Долина

Посадить вертолет в скальный амфитеатр было невозможно. Но можно было попытаться сесть прямо на лед, знать бы только, что он достаточно прочен. Наконец решили высадить врача и спасателя на широкую площадку возле берега, метрах в двадцати от тела.

– Вы уверены? – крикнул пилот, пытаясь перекричать шум мотора. – Находиться здесь все труднее. Я так считаю, парни, дело может и до завтра подождать.

Врач жестом велел ему снижаться. Пока они со спасателем надевали снаряжение, всех на борту охватило какое-то нездоровое возбуждение: шутка ли, оказаться тут в полной тьме, да еще с мертвецом, лежащим внизу в свете луны. В атмосфере чувствовалась некая театральность. Воздух был пронизан острым ощущением необычайности и в то же время опасности. А из всех возбуждающих снадобий отряд предпочитал адреналин.

Спасатель Ян Фогель первым соскользнул в пустоту. За ним доктор Лоридан в красной куртке, белом шлеме и в очках. Он раскачивался на узкой лесенке вертолета под порывами ледяного ветра, как легкий груз или как паук на конце паутины, он висел над самым центром каменного круга. Достигнув скал, они внимательно осмотрели лед. На вид он казался достаточно крепким, но кто его знает… Решили обойти озеро, добраться до хижины и уже оттуда идти к распростертому телу, то есть пройти тем же маршрутом, что и бедняга Эсани.

На озеро он пришел один или с ним кто-то был? Эта мысль сразу промелькнула в голове врача: не сам же Камель Эсани сделал себе харакири, как поступали в древности японские самураи?.. Наверное, кто-то другой?

При этой мысли доктор содрогнулся, и холод здесь был ни при чем.

Они пошли по ледяной площадке, не сводя глаз с распростертого внизу тела. Если несчастный Камель Эсани еще жив, его надо как можно скорее интубировать, наладить вентиляцию легких, ввести лекарства, а потом уже поднимать. Может быть, сделать непрямой массаж сердца. В этой команде, в отличие от других, был лишь один доктор, и рассчитывать он мог только на себя.

Все ближе к телу…

В молочно-белом свете луны оно отбрасывало длинную тень, и та ложилась на лед, как на сцену мюзик-холла. На уровне живота была какая-то странность…

Он не только был разрезан надвое огромной глубокой раной, которая была видна издалека, а был круглым, раздутым, как бурдюк… или как живот беременной.

– Твою мать! – вскрикнул Фогель.

Они в десять прыжков подскочили к трупу.

Это был далеко не первый мертвец, которого им довелось видеть. Они насмотрелись и на сорвавшихся альпинистов, и на лыжников, потерявших трассу и засыпанных лавиной. Попадались и получившие черепно-мозговые травмы при камнепадах, и замерзшие, чья кожа хрустела под пальцами, когда их спускали вниз. Не говоря уже о погибших спасателях, – этой страшной дани, заплаченной за людскую глупость, эгоизм и безответственность. Но такой странной и такой жуткой смерти им видеть еще не приходилось. Этого они никогда не забудут. Голое синеватое тело, вмерзшее в прозрачный лед, почерневшие губы, широко раскрытые глаза, какие бывают у слепцов, круглый живот, раскроенный пополам, как ореховая скорлупа.

Лоридан поморгал. Нет, такого не бывает… того, что он увидел, быть не может…

Профессия не раз сталкивала его с самыми нелепыми случаями, но здесь было нечто уму непостижимое. Во всяком случае, уму доктора Лоридана. Внутри распоротого живота, в окружении брюшных мышц, раздвинутых инородным телом, как пародия на беременность лежал пластиковый пупс, втиснутый между кишок, и сквозь корку льда изучал Лоридана глазками небесной синевы.

Сердце доктора отчаянно колотилось, руки в перчатках вспотели, когда он доставал нагрудный радиопередатчик и нажимал кнопку приема.

– Он мертв! – резко бросил он в трубку. – Все кончено! Теперь тут нужен только судмедэксперт…

– Дело может подождать до завтра, – подытожил пилот. – Температура ночью не поднимется выше минус десяти. А значит, он сохранится лучше, чем рыба в ледяной крошке… прием…

Потрясенному увиденным доктору столь удачное сравнение в голову не пришло. Он снова нажал кнопку.

– Сам он такого сделать не мог! А тот, кто такое сотворил, больной на всю голову! Поехали. Я вовсе не жажду дальше шататься по берегу. Прием…

– О чем вы говорите, доктор? Прием…

– Это убийство. Поразительно жестокое убийство.

– Как так?

– Заберите нас отсюда, и побыстрее!





Пятница




1




– А по утрам, проснувшись, ты через сколько закуриваешь? Сколько можешь ждать?

– Когда как.

– Пять минут? От шести до получаса? От получаса до часа? Или больше?

– Я бы сказал, от шести до получаса.

– А там, где запрещено, трудно не курить? В самолете, в кино, в ресторанах?..

– Нет.


– Уверен?

– Уверен.

– А от какой сигареты тебе труднее отказаться: от первой или от второй?

– От первой.

– И сколько сигарет в день в среднем выкуриваешь?

– От десяти до двадцати.

– А интервалы между сигаретами короче в начале дня?

– Э… пожалуй, да.

– Куришь, даже если болеешь и не можешь вставать?

