце лета общая прибыль подошла к миллиону марок. Предприятие прекрасно работало, пока во время проверки капо[7] не свалил чиновника из Берлина: у того очки разбились. Заключенный рухнул на колени и стал умолять сохранить ему жизнь — как будто у кого-то было желание себя этим утруждать. Он выл, умолял, цеплялся за удивленного чиновника, пытавшегося вырваться, — хватка в результате становилась лишь крепче. Наконец капо крикнул, что, если его пощадят, он ему все расскажет о жизни в лагере. Естественно, имевшиеся у него сведения были весьма скудные, но, прежде чем мы оттащили и увели его, он успел выкрикнуть, что с суточным пайком в лагере дело нечисто. И было уже поздно. Во время проверки все, что мы спрятали, нашли и конфисковали. Больше месяца мы просидели в тюрьме в Люблине — ждали исполнения смертного приговора. Что, кроме хода войны, изменило решение суда, мне неизвестно. Но кто-то передумал. А мы оказались на Восточном фронте.



Постепенно у Джеймса скопилось немало информации. Рассказ о находившихся рядом с ним симулянтах собрался из обрывков сведений, коротких историй и длившихся часами хвастливых разглагольствований.

Тощий Дитер Шмидт, лежавший дальше всех, обычно говорил очень тихо, а потому многое понять было тяжело. В подобной необычной ситуации сложно было определить, был ли он по своей натуре сдержанным или просто боялся, что его раскроют. Однако было ясно, что чем больше сеансов электрошоковой терапии, тем рассеяннее становился Дитер Шмидт, в то время как ни Крёнер, ни Ланкау на них особо не реагировали и регулярно беседовали.

Джеймс молил о том, чтобы однажды ночью их услышала медсестра. Тогда трех подонков раскроют и этот кошмар закончится.

До этого момента ему лишь надо позаботиться о том, чтобы ни у кого из них не появилось подозрений на его счет.



Рассказы симулянтов вызывали ужас, но в то же время завораживали. Так же как фильмы и романы, которые Джеймс вызывал в памяти, постепенно он погружался в них все глубже и глубже.

Перед глазами мелькали события.

Дитер Шмидт всегда называл своего командира Почтальоном — прозвище ему досталось, потому что он писал поздравления на человеческой коже.

— Разве не этого хотят все в лагере — чтобы их отправили подальше отсюда? — говорил он.

Дитер Шмидт отзывался о Почтальоне как о человеке веселом и сообразительном: благодаря ему условия их жизни в концлагере оказались сравнимы с домом — во всех отношениях.

Но когда их понизили в звании и перевели, изобилию и темным делишкам Почтальона и Шмидта пришел конец. Средства стали скромнее, ответственность лежала на других людях, а их работу контролировали с определенной подозрительностью, тщательно и основательно.

И тем не менее благодаря невероятно благоприятному стечению обстоятельств шанс им представился.

— В день, когда пало несколько участков фронта — в Берлине это событие предпочли назвать «сокращение длины линии фронта», — у Почтальона появилась мысль. Как вы знаете, в такой ситуации все кричат об усилении и дополнительном снабжении.

Взбешенный обергруппенфюрер Хот, генерал 4-й танковой армии, утверждал, что исчез целый поезд с запчастями для бронетанковой техники, и приказал нашему подразделению срочно их достать.

За три дня до того, как русские отбили Киев, мы действительно обнаружили грузовые вагоны в укромном местечке городского депо. Обрадовавшийся Хот приказал Почтальону лично проследить за тем, чтобы транспорт отправили в Винницу, где запчасти ждала сломанная техника.

В Виннице сотни тяжелых деревянных ящиков с запчастями для двигателей, гусеницами, карданными валами и более мелкими деталями выгрузили на огромный склад. За ним царила почти полная темнота — в жутком беспорядке стояли тысячи ящиков. Отовсюду торчали незапакованные рамы, ткани и бесчисленное количество предметов, вызвавших любопытство и привлекших наше внимание. Нас с Почтальоном увиденное поразило — огромное количество трофеев оставили здесь до тех пор, пока не появится свободный транспорт, который и повезет это все на родину.

Довольно быстро мы узнали, что оказались правы. Весь 1943 год сюда поступали предметы, чья стоимость превышала три тысячи рейхсмарок, украденные из местных церквей, общественных организаций, музеев и частных собраний. Теперь, когда линии фронта подходили все ближе, становилось ясно, что эту богатую добычу эвакуируют. Так в голову Почтальона пришла гениальная мысль: оттащить пару сотен ящиков в сторону на пятьдесят метров и поставить их отдельно.

Посмотреть, что будет.



Через пять дней Почтальон и Дитер Шмидт пришли в пакгауз и испытали настоящее упоение. Сработало! Все ящики уже увезли.

За исключением отставленных.

Теперь хлопот у них прибавилось. Когда груз придет в Берлин, при выгрузке и пересчете окажется, что пары сотен ящиков не хватает.

— Поэтому мне приказали попытаться с вами поговорить, герр оберштурмбаннфюрер Крёнер, — объяснял Дитер Шмидт в машине на задворках кировоградской пивной. — Дело в том, что нам нужна помощь высокопоставленного лица со связями в службе безопасности. В этих краях вмешиваться в дела СД никому не захочется. Кроме того, войсковые части, работающие со службой безопасности, имеют ряд других преимуществ, таких как мобильность и стойкость. Недавно мы поняли, что нам нужны именно вы. Герр оберштурмбаннфюрер, мы с вами работаем на одном участке фронта. Нам известно, что в ряде случаев вы демонстрировали исключительную личную инициативу. У вас есть способности и воображение. Но что нас поразило в первую очередь, так это ваша полная беспринципность. Простите меня за прямоту, но времени на особо вежливые формулировки нет.



Появился план.

Крёнеру предстояло обеспечить переправку русских пленных в Винницу. Здесь эти бедолаги под руководством Ланкау будут грузить реликвии, иконы, церковную серебряную посуду и прочие ценности в товарный вагон, который Почтальон поставил чуть в стороне, в нескольких сотнях метров от склада. Товарный вагон предназначался для «сбора запчастей». Никто его не хватится.

Каким образом потом убрать пленных — этот вопрос предстояло решить Крёнеру и Ланкау.