Он подумал немного.

– Нет.

Она быстро подсчитала в уме. Это называлось тестом Фагерштрёма.

– Пять пунктов. Зависимость средняя. Могу прописать никотиновый пластырь и жевательную резинку – ее на тот случай, если пластырь перестанет помогать. Но с резинкой будь осторожен. Почему ты хочешь бросить курить?

Он снова повторил все причины: 1) не хочет загнуться от рака гортани или легких: это слишком отвратительно; 2) все чаще беспокоят бронхиты: признак старения легочной ткани; 3) надо заботиться о своем здоровье ради Гюстава; 4) и потом, не очень приятно целоваться с курящим, когда сама не куришь, правда?

Доктор Леа Деламбр кивнула.

– Ты готов? – спросила она.

– Готов.

– Тогда начнем… немедленно.

Она обворожительно улыбнулась ему. Потом хлопнула себя по бедрам, встала и сунула четырехцветную ручку в нагрудный карман халата, бросив взгляд на светловолосого мальчугана, который метрах в трех от них играл с отцовским телефоном.

– Гюстав меня беспокоит, – сказал пациент.

– Знаю. Мы ведь говорили об этом.

– Ему все труднее сосредоточиться на уроках, проблемные оценки, а дома ни к чему нет интереса. Часто просто не слышит, что я ему говорю, а бывает и агрессивным.

Она пожала плечами.

– Надо подождать. Если такие симптомы сохранятся еще полгода, можно будет говорить о синдроме дефицита внимания. С гиперактивностью или без. Тогда я покажу его специалисту по этой части.

– А пока? Что делать, пока мы ждем?

Она внимательно его разглядывала.

– Мартен, главное не в этом: со здоровьем у Гюстава все в порядке. Похоже, пересадка удалась. Ты хоть понимаешь, что это большая победа?

Сервас кивнул.

Разумеется, она права.

Сын страдал сужением желчных протоков. У детей такое заболевание – одно на двадцать тысяч. Суженные протоки мешают свободному оттоку желчи из печени, а ее застой может привести к необратимым последствиям, а если ничего не предпринять – то и к смерти. У таких детей множество проблем со здоровьем: они меньше ростом и худее сверстников, часто болит живот, случаются желудочные и кишечные кровотечения, они чаще подвержены инфекциям. Основное лечение состоит в том, чтобы обеспечивать нормальный отток желчи. Для этого удаляют некротизированный фрагмент протока и заменяют его трубкой, свернутой из кусочка кишки. Такой метод называют процедурой Казаи, и в одном из трех случаев все проходило благополучно. А вот в случае Гюстава процедура не удалась.

Тогда было решено провести пересадку здоровой печени от донора с совместимостью от 60 % до 70 %, то есть от близкого родственника. Сервас предложил себя. Операцию подпольно провели в австрийской клинике в абсолютно гротескных условиях. После нее Сервас чуть не умер.

Вспоминая об этом, он всегда убеждался: то был один из самых сюрреалистических и пугающих эпизодов в жизни[2].

Сервас взглянул на доктора Деламбр. Она была выше его ростом, широкоплечая (много занималась плаванием), рыжеволосая, с лукавым и живым блеском зеленых глаз. Четкие и определенные черты лица под стать характеру: ничего не скрывали и не утаивали. Она работала в детском отделении больницы Пюрпан в Тулузе и специализировалась на гастроэнтерологии, гепатологии и лечебном питании. Лечить детей в больнице – есть ли на свете профессия труднее, требующая больше компетенции и преданности? Она подошла к Гюставу, перекинулась с ним парой шутливых слов, потрепала по светлым волосам и что-то шепнула на ушко, отчего тот прыснул со смеху.

Доктору Леа Деламбр было сорок три, а вот Сервасу в декабре стукнет пятьдесят.

Интересно, его сын принял бы в доме вот такую женщину? Гюстав ворвался в его жизнь непредвиденно[3]. И Сервас стал вдруг одним из отцов-одиночек, которых в этих краях насчитывалось около ста сорока тысяч. Конечно, всего лишь капля в бескрайнем океане неполных семей, – но все-таки они с Гюставом привлекали внимание, и их провожали взглядами и в летнем лагере, и в школе. Забудьте о равенстве полов, господа, когда стоите перед работниками социальных служб или в бутике, где программа надежности называется… «Клуб мамочек». А еще забудьте о том, чтобы оставлять ночевать кого-нибудь из подруг дочери или приятелей сына. Забудьте.

Он вдруг почувствовал себя очень старым. Слишком старым, чтобы воспитывать семилетнего ребенка. И когда по утрам смотрелся в зеркало, видел там старика, хотя и выглядел моложе своих лет, и волосы еще не начали седеть, и морщин почти не было. Что же до его музыкальных и литературных вкусов, то в этих вопросах он принадлежал к поколению, которое теперь почти утратило право голоса.

По счастью, на свете есть Шарлен, красавица-жена его заместителя. Шарлен Эсперандье лучше всех знает, что нравится детям и подросткам. И они с Гюставом друг друга обожают.

Бывшего заместителя, подумал Сервас: он около часа проговорил с представителем профсоюза полиции, чтобы выяснить, что с ним будет. После событий февраля 2018 года[4] он был временно отстранен от должности. Теперь ни оружия, ни жетона, ни кабинета, ни заместителя.